Мартин Вальзер. Дуб и кролик
(Отрывок)
Немецкая хроника
Действующие лица:
Алоис Грюбель.
Анна, его жена.
Горбах, крейслейтер.
Потц, старший школьный советник.
Шмидт, школьный советник.
Доктор Церлебек, военный врач.
Машник, кельнер.
Мария, кельнерша.
Ежи, поляк.
Ценкер, член гитлерюгенда.
Блаб, член хорового кружка Бремберга.
Земпер, член хорового кружка Кретценберга.
Трое фольксштурмистов.
1. Апрель 1945 года.
Смешанный лес.
По крутым склонам, поросшим редкими деревьями, поднимаются Алоис и Горбах. Ярко светит апрельское солнце.
Алоис легко карабкается вверх, толстый Горбах еле поспевает за ним. На Горбахе форма крейслейтера. Через руку перекинута тяжелая шинель. Горбах весьма озабочен тем, чтобы шинель не волочилась по земле. Набитый доверху вещевой мешок висит у него на животе. При каждом шаге Горбаха мешок ударяется о гигантский бинокль, который крейслейтер тоже нацепил на себя. Ему также изрядно мешает планшетка. На Алоисе — рубаха в голубую полоску, сверху рабочая куртка. За спиной у него небольшой рюкзак, из тех, какие обычно берут в свои странствия любители природы. Необычна только его белая меховая шапка. Она явно бросается в глаза. Это высокая фуражка с козырьком, на которую нашиты куски белого меха. Между ними виднеется сукно фуражки.
Подъем по крутому склону не представляет для Алоиса никаких трудностей. Он почти совсем не пользуется альпенштоком. Он часто останавливается, поджидая Горбаха, разглядывает папоротник, листву деревьев и свистит, подражая птицам.
Горбах(тяжело дыша). Наш родной край, Алоис, чрезвычайно изрезан ущельями.
Алоис. Так точно, господин крейслейтер, одно удовольствие по нему бродить. Лес, господин крейслейтер, такой чудесный, немецкий лес. Прошу вас, подарите этому лесу хоть один взгляд. Смешанный лес, господин крейслейтер.
Горбах. Алоис!
Алоис. В лесу легче, господин крейслейтер. Вокруг немецкие деревья, немецкие стволы. Как шваб около саксонки, стоит бук рядом с елью — вот каков он, наш немецкий смешанный лес. Ах, господин крейслейтер, если бы я только смог запеть.
Горбах. Враг свалится нам на голову, как только ты запоешь.
Алоис. А когда война кончится, как вы думаете, мне можно будет петь?
Горбах. Я же обещал. Мое слово крепкое.
Алоис. И вы добьетесь тогда, чтобы меня приняли в хоровой кружок?
Горбах. Если ты оправдаешь мои надежды, Алоис, и если вообще будет существовать хоровой кружок.
Алоис. Ах, господин крейслейтер, хоровой кружок не может погибнуть!
Горбах. Я должен присесть, Алоис, передохнуть.(Садится.) Подумать только, как это все сразу на нас свалилось. (Пьет из походной фляжки.) На, выпей!(Протягивает фляжку Алоису.)
Алоис. За то, чтобы у вас родился сын, господин крейслейтер. (Пьет.)
Горбах. Еще год назад все выглядело совершенно иначе.
Алоис. Я уверен, что будет сын.
Горбах(смотрит вверх). Вороны. Бедная моя жена.
Алоис. Моя Анна поможет ей. Когда Анна при этом находится, все идет как положено, а не вкось и вкривь.
Горбах. Твоя Анна уже потеряла навык в этом деле. Ты не должен был допускать, чтобы она шла в прислуги. Такая акушерка!
Алоис. Вам легко говорить. Поначалу, как я вышел из лагеря и она заметила, что со мной насчет детей уже ничего не выйдет, так она тогда просто душу готова была положить за это акушерство. Я для нее больше никакого значения не имел. Только одни роженицы. До тех пор так шло, пока не появились близнецы у хозяйки «Льва». Они Анну и доконали. Этого она уже не осилила. Не захотела покинуть близнецов. Вот так она и осталась у хозяев «Льва» в услужении.
