Мигель Эрнандес – судьба и поэзия
Эльвио Ромеро
Главы из книги
Перевод с испанского Л. Степановой и Ю. Степанова
ПОРТРЕТ
Я памятью своей — как горный кряж, лицом — похож на виноградный склон, распоротый зияющими бороздами.
Каким сохранится он в памяти людей? Каков тот неповторимый духовный и физический облик поэта, который встает из его стихов? Будет ли он долговечнее временной, бренной внешности, потому что в отличие от нее складывается в самых скрытых глубинах души? В искусстве всегда существуют два образа художника: один идеальный, другой реальный, и, к несчастью, они часто отличаются друг от друга, но, когда они составляют единство, когда между ними полная гармония, какое неизгладимое Впечатление производит облик поэта!
...Чувства и мысли, запечатленные в творениях художника, — вот тот материал, из которого мы лепили портрет.
Мигель Эрнандес навсегда останется для нас в том возрасте, который даровал ему поэтический темперамент. Ни одному событию не удалось стереть неизменную молодость, которой светилось его лицо. Какие бы следы жизнь ни накладывала на него, молодость и живость всегда берут верх и смягчают тени. Воды реки почти всегда свежи, а лицо луны полно. У него была темная, как глина, кожа, голубые глаза под гордым и упрямым лбом, глаза большие, даже выпуклые, их выражение менялось от самого ребячливого, нетерпеливого любопытства до меланхолии человека, привыкшего к одиночеству; когда он прищуривал их улыбаясь, в них светилось удовольствие, которое преображало лицо. Нос слегка вздернутый, словно предупреждающий о готовом сорваться с губ смехе. Когда он смеялся, открывались белые ровные зубы. Но стоило умолкнуть смеху, губы плотно сжимались и лицо приобретало прежний вил: как будто его вылепили из глины. Неруда таким и запечатлел его, «с лицом, напоминающим батат, который только что выкопали из земли».
В любой компании люди тянулись к нему под влиянием каких-то притягательных сил и симпатий. Его лицо отражало все настроения и состояния духа. Жизненная сила и красота покоряли друзей с первой встречи.
Враги, напротив, чувствовали в нем неприязнь к себе. Его отношение было ясно без слов. Стоило ему улыбнуться в напряженный момент своей гордой улыбкой — и противник был уже уязвлен. Эрнандес знал об этой способности. «Моя улыбка, должно быть, их очень разозлила», — писал он о жандармах, однажды задержавших его без документов. Разумеется, разозлила.
Искренность была его самым ярким качеством. Отсюда и обезоруживающая непосредственность его поступков. Ни в одном из них невозможно даже предположить скрытого умысла. Часто он совершает то, что «благоразумные» люди называют безрассудством. Он «безрассудно» говорит правду в глаза, «безрассудно» занимает ясную и недвусмысленную позицию.
Лишь много позже, когда жизнь взвалит на него огромную усталость, усталость страдания, только тогда изнеможение наложит печать на его лицо и радостное его выражение сменится похожей на гримасу маской. Но так как он постоянно стремился даже внешне оставаться самим собой, то таким измученным мы видим его только на одном рисунке — карандашном наброске Рикардо Фуэнтеса, сделанном в тюремной камере: брови выгнуты страданием, лоб обезображен глубокими, как ножевая рана, морщинами, глаза вобрали в себя все нерешенные вопросы. Болезненное лицо, отмеченное печатью заката. Но и в этот момент в поэте не иссякла духовная энергия; о ней говорят и густо исписанные, прорванные нажимом карандаша, испещренные вопросами страницы, которые дошли до нас.
И все же не этот, а другие, полные здоровья и свежести портреты рисуют истинный облик Эрнандеса. Они полны притягательной силы; кажется, будто перед нами человек, который вдруг из глубины темной галереи увидел свет и небо.
Облик Эрнандеса — это облик его поэзии, здоровой и крепкой, как бы залитой полуденным солнцем...
18 ИЮЛЯ
И драма бьет в арены барабана!
