Философская поэма Пьер-Анджело Мандзолли «Зодиак жизни»
А. X. Горфункель
Загадочная фигура Пьер-Анджело Мандзолли, автора самой популярной философской поэмы итальянского Возрождения «Зодиак жизни», привлекает к себе внимание историков философии и несомненно заслуживает углубленного исследования
Мы почти ничего не знаем о нем и вряд ли когда-нибудь узнаем более того, что известно сейчас. Даже имя автора поэмы, выдержавшей в XVI-XVIII вв. около 60 изданий, имя, скрытое им под псевдонимом и обозначенное в акростихе строк «Зодиака жизни», единственного сохранившегося его произведения, было установлено лишь через два столетия после его смерти. Известно, что родился он в Стеллате близ Феррары (имя этого маленького городка увековечено в его псевдониме — Марчелло Палиндженио Стеллато), был, возможно, врачом, поэму посвятил феррарскому герцогу Эрколе д’Эсте, бывал в Риме в понтификат Льва X, сочувственно относился к идеям заальпийских реформаторов и, вероятно, примыкал к феррарскому реформационному кружку, группировавшемуся вокруг герцогини Ренаты. Прожил он немногим более 40 лет. Даже прах его был извлечен из земли и сожжен по приговору инквизиции, а вошедшее в свет в Венеции около 1534 г. первое издание «Зодиака жизни» так и осталось единственным в Италии. Имя его было предано забвению на родине настолько, что Джордано Бруно не узнал в авторе поэмы своего соотечественника и принял его за немца.
Папский Индекс запрещенных книг обрек сочинение феррарского поэта-философа на многовековое забвение (см.: Index librorum proibitorum. Roma, 1704, р. 184). Но посмертная слава изъятой из обращения книги оказалась на редкость долговечной: уже в 1537 г. поэму издали в еретическом Базеле, а затем последовало великое множество публикаций — в Базеле и Лионе, Лондоне и Париже, Франкфурте и Лейпциге, Роттердаме и Амстердаме, Гааге и Вене... По произведенным нами подсчетам, далеким от исчерпывающей полноты, в XVI в. поэма издавалась в оригинале не менее 29 раз, в XVII в. — не менее 10, в XVIII — не менее 5 (а по некоторым данным — 8) раз; научное издание «Зодиака жизни» вышло в свет в 1832 г. Поэму рано стали переводить с латыни на новые европейские языки: уже в XVI в. вышел двумя изданиями немецкий перевод Иоганна Шпренга; пять раз издавался в Лондоне в 1560-1588 гг. английский перевод Б. Гуджа; во Франции стихотворные подражания «Зодиаку жизни» создал С. де Сент-Март; в Польше — М. Рей. Эпоха Просвещения вновь обратилась к наследию П.-А. Мандзолли: было издано два немецких перевода (вольный и неполный — Ф. В. Махенау и полный, размером подлинника — Франца Шислинга); большой популярностью пользовался французский прозаический перевод Ламоннери, экземпляр одного из изданий которого сохранился в библиотеке Вольтера и имеет читательские пометки владельца книги (см.: «Библиотека Вольтера». Каталог книг. М.-Л., 1961, стр. 592).
Популярность книги не случайна и объясняется не одними ее поэтическими достоинствами. В «Зодиаке жизни» нашла свое выражение философская традиция итальянского гуманизма. Знаменателен сам псевдоним-анаграмма, избранный автором поэмы: из имени Пьер-Анджело Мандзолли он сделал перевертыш Марчелло Палиндженио. Еже до того, как Джорджо Вазари ввел в широкий обиход понятие «Возрождение», поэт избрал его себе в качестве литературного имени: таков смысл созданного на основе греческих корней имени «Палингений». Да и добавленное к псевдониму в качестве обозначения места рождения прозвище «Стеллато» (подобно тому как Ноланцем называл себя Джордано Бруно, Стилевцем — Кампанелла, Козинтинцем — Телезио) имело содержательное значение — «Звездный».
«Зодиак жизни» вобрал в себя достижения литературной и философской культуры итальянского Возрождения, начиная с самого жанра философской поэмы, унаследованного от античности и прочно вошедшего в латинскую словесность Италии XV-XVI вв., и кончая глубочайшим знанием античной философской традиции. Но глав'ное — в философском содержании поэмы. Любителей астрологии, привлеченных названием книги, «Зодиак жизни» должен был разочаровать: хотя двенадцать книг именуются по знакам зодиака, этим и исчерпываются ее «звездные» ассоциации. Речь идет в ней о человеке, о боге и космосе, но более всего о проблемах человеческой нравственности.
Дело не ограничивалось резкой полемикой против католического духовенства (позднее привлекшей внимание Вольтера), осуждением политических и духовных притязаний папства. Автора прежде всего заботило создание внерелигиозной, внецерковной системы нравственных представлений. Отказываясь подчиниться слепой вере, власти авторитета, П.-А. Мандзолли провозглашает суверенные права человеческого разума:
Но убедить меня может
Только лишь разум один: он для мудрого верный вожатый.