Горбах. Если бы, по крайней мере, я мог позвонить ей.
Алоис. Мужчина при этом, говорит Анна, так же нужен, как снег на пасху. А госпожа крейслейтерша всем известна как мужественная женщина.
Горбах. Мы должны теперь держаться друг за друга, Алоис. Мне так кажется. Ты ничего не имеешь против меня или я ошибаюсь?
Алоис. Что вы, господин крейслейтер...
Горбах. Ты ведь знаешь, если бы от одного меня зависело, ты бы не попал тогда в лагерь. Но согласись, что ты дошел до крайности...
Алоис. Меня натравили, господин крейслейтер. Если человека натравить, то он готов на все. Собственный нос отрежет, если от него потребуют. А отчего? Да оттого, что даже собственный нос ему безразличен.
Горбах. Ты прав, к сожалению. Так создан человек!(Встает.)
Алоис. А теперь уж вы отдайте мне шинель, господин крейслейтер, я понесу. Она для вас тяжеловата...(Шутливо.) Весь авторитет в ней, вот она и весит так много.
Горбах. Мне было бы приятнее, если бы ты выбрал менее крутую дорогу. Из-за всех своих обязанностей я никогда не успевал заниматься туризмом.
Алоис. Вот теперь вы сами видите, как хорошо, что война к нам приблизилась.
Горбах. Ну-ка подержи шинель. (Расстегивает две верхние пуговицы, развязывает галстук и распахивает рубашку.) Вольно на марше, по форме номер два, Алоис. В такой глуши никто нас не видит.
Алоис. Мы находимся в настоящий момент на территории Кретценберга, господин крейслейтер.
Горбах молниеносно падает на землю и осторожно оглядывается по сторонам.
Горбах. Ложись, Алоис!
Алоис не спеша ложится.
(Резким шепотом.) Ты меня надул, заманил в ловушку, увел из подвластного мне района.
Алоис(тоже начиная шептать). Это кратчайший путь на вершину Дубовой горы. Всего каких-нибудь двести метров через Кретценбергскую область, господин крейслейтер. Я думаю, мы можем рискнуть.
Горбах. А если кто-нибудь из вайнрайховских молодчиков нас здесь поймает... Ах, Алоис, ведь я же взял тебя на работу, когда ты вернулся из лагеря. Заключенный концентрационного лагеря становится старшим дворником районного комитета национал-социалистской партии. Да к тому же еще бывший красный! Наверняка я уже давно бы стал гаулейтером, если бы не был таким простофилей. А теперь Вайнрайх станет гаулейтером. И этим я обязан только тебе. Если появится патруль и схватит нас здесь — я конченый человек. Я покинул свой командный пункт. Вайнрайх начнет издеваться, сошлется на приказ фюрера и повесит меня. Теперь мне понятно, почему ты сказал, что руководить обороной надо с вершины Дубовой горы.
Алоис. Давайте вернемся, господин крейслейтер. Через час господин крейслейтер снова будет в Брецгенбурге и еще сегодня встретится с французами лицом к лицу.
Горбах. Чтобы они меня расстреляли и Брецгенбург остался без районного руководителя! Я все больше и больше убеждаюсь, что тебе нет никакого дела до Брецгенбурга.
Алоис. А кто вам предложил вести защиту Брецгенбурга с вершины Дубовой горы?..
Горбах. Тише!.. Там... что-то прошумело...
Алоис. Ворона.
Горбах. Она привлечет сюда вайнрайховских людей. Наведет их на след. Я подстрелю ее.
Алоис. Лучше нам промаршировать обратно в долину.
Горбах. Но ты же сам говорил, что с Дубовой горы мы сможем обозревать все окрестности.
Алоис. Оттуда видно всю Тойтахскую долину до самого Кретценберга.
Горбах. Именно это преимущество я так трезво оценил, Алоис! Гора, с вершины которой я буду руководить битвой за Брецгенбург, не может быть слишком высокой. Тебе это понятно, Алоис?
Алоис. Значит, мы все-таки пойдем на Дубовую гору?