18 июля 1936 года явилось началом роковых для Испании событий. В этот день многие войсковые гарнизоны поддержали мятеж, вспыхнувший накануне в Марокко. Одни из зачинщиков мятежа были монархистами, другие — откровенными фашистами, все они видели в Республике угрозу для привилегий, дарованных им банкирами, помещиками и духовенством, то есть теми, кто истребил свободолюбивый дух в Испании.
Испания была накануне тягчайших испытаний. Бросалась в глаза неспособность правительства увидеть приближающуюся катастрофу. Многочисленные уступки насквозь разложившейся армии, состав которой не был обновлен, несмотря на заверения и обещания правительства, уступки помещикам и духовенству лишь ускорили ее приближение. Когда объединенные силы фашизма протянули к власти свою грязную лапу, то это оказалось новостью только для тех, кто нарочно закрывал глаза на приближение опасности, а большинство народа знало о ней и было готово дать решительный ответ на брошенный вызов.
Водоворот первых дней целиком захватил Эрнандеса. Вся Испания пришла в движение, в ее сердце клокотала горячая кровь народа, который был готов на невиданные подвиги. С огромным энтузиазмом и почти без посторонней помощи создавались в то время отряды народного ополчения. Эти мощные отряды послужили прообразом будущей дисциплинированной армии, проявившей чудеса героизма и политической сознательности.
Страшным ударом была для Эрнандеса весть о злодейском убийстве Федерико Гарсиа Лорки, о котором он скажет впоследствии: Лорка был «целым миром поэзии». Смерть поэта произвела на него такое впечатление, что через год Эрнандес сказал:
«Из праха его на меня смотрит чудовищное злодеяние, совершенное теми, кто никогда не принадлежал и не будет принадлежать к испанскому народу, и я чувствую, как кровь поэта настойчиво повелевает мне идти сражаться».
...Был сентябрь. Двух месяцев борьбы оказалось достаточно, чтобы народ сбросил с себя оцепенение; ясным доказательством тому было стихийное движение сопротивления фашизму, выразившееся в создании рабочего и крестьянского ополчения, которое дало первый серьезный отпор диким фашистским молодчикам. Но, чтобы обеспечить дальнейшие успехи, нужно было в срочном порядке создать постоянно действующую силу; такой силой должна была стать мощная регулярная армия, построенная на принципах единоначалия. Хотя энтузиазм и самоотверженность народа и сказались на победах в провинциях Валенсии, Каталонии, Аликанте, Альбасете и других, ясно было, что не это заставило противника умерить пыл. Испуганная огнем народного гнева, вспыхивающего повсеместно, реакция обратилась за помощью к фашистским силам за рубежом, и последние не заставили себя долго ждать. Получив помощь продовольствием и боеприпасами, противник продвинулся вперед, особенно в районе Талавера-де-ла-Рейна, стремясь захватить Мадрид. Были взяты Бадахос, Мерида, Оропеса. Над Мадридом сгустились черные тучи. Столице угрожала смертельная опасность. Это всколыхнуло всю страну.
Мигель Эрнандес с головой ушел в работу; он был к тому времени сотрудником «Эль моно асуль» и ежедневно посещал Союз деятелей культуры. В сентябре он вступает в ряды 5-го полка, и его посылают вместе с саперным батальоном рыть окопы как раз в районе Талавера-де-ла-Рейна, откуда враг угрожал Мадриду. Его часто можно было видеть в окрестностях Мадрида, в местечке Кубас, по пояс в окопе, испачканного землей и глиной. Невозможно до конца понять душу Мигеля Эрнандеса, его самозабвенную работу в те героические дни, если не учесть, какое огромное значение имела для него жизнь среди людей, которые едва ли раньше слышали его имя и еще меньше знали, что происходит в его мятежном сердце; для них он был одним из многих, горячим парнем, таким же, как они. В эти дни, строя оборонительные укрепления, он живет жизнью простого солдата, пришедшего сюда по велению сердца. Здесь он учится познавать такие глубины человеческой души, которые раньше, когда он целиком находился во власти романтических мечтаний, были ему чужды. Дни он проводит на перерытой окопами земле, а ночи — в лагерной палатке. Обостренным чутьем он впитывает совершенно новые впечатления, анализируя их сущность... Он готов целиком раствориться в нахлынувших чувствах, считая, что только так можно понять происходящее. В радостной и суровой обстановке сформировалась позиция Мигеля Эрнандеса-бунтаря; наметился его дальнейший путь, закалилась его воля, которая не дрогнула перед лицом наступающего врага.