Следовать должен ему, возлюбив его, ищущий правды.
(Кн. VIII, ст. 136-138)
Вместе с тем автор «Зодиака жизни» проявляет изрядную осторожность в решении кардинальной для нравственности проблемы бессмертия души. Открыто примкнуть к позиции своего старшего современника Пьетро Помпонацци, отрицавшего вечность души, он не решается, более того, считает, что
Если бы даже так было — об этом молчать подобает:
Вещи такие открыто нельзя проповедовать черни.
(Кн. VII, ст. 881-882)
Сам он подробно излагает аргументы в защиту бессмертия, склоняясь, впрочем, скорее к платонической, нежели к ортодоксально-католической трактовке. Но в построении системы нравственных представлений мысль о загробном воздаянии не играет сколько-нибудь существенной роли. Его горькие размышления о бренности всего земного, о краткости человеческой жизни:
Жалкие — кто мы, подобные праху, гонимые ветром,
Хрупким стеклянным сосудам и тени быстро бегущей?
Розе, что утром сияет красою, а к вечеру вянет?
Живы и радостны ныне — и вот уже червя добыча,
Ныне прекрасны и сильны — и вот уже гнусные трупы.
Горе нам, смертным...
(Кн. VI, ст. 137-142)
— лишь внешне могут напомнить общие места средневековой проповеди в духе презрения к миру. Трагизм поэта-философа глубже и не знает религиозного утешения:
Действовал, жил, и страдал, и любил, и смело сражался,
Царствовал и побеждал, покорял племена и народы,
Книги писал. — Где теперь это все, скажи? — Да нигде же.
Где же сам он? — Нигде. Что теперь он? — Ничто. И куда же
Отбыл? — Как ветер унес... Увы, суета, сновиденье
Все, что — пода на земле — нам казалось прекрасным и дивным.
Что мне и в том, что он был? Единое «есть» означает
Больше, чем тысячи «был». Но кратко земное мгновенье
И улетает... (Кн. X, ст. 725-733)
И хотя, согласно неоплатоническому учению П.-А. Мандзолли, высшее благо заключено в боге, но оно не доступно человеку. Поэтому его нравственное учение строится как учение о земном благе земного человека. Доступное человеку счастье заключено в совокупности земных благ и в отсутствии страданий; но, опровергает он унаследованные гуманистами от античного стоицизма и эпикурейства представления,
Ни добродетель одна, ни само по себе наслажденье
Счастья еще не дают... (Кн. V, ст. 304-305)
Поскольку человек понимается как органическое, неразрывное единство духовного, и телесного начал («Два ведь имеется в нас начала — тело с душою»), счастье возможно лишь в гармоническом сочетании духовных и телесных благ:
Счастлив лишь тот, кто и в том, и в другом вполне совершенен,
Ловок, проворен, силен и здоров, а также при этом
Мудр и учен, добродетелен, благоразумен,
Кто в совершенстве в себе сочетает и чувства и разум.
(Кн. V, ст. 312-316)
Первым и высшим благом и вместе с тем обязательным условием достойного человека существования является свобода:
О благая свобода! Ты дар, всех других совершенней,
Высшая, первая ты красота — когда же тебя отнимают
В мире немило ничто, и жизнь уподоблена смерти!
(Кн. V, ст. 381-383)
Это понимание свободы как главного условия счастья противостоит иерархической общественной структуре, традиционным представлениям о благородстве, и здесь феррарский поэт-философ продолжает восходящую к Данте гуманистическую традицию:
Значит, не род и не кровь нам придают благородство,
И не безмолвные статуи предков, и не богатство —
Доблесть, и только она!
(Кн. VI, ст. 324-326)
На смену старой иерархии приходит иная, основанная на нравственной оценке человека в зависимости от его способности руководствоваться в своем поведении велениями разума:
Мудрость, и только лишь мудрость одна — пойми! — наставляет
Нас в добронравии, нам лишь она придает добродетель,
Верный нам жизненный путь указуя, чтобы мы, к благочестью
И к справедливости дух устремив, преступлений бежали.
(Кн. IX, ст. 671-674)
Правила истинной добродетели, выраженные в «Зодиаке жизни», сводятся не к уходу от жизни, не к аристократическому отказу от погрязшего в пороках мира, а к активной, земной, общественной нравственности. Это правила гражданского общежития, жизни «в миру», в семье, в государстве, на пользу людям и отечеству. Оценка «доблести» зависит от нравственных критериев:
Если кто силу свою обратил на служенье отчизне,
В том именуется сила ему прирожденная благом.
Если же силу во зло обратил, угнетая сограждан,
Эта же самая сила в нем пагубным злом наречется.