Горбах. Если бы я только мог тебе доверять, Алоис. Но ты даже не состоишь в нашей партии.
Алоис. Нет еще, господин крейслейтер. Но я, когда был в концлагере, уже изучил все, что должен знать член партии.
Горбах. Помни о Брецгенбурге, Алоис.
Алоис. И о моих кроликах.
Горбах. Настоящий патриот не думает в такую минуту о кроликах, Алоис.
Алоис. Мои ангорские кролики — это существенный фактор, господин крейслейтер, так вы сами сказали. В настоящий момент их девяносто одна штука. Но сегодня к вечеру их может стать девяносто шесть или даже сто — Юдифь никогда не приносит меньше пяти. А если француз войдет в наше положение и не сразу разбомбит Брецгенбург, завтра их уже будет сто пять или сто десять. Руфь, Рахиль и Сара тоже должны на днях принести приплод.
Горбах. Разве я не запретил тебе, Алоис, давать кроликам еврейские имена? Если ты и дальше будешь так поступать, тебя никогда не примут в хоровой кружок...
Алоис. У меня просто такая привычка осталась еще со времен лагеря. Я могу только сослаться на унтершарфюрера Шёка, который нам приказал так называть кроликов. Каждый раз, когда в лагере на одного еврея становилось меньше, унтершарфюрер говорил нам, что такое-то и такое-то имя освободилось. А когда эсэсовцы желали отведать жаркого, они приходили ко мне, потому что я занимался кроликами, и говорили: «Дай-ка мне Веньямина или Морица!»
Горбах. Несмотря на это, Алоис, ты должен немедленно перекрестить своих кроликов. Может произойти недоразумение.
Алоис. Но тогда я, с вашего разрешения, сошлюсь на унтершарфюрера Шёка, господин крейслейтер.
Горбах. Его же никто не знает.
Алоис. Это ошибка! Его должны были бы знать все. Сам фюрер однажды в Бюкебурге пожал ему руку. (Встает по стойке «смирно».) Сам фюрер, господин крейслейтер.
Горбах. Ах, Алоис, фюрер сейчас далеко. Пошли.
Алоис. Вверх или вниз?
Горбах. Вверх. И если появится патруль, тебе придется туго. Понимаешь? Я скажу, что ты сбежал, а я за тобой погнался. Вперед, руки вверх, по крайней мере подними одну руку.
Алоис. Так точно, господин крейслейтер.
Горбах. И никаких попыток к бегству, понятно?
Алоис. Так точно, господин крейслейтер.
Идут вперед.
Горбах. Как только мы снова очутимся в районе Брецгенбурга, ты сможешь опустить руку. Не так быстро... Алоис... Если ты вздумаешь удрать, я выстрелю. Понятно?(Достает пистолет.)
Алоис. Так точно, господин крейслейтер.
Затемнение
2. Дорога на вершину Дубовой горы.
По крутой дороге слева направо поднимаются трое нагруженных фольксштурмистов и член гитлерюгенда Ценкер. Таща за собой велосипеды, они скрываются направо.
За ними медленно следуют пленные: поляк Ежи и кельнерша Мария. Они тащат прицеп, нагруженный продуктами, котлом и ящиками с вином. За прицепом идет Машник. По всей видимости, он является сторожем пленных. По костюму мы узнаем в Машнике кельнера, но на рукаве у него повязка фольксштурмиста.
Машник. Так, а теперь я командую: отделение, стой! У меня руки чешутся сервировать завтрак. Должно быть, уже пять минут первого. (Вынимает часы.) Ну, что я сказал: шесть минут первого. Хорошо я теперь выгляжу, нечего сказать! Вокруг ни одного крейслейтера, которому я мог бы подать завтрак. Ну, вы там, устраивайтесь поудобнее!.. Приказа развязать вас дано не было. И даже не дали приказа накормить вас. Так для кого же мне теперь сервировать стол? Черт побери, вот так положение! За тридцать девять лет службы такое случилось первый раз: пять минут первого — и никого нет, кому можно подать завтрак. Обычно я начинаю ощущать голод только четверть третьего, но в данной ситуации у меня нет другого выхода. Война есть война. Машник, ты должен с этим примириться. (Снимает с прицепа продукты. Расстилает на пеньке салфетку и расставляет легкую закуску.) Может быть, вы пока немножко отвернетесь в сторону, а то мне совсем кусок в горло не пойдет. Мария, слышишь, что я сказал? Смотреть в другую сторону! Это приказ. (Вздыхает.) Тяжелый это крест — подавать самому себе. Все одно что самого себя целовать. (Ест с отвращением. Разглядывает каждый кусок.)