...Болезнь заставила его вернуться в Мадрид. Он увидел, с какой лихорадочной энергией люди готовились к защите столицы. Приближался ноябрь, легендарный месяц, которому суждено было стать свидетелем грандиозных событий. Мигель видел, как мадридцы готовились к великой схватке, и не было в них страха и уныния, наоборот, они трудились радостно и вдохновенно.
Он увидел город, весь объятый каким-то необычным энтузиазмом. Все слилось в одно желание — отразить нападение врага. Рабочие и студенты, интеллигенты и простые крестьяне, женщины и старики объединились, не сговариваясь, в один братский союз. Все горели одним желанием — как можно скорее доказать свою ненависть к фашизму, и тот посильный вклад, который каждый вносил в общее дело, превратился в огромную силу, показавшую вскоре свою непобедимую жизнеспособность. Это было грандиозное и захватывающее зрелище! Одного толчка было достаточно, чтобы поднялась огромная народная волна. Мигель Эрнандес познал эту силу, и она незаметно так глубоко покорила его сердце, что он уже никогда не смог освободиться от ее магического влияния. С тех пор каждый его шаг был продиктован горячей любовью к своему героическому и самоотверженному народу.
В Мадриде он снова встречает своих старых друзей. Но как изменилось все за такой короткий срок! Теперь все разговоры вращаются только вокруг одной темы; что будет с Испанией. Остались позади праздные споры. В тот грозный час все казались более суровыми и деятельными. Мигель Эрнандес, целиком захваченный всенародным порывом, окончательно отходит от благозвучной лирики. Он сильно изменился. Этому во многом способствовало его пребывание в Талавера-де-ла-Рейна. Теперь он был целиком в атмосфере войны. С коротко остриженной головой, в синем комбинезоне, который он носил с гордостью, Мигель Эрнандес позабыл думать о тех печалях, что раньше тревожили его.
В октябре, за месяц до незабываемых героических событий, его назначают комиссаром по культурным вопросам при штаб-квартире кавалерийских войск. Да, именно комиссаром по культурным вопросам, потому что в те дни (и это никогда не забудется!) народ жадно потянулся к овладению культурными богатствами страны, к знакомству с великими памятниками литературы и искусства. В то время все поняли, что культура — это не мертвая буква и не повод для пустой болтовни, а источник света и грозное оружие. Нужно было отдать все силы этому благородному делу и тем самым внести достойный вклад в будущую победу. Эту миссию надо было поручить самым честным и энергичным людям: они передадут в руки народа те духовные богатства, которых он был лишен во все времена, хотя только народ способен ценой собственной жизни обеспечить их дальнейшее развитие и небывалый расцвет. Судьба интеллигенции должна слиться с судьбой всего народа, так как народ отдал ей свою любовь. В те дни часто можно было наблюдать такие картины: бойцы теснятся вокруг писателя или поэта, который рассказывает им о том, чего они до сих юр и не знали. Но Мигель Эрнандес не ограничивался только тем, что открывал людям новые пути, принимал активное участие в работе различных культурных центров или устраивал беседы в окопах; когда пришел час, он принял участие в битве с оружием в руках. В ноябре оборона Мадрида достигла наивысшего накала. Батальон Мигеля Эрнандеса получил задание прорвать окружение противника в окрестностях города. Здесь в районе Бобадилья-дель-Монте и Алькала-де-Энарес он встретился лицом к лицу со смертью. На его глазах пал кубинец Пабло де ля Торриенте, и поэт скорбит о его смерти.
Мигелю Эрнандесу пришлось испытать вместе со своим народом и «голод и поражение», как говорил он впоследствии, но он пронес свой восторженный порыв через смерть и страдания.
ГОЛОС В ПОРОХОВОМ ДЫМУ
Ветер борьбы народной меня уносит, ветер борьбы народной влечет за собою.
