Нравственный мир героя
1
В последние годы опубликован ряд интересных произведений, в которых этические проблемы выступают на первый план («Поденка — век короткий» В. Тендрякова, «Карпухин» Г. Бакланова, «Невеста» А. Чаковского, «Браконьер» Ю. Нагибина). Авторы их занимают активные наступательные позиции; они стремятся не просто выявить зависимость внутреннего мира людей от обстоятельств, но и оказать действенное влияние на читателя.
Вопросы нравственного воспитания Сергей Антонов поднимал в повестях «Дело было в Пенькове», «Аленка», в рассказах «Разноцветные камешки», «Порожний рейс» и в других произведениях. Новая повесть С. Антонова «Разорванный рубль» («Юность» № 1, 1966 г.) углубляет разработку некоторых важных морально-этических проблем.
Многие произведения Антонова вызвали разноречивые отклики в печати. «Разорванный рубль», например, получил диаметрально противоположные оценки: М. Шкерин озаглавил рецензию о повести «Грустная история», a Л. Лиходеев — «Оптимистическая история»... М. Шкерин пришел в недоумение, столкнувшись с такими фразами: «Много еще у нас нерешенных вопросов, и темпы развития отстают от поставленных требований». И он пишет: «Эта стилизация сильно затрудняет чтение. Порой спохватываешься: да полно, художественное ли это произведение? Если бы автор наделил канцеляризмами живую речь одного из персонажей, это могло быть интересно... В данном случае писатель канцелярски-бюрократическим слогом наделил повествователя, то есть заведомо обеднил авторский текст».
Почему Антонов, отличный стилист, остро чувствующий силу художественного слова, наделил казенными оборотами речь рассказчицы в «Разорванном рубле»? Этот вопрос не заинтересовал М. Шкерина, хотя ответ на него существенно помогает понять авторский замысел. В «Письмах о рассказе» Антонов писал: «Шаблонная, стереотипная фраза, стертый от частого употребления обиходный образ — бичи литературы. Но та же фраза и тот же образ могут стать другом и помощником писателю, если он ощущает шаблон и стертость».
Рассказчица Маруся Лебедева — молодая колхозная активистка. Язык ее представляет собой колоритную смесь разговорной речи и газетно-канцелярских оборотов. В нем отразились и давление живой жизни, и воспитание на «схеме, на испытанном заменителе чувств, знаний и человеческой самостоятельности».
Сама рассказчица, ее духовная, нравственная эволюция — очень важный объект авторского исследования. В повествовании то и дело, как бы помимо ее воли, появляются горькие интонации, неотразимо воздействующие на читателя. Героиня сначала не понимает самое себя, она постоянно стремится подвести упрощающие шаблоны под сложные, противоречивые явления действительности и с сожалением нередко убеждается, что это ни к чему хорошему не приводит. Лишь в конце повести — радостный крик просветления; очистительный взрыв душевных сил окончательно открывает ей глаза, она осознает, какое мерзкое и безнравственное дело вершила своими руками.
Вопреки рассуждениям М. Шкерина, получилось не обеднение, а обогащение авторского текста. Писатель постоянно подчеркивает свое резко отрицательное отношение к штампам. При их помощи он создал своеобразную стилевую окраску, поставил их на службу общему замыслу. Штампы воюют не на жизнь, а на смерть со штампами, со всем тем, что их порождает!
Следует подчеркнуть, что в языке повести не так уж много этих самых газетно-казенных оборотов. И не потому ли С. Мартынова упрекнула писателя уже в другом: «Однако писатель довольно часто подменяет рассказчицу, и тогда чувствуется, что тонкие наблюдения, красочный язык, бережное, любовное внимание к душам людей идут от него, автора. Этим разрушается заявленный им же характер». Но если внимательно всмотреться в художественную ткань произведения, нетрудно заметить, что писатель подменяет собой героиню, пожалуй, только в главе, повествующей о прошлой жизни Леонида Ионовича. Все остальные упреки С. Мартыновой — от нежелания признать права писателя на художественную условность.
Схематическое мышление — главный враг автора повести, против него он направил заряд большой моральной силы. Разоблачению догматического упрощенчества, противопоказанного коммунистическому воспитанию и советской нравственности, подчиняется и развитие сюжета повести, раскрытие судеб всех ее героев, язык рассказчицы, его интонации, использование самых разнообразных красок в освещении комических и трагических сцен.