Ежи и Мария следят за ним голодными глазами.
(Не замечая этого.) Да, Мария, красивый парень твой поляк. Если хочешь его немножко приласкать... Я не смотрю. (Взглянув на них.) Смотреть в другую сторону! Что я сказал! Черт возьми, ну давай, поцелуй его. Может статься, это в последний раз!
Мария и Ежи молчат.
Это же не моя вина, что вас сцапали. Для чего тебе нужно было открывать дверь и пускать их в комнату, когда у тебя находился поляк?
Мария. А откуда я могла знать, что Анна такая подлая и сразу донесет на меня? Все оттого, что она мне просто завидует. Ее Алоис никуда не годится.
Машник. Не обязательно было для этого связываться с поляком.
Слева выходит Анна. Легкое пальто распахнуто, виден фартук кельнерши.
Мария. Нате вам... пожалуйста... Явилась благородная подруга. Желает теперь поразвлечься. Поглазеть, как крейслейтер будет брить меня наголо.
Машник. Кого я вижу! Анна! (Вскакивает с места.)
Анна. Мне нужно с тобой поговорить, Машник!
Машник. Всегда к твоим услугам, Анна. Проходи. Садись. Может быть, слегка закусишь?
Анна. Нет, я не хочу есть. (Смотрит на Ежи.) Мог бы ты развалиться здесь как ни в чем не бывало, если бы довел человека до такого несчастья?
Машник. Я предлагаю тебе, Анна, немножко успокоиться. (Поворачивает ее спиной к Ежи.)
Анна. Что ты на меня так смотришь, как будто хочешь что-то выведать? Я же этого не хотела, Машник. Она сама хотела почваниться, показать мне, как он лежит в ее постели. А теперь все смотрят на меня, указывают на меня, Машник. Я не пойду больше вниз. Пусть госпожа крейслейтерша найдет себе другую акушерку. Ты можешь сказать об этом самому крейслейтеру. Я останусь в лесу, пока не придут французы. И работать не буду. Лучше уж прислуживать французам, чем помогать другим людям производить на свет детей. Скажи это крейслейтеру. Скажи ему, что у меня стали ненадежные руки. Держать стаканы у меня еще не пропала сноровка. А ребенка я могу уронить. Скажи ему: Анна боится. Она себе больше не доверяет. (Шепотом.) А что с ними сделают?
Машник. Мне приказано доставить их в главный штаб, который будет размещен на вершине Дубовой горы.
Анна. А потом?
Машник. Ей, я думаю, придется поплатиться волосами, а ему, боюсь, это обойдется дороже.
Анна. Тогда отпусти его.
Машник. Чтобы веревка мне самому досталась?
Анна. Погибнуть из-за такого ничтожества, Машник! Подумай только. Он этого не заслужил.
Машник. Это ты должна была раньше сообразить.
Анна. Я на него не доносила.
Мария. Но к хозяину «Льва» ты с этим сунулась. А что он на сто пятьдесят процентов проверенный, тебе было известно. Если с Ежи что случится, это будет на твоей совести, так и знай.
Машник. Будь я на твоем месте, Анна, я бы совсем не смотрел в их сторону.
Слева появляется доктор Церлебек, он тащит мотоцикл. На нем черная эсэсовская форма. На руке — повязка Красного Креста.
Подъем! Устроили себе отдых. Я этого не потерплю. Приказ есть приказ.
Мария и Ежи встают.
(Делает удивленное лицо.) Ах, это вы, господин доктор! Хайль Гитлер, господин доктор! Что случилось? Сгорела свеча или что другое? (Бежит к доктору Церлебеку.)