С первых же дней войны у Мигеля Эрнандеса, принимавшего активное участие в политической жизни страны, появилось настойчивое желание воспеть подвиги народа, и он целиком отдался этому желанию. В тот период лучшие представители интеллигенции в едином порыве заняли то место, которое повелевали им занять совесть и долг. Когда пробил роковой час, Мигель Эрнандес откликнулся не только как поэт, но и как никому не известный простой окопный солдат. Поэт-пастух превратился в поэта-воина. Отныне его поэзия пропиталась пылью и потом фронтовых будней. Эта тема настолько прочно вошла в нее, что порой трудно было отличить, где кончается творчество и начинается жизнь. Так, постепенно, вбирая в себя неповторимые ощущения этих лет, испытывая неистовые взлеты и падения, Мигель Эрнандес вынашивал в себе волнующие стихи книги «Ветер народа»; она стала своеобразной поэтической хроникой страданий и надежд.
Но, чтобы дать пищу своему пылкому вдохновению, ему нужно было лично принять участив в боях, окунуться в жизнь, ибо ее не может заменить никакое воображение. Волны жизни захлестывали Мигеля Эрнандеса со всех сторон, в горячем порыве он бросился навстречу им. Он был полон энергии и сил и не знал того быстрого перехода от энтузиазма к апатии, который с годами умеряет самые пылкие желания молодости. Он был живым воплощением той молодежи, которая мгновенно загорается от малейшей искры, молодежи, которая может, со своей точки зрения, дать оценку происходящим событиям и принять в них участие в соответствии с теми выводами, которые она из них извлекла. Слова Эрнандеса всегда точно отвечали его мыслям, были их реальным воплощением, потому и его поэзия несла на себе печать достоверности и безупречной правдивости.
Он считал себя неотделимой частью борьбы, подобно песчинке, подхваченной вихрем событий. Вся прошлая жизнь поэта, его характер и убеждения властно влекли его на этот путь.
Народ, на зов мой приди, нас одним молоком вскормили, ты — дерево, мой народ, я опутан корнями твоими, я здесь, чтоб тебя любить, защитить от страшной лавины, зубы мои и кровь — два ружья для твоей защиты.
Я вышел из глуби земной, я в мир нищеты и обиды из мрака явился на свет затем, чтоб на древе битвы быть соловьем обид, эхом горькой судьбины, чтоб те, кому я пою, слыша мои мотивы, о горечи, о жажде, о боли земли не забыли.
Перевод Я. Грушко
Как ему было не петь, когда его окружали загорелые, словно высеченные из земли и камня, родные ему лица. Он был частью этих простых трудолюбивых людей, от которых зависела заря будущего. Поэт был вместе с ними.
Книга стихов «Ветер народа» целиком завладела его помыслами. Весь отдавшись работе, он поставил перед собой задачу создать стихи, близкие народу, понятные бывшим рабочим и крестьянам, а ныне бойцам, сражающимся против фашизма. Для этого его поэзия, как поэзия великих национальных поэтов прошлого, должна была стать отражением реальной жизни и тех происходящих в ней социальных явлений, которые поэт хотел воспеть или заклеймить. В какой-то степени народ сам готовит ему материал, а поэт расширяет и обобщает его и затем снова возвращает людям... Поэт много работает над языком своей книги, отказывается от сложного, понятного лишь ему одному изложения и принимает формы, доступные широким массам.
Мигель Эрнандес прекрасно понимал назначение поэта. Вот что он пишет в своей книге: «Мы, поэты, — ветер народа. Мы возникаем, чтобы врываться в его душу и увлекать его взоры и чувства к прекрасным сияющим вершинам. Наше время, время страстей, жизни и смерти, обязывает тебя, меня, всех поэтов стать как можно ближе к народу. Во все века народ ждет поэтов с открытой душой, ловя каждое их слово». И немного выше: «Нас, кому суждено стать поэтами, делает таковыми жизнь с другими людьми». Такие чувства были свойственны лучшим поэтам прошлого. Их поэзия выражала горести и страдания народа.