Как будто незначительные частности, невзначай сказанные слова у Антонова сходятся в одном фокусе и приобретают большое обобщающее значение. Спокойно, как о должном и хорошем, сообщает рассказчица: «Председатель Иван Степанович нам достался удачный. Непьющий. Пришел он из армии, работает третий год бессменно...» Но для читателя в этой рассудительной констатации открывается немало горького: удачный председатель потому, что он непьющий (сколько, значит, было у них пьющих!). И как хорошо, оказывается, что он работает третий год бессменно... Или вот колхозница говорит завравшемуся председателю: «Ты у нас не командировочный, Иван Степанович. ...Никакого смысла тебе нас обманывать нет». Какой же жизненный опыт отложился в таком подходе к командировочным! ...Автор не дает прямых оценок от себя, но в каждой фразе мы явственно ощущаем его боевую, непримиримую позицию по отношению ко всему уродливому и мертвящему. Вот одно из таких внешне бесстрастных описаний, в которых тем не менее отчетливо слышится ирония: «Сперва слушали плохо, шумели, ходили туда-сюда. На втором куплете подошел солидный дяденька, видно, заслуженный дяденька: ему приставили кресло в первом ряду. Он долго крутился на своем кресле, дышал на очки, оттирал их пижамой, наконец, нацепил на нос и стал угрюмо глядеть на Ларису.
Потом пришел еще один полный дяденька. Этот был еще заслуженнее, потому что тот, что в пижаме, оказал ему уважение: уступил кресло, а сам согнал какую-то тетку и сел рядом на стул. Они побеседовали немного и стали глядеть на Ларису оба». Как отлично здесь чувствуется и точка зрения рассказчицы, которая свыклась с такими фактами и считает их нормальными, и полная разящего сарказма авторская точка зрения. Сквозь эмоционально нейтральный строй рассуждений Маруси до нас доходит страстная антоновская ненависть к вопиющей нелепости, ко всякой нравственной распущенности и хамству.
2
В «Разорванном рубле» слились многие мотивы предыдущих произведений Антонова. Здесь снова возникает разговор о культуре, начатый писателем в повести «Дело было в Пенькове» (1956 г.). Хотя она была опубликована десять лет назад, но и сегодня главная проблема ее не потеряла своей остроты: ее идейная концепция не только подтвердилась самим ходом жизни, но и наполнилась еще более актуальным социально-политическим содержанием. В ней Антонов полным голосом заявил, как еще плохо удовлетворяются культурные потребности колхозников. Культура в понимании Антонова — это не только клуб, это и культура сельскохозяйственного производства, это и умелое использование новейших достижений науки и техники.
Многое из того, чего добивалась пеньковская молодежь, есть в колхозе «Светлый путь» («Разорванный рубль»): клуб, знаменитый хор, «целый день радио играет», дорогу асфальтом залили, автобусы пустили, в избах электрические самовары, но девушки гневно бросают председателю: «Ни кино, ни танцев. Вовсе культуры не видим». Но будут и кино и танцы, а движение жизни поставит новые задачи в удовлетворении быстро растущих культурных потребностей колхозного села. «Культурную работу с молодежью, — говорит секретарь райкома, — нельзя отставлять на задний план», ибо «от культурной работы во многом зависит производительность труда».
Антонова давно и не менее остро волнует вопрос о том, как влияет культура на формирование нравственного мира людей.
Многие беды в семейной жизни бывшего детдомовца Степана Ревуна и его жены (повесть «Аленка», 1960 г.), выросшей в «номенклатурной» обстановке, явились следствием их различного культурного уровня.
Критики совершенно по-разному оценили авторскую позицию в этой повести. А. Марченко пишет, что в уста жены Степана «Антонов вкладывает очень свою, антоновскую мысль: «Главное... в человеке — это культура». Е. Старикова утверждает иное: «Антонов в своей повести некультурность возвел-де «чуть ли не в ранг добродетели и самобытности». А ведь незадолго перед этим, говоря о «Деле было в Пенькове», она упрекала автора в «наивном культуртрегерстве»! Ах, какой непостоянный этот Антонов!..