(Кн. V, ст. 83-86)
Этическое учение П.-А. Мандзолли требует преодоления ограниченного индивидуализма, характерного для гуманистических концепций «классического» периода XV столетия. Разрабатывая новую систему нравственности, противостоящую ортодоксальному средневековому христианству, автор «Зодиака жизни» не отбрасывает нравственный опыт христианства, но дает ему новое толкование, перерабатывая его в учении о «природном» нравственном законе. Добродетель — не только в отказе от пороков, но в принесении пользы другим:
Природа
Нас создала, чтоб не только самим себе или ближним,
Но идругим, как лишь можем, на пользу мы послужили.
Что же, спрошу я, на свете прекраснее, лучше, достойней,
И пред богами почетней, чем помощь оказывать людям,
Пищу голодному дать и несчастным оказывать помощь?
(Кн. II, ст. 532-537)
Общее правило нравственности сводится в «Зодиаке жизни» к краткой, заимствованной из Евангелия формуле:
Что не желаешь себе — не делай того и другому,
Делай другому лишь то, чего сам для себя пожелаешь.
(Кн. IX, ст. 774-775)
Но это правило христианской нравственности освобождено от церковности и превращено в требование общечеловеческой морали, осознано как внеисповедный, «природный» закон человеческого общежития:
В этом — природный закон наилучший. И если не станешь
Строго его соблюдать — и богу не будешь угоден.
(Кн. IX, ст. 776-777)
Таким образом, нравственное учение «Зодиака жизни» вписывается в общий, характерный для конца XV — начала XVI столетия поток «христианского гуманизма», идущего от флорентийских неоплатоников, воплощенного в воззрениях Томаса Мора и Эразма Роттердамского, — гуманизма, свидетельствующего не о подчинении гуманистических идеалов требованиям католицизма, но, напротив, о гуманистическом истолковании христианства (см.: И. Н. Осиновский. Томас Мор. М., 1974, стр. 18, 93-94). Идеи эти оказали определяющее влияние на специфическое движение итальянской философской ереси XVI столетия, противостоящей не только воинствующему католицизму эпохи Контрреформации, но и реформационным движениям и отстаивающей в борьбе во всякого рода религиозными фанатиками гуманистическое наследие итальянского Возрождения.
Но место «Зодиака жизни» в истории философской мысли определяется не столько переработкой гуманистических традиций, сколько необычайно смелой и глубокой постановкой проблемы новой космологии, оказавшей воздействие на развитие итальянской натурфилософии XVI столетия, прежде всего пантеистических систем Франческо Патриц и Джордано Бруно.
В последних двух книгах поэмы Пьер-Анджело Мандзолли обсуждает проблемы вечности и бесконечности Вселенной, высказывает смелые суждения о материальности небесной субстанции, о самодвижении небесных тел, о существовании множества миров и разумных существ вне Земли. Отвергая сотворение мира во времени, автор «Зодиака жизни» выступал против антропоцентрических представлений: мир возник
Не для нас, как иные твердят по привычке,
В храмах взывая — учители безрассудства.
Обманщики толп, наставники их в заблужденьях,
Что из глупцов превратились уже в ошалелых безумцев.
Ибо — что в нас за мудрость, какое в нас есть благородство,
И добродетели, ради которых господь столь великий
Должен был мир сотворить? (Кн. V, ст. 183-189)
Логическим следствием представления о вечности и бесконечности Вселенной должно было стать и учение о населенности иных миров, выраженное, быть может, и наивно, но достаточно четко и бескомпромиссно:
Ибо своих поселенцев и воздух, и небо, и звезды
Тоже имеют, — а кто отрицает, тот завистью движим
К этим блаженным... Ведь разве же не богохульство
Небо пустыней считать, лишенной своих поселенцев?
(Кн. VII, ст. 410-414)
Следует иметь в виду, что постановка проблем, казалось бы уже возникавших и получавших свое решение в античной философской мысли, не могла быть сведена в философии эпохи Возрождения к простым реминисценциям древности. Знакомство автора «Зодиака жизни» с аристотелизмом, с античным атомизмом, с неоплатонической традицией несомненно. Однако существенно то, что проблемы вечности и бесконечности Вселенной ставятся им в совершенно иной историко-философской ситуации: в обстановке господства, теологических представлений монотеистической религии, точнее — христианского мировоззрения, католической схоластической теологии.
Поэтому постановка проблем вечности и бесконечности Вселенной не могла быть осуществлена вне главной для средневековой и ренессансной философии проблемы соотношения мира и бога. Создавая новую картину мироздания, мыслитель неизбежно должен был решать проблему соотношения природного и божественного начал. Вопрос был в том, как совместить учение о вечности и бесконечности Вселенной с представлением о боге: это вело к радикальному пересмотру вопроса о творении, о соотношении бога как первопричины с бесконечным и вечно существующим миром. От бога ортодоксального христианского богословия не оставалось при этом ничего, а философская мысль двигалась в направлении смелого натуралистического пантеизма, растворявшего бога в безличном природном начале.
Не случайно именно Джордано Бруно воспринял и развил наиболее смелые онтологические и космологические идей Пьер-Анджело Мандзолли.
Л-ра: Философские науки. – 1977. – № 3. – С. 123-132.
Критика