С самых давних времен переходят из века в век их пламенные строки, их ясный огонь не угаснет, пока существует на земле вера и страстный порыв. Это ни для кого не секрет. «Мы, поэты, — пишет Эрнандес, — рождены из звуков гитары, которые извлекает сам народ, ударяя по струнам, и каждый поэт, умирая, завещает другому тот инструмент, который с незапамятных времен живет в нашем мятущемся сердце. Если сегодня уходит один поэт, завтра на смену ему приходит другой. И мы всегда твердо будем стоять на земле и творить для народа. Только его честные руки смогут сохранить то, что поэт написал кровью сердца». Сколько глубины и ясности в этих словах!
Да, он любил жизнь. И поэтому, когда увидел, что все пришло в движение, природа и люди слились в одну упругую силу, в нем пробудился неистовый дух борьбы. Поэт откликнулся на зов жизни и, повинуясь собственному инстинкту, с открытым сердцем устремился в самую гущу битвы.
Как же можно было оставаться безучастным, когда повсюду он видел великую самоотверженность своего народа! В Мадриде, например, несмотря на пронизывающий холод на улице и в домах (отопление не работало), люди не срубили ни одного дерева на дрова, чтобы хоть немножко согреться. В тяжелые дни, когда враг рвался к Мадриду, залы театров были переполнены любознательной публикой, с жаром аплодировавшей веселым комедиям. Во время бомбежки Дворца герцога Альбы и других музеев люди, рискуя собственной жизнью, бросались спасать из огня картины и иные художественные ценности. Готовя мешки с песком для защиты Мадрида, они с тем же энтузиазмом укрывали в надежных местах лучшие полотна музея Прадо. В Мурсии, как и в Мадриде, народ спас ценнейшую церковную утварь великолепного собора. Нет, нельзя было оставаться безучастным: он должен был воспеть все это в героической песне, достойной великой эпохи.
Как вдохновенно трудился он в эти дни! Стремительным, бурлящим потоком ложились на бумагу взволнованные строфы его стихов. Эрнандес, казалось, избегает привычных поэтических форм, использует новые стихотворные приемы. Его поэзия — сплав порохового дыма и вдохновения — приобрела несокрушимую мощь и реалистическую глубину, его стихи исполнены страсти, они зовут к борьбе. Строгие законы стихосложения не в силах сдержать бурный поток чувств, которые кое-где прорываются сквозь форму стиха, рискуя повредить его стройность. Как стрелы из туго натянутого лука, рвутся из стиха призывы и гневные проклятия. В дни войны, полные неисчислимых страданий и жертв, чувства поэта были обострены до предела. Вся его энергия и воля подвластны единому порыву. Так, подчиняясь мятежному вдохновению, создавал Мигель Эрнандес свою книгу. Этот титанический труд доставлял ему и муки и радость, и оттого все 1545 пламенных строк книги спаяны в целостное единство страстью автора.
Он писал свою книгу стихов, явившуюся самым сильным произведением эпохи гражданской войны, исходя из строгих канонов поэтики романсеро. Но, опираясь на классические традиции, он умело использует те новые поэтические приемы, которые принесла позднейшая поэзия. Мигель Эрнандес вступил в войну уже зрелым художником, имея за плечами богатый поэтический опыт.
Он сформировался под влиянием крупных поэтов, своих современников, которые помогли ему овладеть сложным искусством стихосложения. Его учителями были Неруда, Алейксандре, Альберти, Рауль Гонсалес Туньон. Тесное общение с ними помогло Эрнандесу сделать свои стихи более стройными и отточенными. В один из приездов в Мадрид Мигель познакомился с произведением, которое произвело на него особенно глубокое впечатление. Отдельные отрывки из него он слушал в исполнении автора в Атенео. Это была «Роза в броне» Рауля Гонсалеса Туньона. К тому времени Мигель уже знал его «Анархистку», получившую всеобщее признание, и «Бронепоезд из Мьереса», — все это показывал ему сам автор. Эрнандес читал Туньону свои первые стихи о войне, а тот познакомил Мигеля с отрывками из поэмы «Смерть в Мадриде», над которой он в то время работал. Это был пример тесного духовного общения двух поэтов, вылившегося в большую творческую дружбу. Сколько раз в часы долгих волнующих бесед они разжигали друг в друге огонь поэтического вдохновения. В этих беседах каждый поверял другому свои самые сокровенные желания.