Анна прячет в карман плаща нож, которым Машник резал хлеб.
Д-р Церлебек. Привет, Машник! Что за свиньи! Дать мне такую машину! Вы в этом что-нибудь понимаете?
Машник. С вашего разрешения, ничего не понимаю, господин доктор. Но я могу подать господину доктору легкую закуску.
Д-р Церлебек. Я должен спешить на вершину, Машник.
Машник. Я слышал, что дорога туда очень крутая.
Д-р Церлебек(строго). Я ждал Алоиса. Он же знает, что должен являться по понедельникам для обследования.
Анна. Он ушел с крейслейтером.
Д-р Церлебек. А почему же мне тогда не позвонили? Не извинились? Вы хотя бы заполнили мой опросный лист?
Анна. Ваши вопросы — сплошное свинство. На них мы не будем отвечать.
Д-р Церлебек. Но поймите же, госпожа Грюбель, ваш муж был в лагере. Значит, он представляет типический случай. Весь опыт пойдет кошке под хвост, если я не получу нужных данных. Вы постигаете это, Машник?
Машник. Я должен сказать: так точно.
Анна. Вы думаете, что можете обращаться со мной так же, как с моим мужем?
Машник. Она в полном упадке, господин доктор. Сами видите. Сегодня утром она была еще вполне благоразумна и донесла на Марию, потому что та спала с поляком у себя дома. Согласно приказу поступила она и доложила. Но сейчас она попросту не в себе.
Анна, все это время смотревшая на Ежи, внезапно поворачивается к доктору Церлебеку и падает к нему на плечо. Он ниже ее ростом.
Анна(рыдая). Господин доктор... Не делайте ему ничего дурного.
Д-р Церлебек(беспомощно). Вот тебе и на. Типичная женщина. Совершенно типичная. Сначала так. Потом этак.
Анна. Он этого не заслужил.
Д-р Церлебек(не понимая, о ком она говорит). Но, госпожа Грюбель, мы ему больше ничего не сделаем. Речь идет лишь об итоговых данных эксперимента, которому он подвергался в лагере. (Вынимает записную книжку.) У нас есть еще очень большие пропуски. Скажите, что-нибудь проявилось?
Анна(упрямо). Я ничего не скажу.
Д-р Церлебек(делая отметки в книжке). Вы мне кажетесь нервной, очень нервной.
Анна молчит.
Госпожа Грюбель, я должен знать, проявляет ли Алоис к вам интерес. Иначе я просто не продвинусь вперед.
Машник(с любопытством). Получает он с тобой удовольствие, Анна?
Д-р Церлебек. Существуют ли у вас точки соприкосновения, например?
Машник. Ну, приходит он к тебе, Анна?
Д-р Церлебек. Какие выражения употребляет?
Машник. Что он тебе при этом говорит?
Д-р Церлебек. Госпожа Грюбель, речь идет о науке.
Машник. Анна, отвечай же, наконец, раз господину доктору это так необходимо для науки.
Анна. Этот холодный боров. Тьфу, черт! Пусть он себя так обработает, как Алоиса обработали, тогда ему не надо будет спрашивать. Тьфу, черт! (Уходит.)
Машник. Анна! Господин доктор, я боюсь, что она слишком нервная.
Д-р Церлебек. И это немецкая женщина, Машник! Можно прийти в отчаяние. (Прячет записную книжку.)Ведет себя как русская. В чем, спрашиваю я вас, в чем различие?
Машник. Господин доктор, с вашего разрешения, я промолчу.
Затемнение
3. Вершина Дубовой горы.
Налево — лес. В глубине — одинокие дубы. По-видимому, за ними гора круто обрывается вниз. Внизу находится Тойтахская долина. Алоис ходит взад и вперед с полевым биноклем, разглядывая долину и Брецгенбург. Горбах лежит под большим дубом, который стоит несколько в стороне от других дубов. Направо видна лесная хижина, вернее, только часть ее. На большом суку висит на вешалке шинель крейслейтера.
Горбах. Что поделывает наш враг, Алоис?
Алоис. Враг, господин крейслейтер, ничего не делает. Никакого следа врага.