На самом же деле Антонов далек от мысли любоваться некультурностью, и в то же время он не придает культуре абсолютного значения. Если уж продолжить разговор о семейных неурядицах, то их причины заключаются не только в разнице культурных потребностей молодоженов, но и в различном понимании ими красоты и ценности человека, его назначения в жизни, его обязанностей перед родиной и народом.
К тому же культура жены Степана была однобокой: она понимала красоту живописи, но в отличие от мужа не понимала красоты трудового подвига. И осознавать эту высшую красоту нашей жизни, взаимосвязь нашей этики с эстетикой она училась у Степана, под его влиянием формировались у нее ценные черты общественно-полезного человека.
Антонов убежден, что «в наших условиях воспитывать в народе чувство прекрасного так же важно... как строить новые фабрики и заводы», потому что «красота, изящное, прекрасное — категории, которые... представляют собой важный инструмент в общей системе коммунистического воспитания». Прививать и растить у читателей чувство прекрасного — это значит формировать у них и высокие этические идеалы, приводить в движение резервы душевного благородства. А нравственную красоту немыслимо воспитывать без борьбы с пошлостью.
В «Разорванном рубле» выведен Игорь Тимофеевич Алтухов, который живет в Москве, «хорошо зарабатывает, заслужил какую-то медаль». Веселый и остроумный, чуть поседевший, внешне довольно симпатичный, он был «с головы до ног засекреченный». Алтухова многое роднит с тридцатилетним Пашей (рассказ «Разноцветные камешки», 1959 г.), «известным научным работником, даже лауреатом, автором трудов по меченым атомам». Оба умны, просты, общительны, энергичны. И в то же время они — пошляки и циники. Женщины для них похожи на те разноцветные камешки, какие Паша собирает для своей коллекции. Они хотят только наслаждаться жизнью, хотят только брать, но ничего не давать взамен.
Над жизненным содержанием этих противоречивых фигур стоит задуматься. Почему они стали такими? О прошлом Паши мы ничего не знаем, жизненный путь Алтухова обозначен отдельными штрихами, которые не дают возможности по-настоящему понять главные этапы формирования его личности. Правда, в повести отмечается влияние мещанской морали на Алтухова. Мать рассказывала о нем: «Он у нас сроду был дошлый, увертливый... Не знаю, в кого удался... Я-то сама не деревенская по родителю — орловская мещанка». Она воспитывала сыночка по своему подобию, учила его жить сытно и богато, в свое удовольствие, освободившись от власти совести. Но только этим не объяснишь, почему он стал таким.
Эмоционально-нравственная «кособокость» Паши и Алтухова — результат самых различных влияний. Тут и воздействие старых-престарых рассуждений о бессилии науки и цивилизации улучшить человеческую душу. Так, говоря об успехах науки, Паша пессимистически заявляет, что он не знает, «будет ли от этого счастливей человек». Скептики и нигилисты, Паша и Алтухов не верят в осуществимость идей коммунизма. Их пошлость и мещанский эгоизм — это форма проявления безыдейности и политической обывательщины. Есть у них и черты, сближающие их с теми «деловыми людьми», которые фетишизируют естественные и технические науки и отрицают прекрасное, «лирику». Воображение таких людей загипнотизировано атомными электростанциями, космическими полетами, передачей телевизионных картин через океан, чудесными полимерами. Успехи литературы, живописи, музыки кажутся им очень незначительными, более того, какими-то жалкими и не очень-то нужными прибавлениями к главному содержанию жизни.
Все прекрасно знают, что представляет собой угроза атомной войны. Дамоклов меч ядерной угрозы влияет на нравственно нестойкие души. Они пытаются как можно быстрее «жить», испытать все радости и «сладости» жизни. Не случайно у Паши то и дело проскальзывают слова «в наш атомный век»: «в наш атомный век глуповато любить цветы»; «в наш атомный век глубокие чувства смешны и обременительны». В прошлом он помнит страшную по своим последствиям битву с фашизмом, будущее в его сознании связывается с ужасной термоядерной войной. И кому, мол, нужны в такое непрочное время какие-то нравственные идеалы? Любовь, верность, чувство прекрасного и возвышенного — все это так допотопно и смешно!