В последний раз Туньон видел Мигеля Эрнандеса, когда тот возвращался на фронт. Туньон посвятил Эрнандесу прекрасное четверостишие:
С «Канге Хондо» повремени, отложи «Романсеро» древний.
Пой «Интернационал» — он полезней по этому времени.
Перевод П. Грушко
В душе Мигеля постоянно звучали полные драматического пафоса стихи Пабло Неруды из сборника «Испания в сердце», первые песни которого ему показывал автор. Их своеобразная форма произвела большое впечатление на Мигеля Эрнандеса. Уже давно он находился под влиянием могучего таланта чилийского поэта.
Камень за камнем воздвигал он стройное здание своего сборника стихов, согретого дыханием народа. Эту книгу, созданную фактически тут же, в окопах, Мигель читает солдатам на фронте. Гулом одобрения встречается каждое стихотворение. Подобные сцены повторялись ежедневно. Поэт по-настоящему делил с солдатами все радости и горести военной жизни: подолгу беседовал с ними, спал тут же, укрывшись солдатским одеялом. Так познал Эрнандес неизведанное им прежде радостное чувство выполненного долга. Эти простые люди считали его своим поэтом и верным товарищем в борьбе. Их глаза, светившиеся на суровых обветренных лицах сердечной теплотой и какой-то трогательной, почти детской наивностью, наполняли сердце поэта ни с чем не сравнимым счастьем: в этих глазах он прочел доверие и любовь. Такое счастье могут испытать лишь те, кто возвысился до понимания великих деяний народа.
С песней жду я смерти, ведь песнь соловья не молкнет даже под свист снарядов, даже под гром сражений.
Перевод И. Тыняновой
И действительно это были люди его нищего, безрадостного детства. Никогда не думал Мигель, что все они поднимутся на великие подвиги в этот грозный час, стряхнув с себя вековую сонливость, и только от них будет зависеть будущее Испании. Потому что одно дело представлять себе народ в период всеобщего восстания, а другое — видеть это воочию. Какие огромные, безграничные возможности созидания таятся в недрах народа! Все отступает перед его твердой поступью, и осуществляется то, что казалось ранее невыполнимым. Эти суровые молчаливые люди, одетые в лохмотья, сами решают свою судьбу, от них зависит будущее страны. И Мигель чувствует себя одним из них.
Навсегда связав свою жизнь с народом, Мигель Эрнандес обрушивается на тех, кто судорожно цепляется за уходящее прошлое. От его взгляда не скрылся другой мир, населенный мелкими людишками, отравленными ядом малодушия и трусости, которые, как сорная трава, мешали в эти героические дни пышному цветению всех духовных сил народа. Гневным обвинением, полным ненависти и презрения, прозвучали его стихи, в которых он заклеймил трусов и ренегатов.
Вы в страхе хотите весь мир за крепкие спрятать ограды, в свинцовые стены одеть пропасти и провалы, чтоб жалкую жизнь влачить, лишенную сердца и страсти.
Вам мало того, что за вас другие на поле брани свою проливают кровь, которая ливнем горячим падает день за днем на сухие кастильские кряжи.
Перевод П. Грушко
Но в то же время с каким искренним волнением откликается поэт на всякий благородный поступок, который, подобно яркому лучу, рассеивает мрак. Стихи его преисполняются великой благодарностью. Когда 19 июля Пассионария произнесла свой бессмертный лозунг «Они не пройдут!», Мигель Эрнандес почувствовал, как в сердце его запылал неугасимый огонь веры.
Он назвал Пассионарию «басконкой с несметными богатствами в душе», и она стала для него символом несокрушимой воли к победе. С сыновним доверием и признательностью посвящает ей Эрнандес следующие строки:
Поцеловать улыбку и ступни
израненной испанки,
чей жест — скорбящей нации сродни.
и землю, где она ступает смело.
как будто в шаг один
вобрать всю землю захотела!
Перевод П. Грушко
С особым, братским чувством обращается поэт к простым беднякам, которых векам обманывали, продавали и избивали и которые продолжали верить и, не жалея жизни, демонстрировали чудеса героизма, принимая с глубокой благодарностью правдивые слова, указывающие им путь к новой жизни.