Горбах. А наши, Алоис? Что делают наши? Приближаются они к плацдарму?
Алоис. Женщины, гитлерюгенд и один железнодорожник. Расположились на берегу озера. Опустили ноги в воду.
Горбах(с трудом поднимаясь). Ну-ка дай поглядеть.(Берет у него бинокль.) Что это им пришло в голову? Ага. Ага... Ну, ладно, я им покажу, Алоис! Смотри, вон тот под ивой — гольфы выдают его. Это же Шмидт, школьный советник Шмидт, которому были поручены оборонные земляные работы. Он должен был руководить ими. У нас есть сигнальный пистолет?
Алоис. Нет.
Горбах. Просто свинство, Алоис. Как я теперь подам сигнал Шмидту?
Алоис. При дневном свете, господин крейслейтер, сигнальный пистолет не может...
Горбах. Ты слишком много разговариваешь, Алоис. Мы должны действовать. Когда французы появятся, будет уже поздно.
Алоис. Тогда с нами случится то же самое, что в Бремберге.
Горбах. А что случилось в Бремберге?
Алоис. Они там поймали бургомистра, раздели его и голого спустили в колодец на рыночной площади...
Горбах. Он захлебнулся?
Алоис. Нет, но он простудился. А ортгруппенлейтера Галенбергера они заперли в свиной хлев.
Горбах. Варвары!
Алоис. Когда ему хочется есть, приходится ему брать что-нибудь из кормушки.
Горбах. И эти люди считают себя культурной нацией.
Алоис возится со старыми досками, ветками и камнями. Собирает их и складывает у передней стены хижины. Он явно решил на случай необходимости соорудить чулан. Горбах с наслаждением вдыхает лесной воздух.
Ты совершенно прав, Алоис. Наш лес действительно прекрасен.
Алоис. Поэтому я так охотно пою.
Горбах. Я тоже люблю петь. Не так, конечно, как ты. Но зато лес... (Умиротворенно умолкает.)
Алоис. Песня и лес хороши вместе.
Горбах. Посмотри, что за дуб!
Пауза.
Алоис. Германский дуб, господин крейслейтер.
Горбах. Всякий дуб является германским дубом, Алоис. Или, может, ты в состоянии представить себе итальянский дуб?
Алоис(пытаясь это сделать). Итальянский... дуб...
Горбах. И не пытайся. Тебе это не удастся.
Алоис. Да... мне это не удастся...
Горбах. Откуда это приходит? Древность этого дерева... его мощь... или ветер, пробегающий сквозь листву... Шорох... Его скорее чувствуешь, чем слышишь... И ты понимаешь, что можешь только стоять и созерцать в молчании. С тобой происходит то же самое, Алоис?
Алоис молча пытается изобразить глубокие переживания.
Нет, мне кажется, ты не совсем так чувствуешь, как я. Не хочу тебя принуждать, Алоис. Душа каждого человека реагирует по-своему, соприкасаясь с природой. Один умолкает, а другой продолжает непочтительно разглагольствовать. Как все это странно. Мне, например, кажется, что дуб мне шепчет. (Подыскивает слова.) Тише... Тише...
Над их головами с шумом проносится самолет; оба бросаются на землю.
Вот видишь, Алоис, враг не желает, чтобы мы предавались любви к природе.
Алоис встает и продолжает свою работу.
Что ты строишь?
Алоис. В случае если они начнут обстрел, мне придется эвакуировать своих кроликов, господин крейслейтер.
Горбах. Речь идет о спасении Брецгенбурга, о конечной победе, а ты думаешь только о своих кроликах, Алоис! Отдаешь ли ты себе отчет в том, что поставлено сейчас на карту?
Алоис(продолжая собирать ветки и строить). Немецкий народ, господин крейслейтер, поставлен сейчас на карту. Потому что вся раса будет уничтожена, если нас победят эти недочеловеки, Унтершарфюрер Шёк нам частенько говорил: для Алоиса его ангорские кролики настолько же выше обыкновенных кроликов, насколько истинный германец выше недочеловека. Именно поэтому он и отдал специальный приказ, чтобы, уходя из лагеря, я взял племенную парочку на развод.