Эти люди застенчиво, но жадно прислушивались к каждому слову Эрнандеса. И отдав им в полной мере все, что у него было, он получил высшую награду: люди подарили ему любовь, которой удостаивали лишь немногих. Поэтому в его стихах сквозь скорбь и печаль вдруг прорывается крик как бы вновь воскресшей ликующей радости, которая свидетельствует о всепобеждающей силе жизни. Его стихотворение «Клятва радости», как яркий цветок, расцветший в дни тяжких испытаний, помогает людям не падать духом, заставляет сильнее биться их сердца в предчувствии близкого счастья.
«КАКАЯ ТЫ НЕСЧАСТНАЯ, ХОСЕФИНА!»
И умерев — ты не закрыл глаза, мой милый, мой убитый.
...Сколько мыслей обуревало, должно быть, Мигеля, когда 28 июня 1941 года он снова попал в Аликанте и его провели по узким улочкам города до тюрьмы, пышно именуемой «Исправительной колонией для взрослых». Его провели по тем же самым улицам, по которым не так давно — о ирония судьбы! — он весело бродил; он был тогда так же далек от ужасов сегодняшней действительности, как теперь — от беспечности тех счастливых дней. Превратности судьбы щедро «одарили» Мигеля, развили и углубили его чувства; они заставили его острее видеть, проникать в самую суть вещей; теперь он нашел ответы на самые животрепещущие вопросы. Он возвратился в те же края, откуда когда-то начинал свой жизненный путь, не растеряв, однако, своей непоколебимой веры в торжество справедливости; возвращался к своему очагу, которому не суждено было стать местом спокойствия и радости; он возвращался туда, где ему суждено было испытать новые горести и страдания.
Когда-то Мигель уехал отсюда никому не известным юношей, уехал с дерзкой мечтой завоевать славу, полный сил и энтузиазма. Тогда это был крепкий крестьянский парень, готовый сокрушить все преграды, теперь он возвращался измученный, больной, одинокий и печальный.
По прибытии в тюрьму он был заключен на несколько дней в одиночку. Еще раньше по тюрьме разнеслась весть, будто новый заключенный обвинен в том, что был «писателем и поэтом революции». Вот почему с такой ненавистью франкистские палачи накинулись на Мигеля!
...28 марта 1939 года после трех славных лет борьбы оделось трауром сердце страны — реакция победила в Испании. Три года спустя, в тот же день оделось трауром сердце Поэзии. На рассвете, в час, в который отныне всегда надлежит вспоминать о нем, Мигель Эрнандес произнес свои последние слова: «Какая ты несчастная, Хосефина!».
Веривший прежде, что свет будет мой, — ныне в плену я у темени грозной.
Перевод М. Самаева
Он остался лежать с открытыми глазами. Он не собирался умирать, хотя и умел с таким мастерством вызывать духов тьмы. И даже когда смерть уже стояла перед ним, уже иссушила его тело, он доказал свою жажду жизни отчаянным порывом к свету, заключенным в его глазах.
Их так и не смогли закрыть. Его последние слова — тихие слова любви; в них не было никакого смирения перед смертью, он просто думал о том сиянии, которое нес в сердце. Он сам позаботился, чтобы оно не погасло, как и сияние его глаз: «Какая ты несчастная, Хосефина!»
Друзья говорят, что, когда тело его было отдано родным, молодая женщина, как легкая дрожащая тень, бросилась к гробу и прижалась к нему. Это была Хосефина, его любимая Хосефина, которая, рыдая, возможно, повторяла эти строки Мигеля:
Пусть выроют в моей груди могилу, и тебя похоронят в ней.
Перевод П. Грушко
Она была его выстраданным созданием, отлитым из единого чувства, жена и мать, она поддерживала его, и к ней было обращено из-за решетки его горькое последнее слово.
Мигель Эрнандес похоронен там, где он родился, — в земле Аликанте.
Л-ра: Иностранная литература. – 1962. – № 6. – С. 71-79.
- И слух и зренье
- Посвист о сладкой боли
- Последняя песня
- Поцелуй был такой глубины и силы
- Чернота в зеницах
Критика