Горбах. Но для чего же давать им еврейские имена, Алоис? Это не годится.
Алоис. Очень даже годится. Поскольку мы убиваем кроликов. И используем их пух, так что они служат нам на пользу. За фунт кроличьего пуха вы сегодня получите больше, чем за золотой партийный значок, господин крейслейтер. Человек должен на себя надеть что-то, иначе ему некуда будет воткнуть значок, В кожу его себе не воткнешь, правда?
Горбах. Конечно не воткнешь.
Алоис. А то могла бы получиться хорошенькая инфекция. А если француз начнет обстрел и перебьет моих кроликов, погибнет вся раса, господин крейслейтер. Совершенно очевидно. Я беспокоюсь за расу, господин крейслейтер. Унтершарфюрер всегда говорил: учитесь у Алоиса, он простой человек, но идею он постиг.
Горбах. С тех пор как ты побывал в лагере, Алоис, ты стал фанатиком. Я знал вполне приличных евреев, в прежние времена.
Алоис. С вашего позволения, господин крейслейтер, здесь вы совершаете ошибку. Хитрость недочеловека в том-то и заключается, что он вам показывает человеческое лицо. Унтершарфюрер Шёк всегда говорил: не все то, что имеет человеческое лицо, является человеком. Горе тому, говорил он, кто это забывает. Горе тому, господин крейслейтер. Не каждый является человеком, кто выглядит, как таковой.
Горбах. Ты действительно фанатик, Алоис. Неужели тебе совсем не страшно?
Алоис. А почему мне должно быть страшно? Кто постиг идею, сказал унтершарфюрер, тот всегда пробьется.
Горбах. В твоих обстоятельствах, Алоис, вполне достаточно быть просто хорошим немцем.
Алоис. Я прошел хорошую выучку и больше ни на одну удочку не попадусь.
Горбах. Передо мной, Алоис, ты можешь не представляться. Ты же меня знаешь.
Алоис. Вы мой крейслейтер, господин крейслейтер.
Горбах. Ну, ладно, ладно. А почему я стал крейслейтером? Слушай. Году в девятнадцатом, возвращаясь домой с последней войны, я в Страсбурге купил у одного ротмистра шинель. А сам я был тогда всего только жалкий ефрейтор... Ну вот я и подумал, что будет совсем не плохо явиться домой в такой шикарной шинели. И вот покупаю у него в Страсбурге эту шинель, надеваю ее, а вблизи Мангейма меня избивают. Большевики, понимаешь, их было шестеро.
Алоис. А шинель?
Горбах. Пропала.
Алоис. Подлость.
Горбах. И тогда во мне родилась ненависть к большевизму, представляешь какая. Лежа на земле Рейнской долины, я поклялся, что они мне заплатят за это. Я решил, что в следующий раз, когда они меня снова изобьют, я буду, по крайней мере, ротмистром. Теперь понимаешь, почему я сделал карьеру?
Шум низко летящего самолета. Алоис и крейслейтер падают на землю, затем осторожно смотрят вверх.
Сейчас начнется.
Алоис. Я должен спуститься вниз, господин крейслейтер. Самолеты подняли такой шум. Среди кроликов начнется паника. Ангорские кролики особенно к этому чувствительны, они передавят друг друга, господин крейслейтер. Девяносто один кролик, господин крейслейтер, представляете себе, что случится, если девяносто один кролик сразу испугается.
Шум приближающегося мотоцикла.
Горбах. Тихо, я слышу какой-то шум.
Алоис. Французы.
Горбах. Или Вайнрайх. Его патруль. (Вынимает пистолет.) Если это патруль Вайнрайха, мы их захватим. Им нечего делать на земле Брецгенбурга. (Внезапно испугавшись.) А вдруг это эсэсовцы?
Алоис. Эсэсовцы сюда наверх не придут, господин крейслейтер, эсэсовцы — это отборные войска. Они теперь заняты в другом месте.
Горбах. Не скажи. Они повсюду. Все из-за твоего идиотского сокращенного пути. Теперь мы здесь торчим одни, без штаба. Они могут нас принять за дезертиров. Пойдем в хижину. (Мчится к хижине. Наталкивается на дверь и врывается в хижину.) Алоис, немедленно сюда.
Алоис. Сейчас иду, господин крейслейтер.
Горбах закрывает дверь. На заднем сиденье мотоцикла въезжает старший школьный советник Потц. На нем форма штурмовика. Он спрыгивает с сиденья. Появляется второй мотоцикл с двумя сопровождающими.
Потц(мотоциклисту). Стоять на месте. Прикрывать сзади. (Вынимает пистолет.) Эй! Кто здесь? Крейслейтер? Эй! Это же шинель Горбаха. Если шинель Горбаха здесь, значит Горбах был здесь.
Горбах и Алоис выходят из хижины.
Горбах. Это вы, Потц? Почему вы покинули ваш пост?
Потц. Крейслейтер, я возмущен!
Горбах. Нет, это я возмущен! Как вы посмели покинуть ваш пост? Кто возглавляет отряд фольксштурмистов?
Потц. Потише, крейслейтер. Кто из нас первый покинул город?
Горбах. По зрелом размышлении я решил перенести свой командный пункт на эту вершину. Отсюда я буду руководить операцией. Отдавать приказы.
Потц. Вы должны были сообщить нам об этом.
Горбах. Вам было бы сообщено... Где стоят ваши части?
Потц. Мы хотели занять позиции в Тойтахской долине, чтобы перекрыть дорогу в долину, но окопные работы не были проведены с необходимой тщательностью.
Горбах. А школьный советник Шмидт?
Потц. Школьный советник Шмидт! Так точно. Он говорил, что во время создания окопных укреплений он наткнулся на древние исторические гробницы. По-видимому, это были древнегерманские королевские гробницы. Он говорит, что мы сейчас копаем в такой спешке, что можем разрушить найденные захоронения. Он отказывается копать дальше. Он предлагает запланированную систему окопов перенести на полкилометра вперед.
Горбах. А это возможно?
Потц. Нет, невозможно. Мы выбрали самое лучшее место в долине для возведения укреплений. Мы располагаемся на склонах, враг проникает в глубь нашей заградительной системы, и мы расстреливаем его в упор, тот же, кто пытается спастись бегством, попадает в Тойтах и тонет. На Тойтахе сейчас большой паводок.
Горбах. Недурно! Река тоже выполняет свой долг!
Потц. Но господин Шмидт саботирует. Он не хочет взваливать на свои плечи ответственность за разрушения древнегерманских королевских захоронений. Прошу вас безотлагательно освободить Шмидта от его обязанностей и передать руководство окопными работами мне. Нельзя терять ни минуты!
Горбах. Решено, Потц! Мчитесь обратно! Прикажите арестовать Шмидта и препроводите его сюда. Мы сами творим историю. Передайте эти слова господину Шмидту. Мы находимся здесь не для того, чтобы защищать древнегерманские скелеты, а для охраны наших жен, детей и нашего Брецгенбурга.
Потц. Так точно. Окопные работы закончить с дьявольской быстротой. Шмидта арестовать. Отряды Потца, Крейцлера и Грейзинга открывают огонь по сигналу командного пункта Дубовой горы.
Горбах. Выполняйте!
Потц. Есть выполнять!
Потц и сопровождающие его лица отъезжают с шумом и грохотом.
Горбах(с удовольствием). Ага, понял, откуда ветер дует! Я его поставил на место. «Вы должны были нам сообщить об этом». Подумать только, что он о себе воображает, Алоис. «Должны были сообщить нам об этом». Я еще им всем покажу, что значит командовать.
Алоис. Но о хоровом кружке вы ему ничего не сказали.
Горбах. При чем здесь хоровой кружок?
Алоис. При том, что старший школьный советник Потц является руководителем кружка. Я хочу сказать, что все в его руках и он мог бы меня сразу принять. Я думаю, что если все время откладывать, то я никогда не начну петь.
Шум самолета. Оба бросаются на землю. Снова осторожно поднимают головы.
Горбах. Ах, Алоис, с пением можно пока обождать.
Затемнение
Произведения
Критика