Алтухов — не только своего рода двойник Паши, но и следующая ступень его нравственной деградации. В «Разноцветных камешках» нам не ясно, что же будет с соблазненной Пашей девушкой. В «Разорванном рубле» автор подводит героиню к трагическому концу. Если у Паши хотя бы на миг мелькнет в голове, что его «хорошо учили и, видимо, плохо воспитывали», что ему недостает чего-то ценного, то цинизм и душевная заскорузлость Алтухова выступают в большей степени заостренности. Как личность Алтухов мельче и отвратительнее Паши, в нем явно обнажено то, что до поры до времени было скрыто в Паше: сугубо мещанская цепкость, изворотливость и гадкое лицемерие. Это он доводит до самоубийства полюбившую его молодую девушку Груню и в то же время считает возможным песочить «энного полудурака за моральный облик».
Усвоив циничное отношение к высоким, светлым, святым для честного советского человека словам и идеям, к нравственным принципам нашего общества, Паша и Алтухов «приобрели» безыдейность, эгоизм, трусость. Особенно наглядно проявляется у них потребительское отношение к жизни. Они — разновидность современного образованного и внешне культурного мещанина, сеющего семена неверия и пошлости в душах людей.
Антонов отстаивает чистоту и святость нашей морали, призывает к беспощадной борьбе с пошлостью, которая чаще всего проявляется в интимных движениях человеческого сердца, к борьбе с духовными растлителями нашей молодежи.
Все это так, скажет читатель, но почему же положительный герой Григорий Афанасьевич («Разноцветные камешки») потерпел поражение в столкновении с пошляком, не мог обратить Нину в «свою веру»? И почему махрового подлеца Алтухова в «Разорванном рубле» не настигла кара правосудия за совершенное им преступление?
Писатель стремится показать, что борьба с пошлостью — не такое уж простое и легкое дело. Он справедливо считает, что порой «плохой», «несчастливый» конец оказывает на читателя более сильное воспитательное воздействие, нежели «счастливый», благополучный. Ведь задача искусства — не успокаивать читателя или зрителя, а дать толчок к действию, к борьбе. Эта мысль и помогает нам понять природу финала в «Разноцветных камешках», особенности авторского замысла, связанного с Алтуховым в «Разорванном рубле».
Антонов прекрасно понимает, что посадить негодяя в тюрьму — это еще не развенчать его морально с должной художественной силой. Он показал нам всю аморальную неприглядность Алтухова, весь тот нравственный и социально-политический вред, который исходит от этого стрекозла новейшей формации.
3
Врагом Алтухова выступает в повести Пастухов, сын московского профессора. Закончив техникум, он в ответ на призыв партии приехал работать в ту самую деревню, из которой уехал когда-то в Москву Алтухов. Пастухов «решил всю свою жизнь посвятить сельскому хозяйству», он весь во власти благородной мечты — обрабатывать поля на высоких скоростях, «резко и решительно» в один год поднять производительность труда в колхозе. Отсутствием практической хватки, стыдливой застенчивостью, чистым, наивно-романтическим взглядом на жизнь он несколько похож на героиню повести «Дело было в Пенькове» — Тоню, которая приехала работать в деревню после окончания техникума. Но теперь писателя не очень-то интересуют первые впечатления горожанина от жизни в деревне. Пастухов стал у него воплощением творческого начала, активных позиций.
Он заставляет нас вспомнить своенравного Матвея Морозова («Дело было в Пенькове»). Инициативный и чрезвычайно изобретательный Матвей презирает приспособленчество, пассивность. Не умея правильно оценить сложные явления жизни, Матвей тем не менее «стихийно» и своеобычно воюет с теми, кто закостенел сам и сковывает смелые порывы молодых душ. Ему несвойственно довольствоваться малым. Он хочет, чтобы пеньковские крестьяне жили культурно и зажиточно, чтобы исчезла показуха и несправедливость, чтобы ему самому нашлось такое дело, которое целиком бы захватило его беспокойную душу.
Оба они — и Пастухов и Матвей — будоражат деревенскую жизнь, предпочитают жить не так, как все. Один из них посадил сплетницу и омерзительную интриганку Алевтину Васильевну в ледяной погреб, другой поджег дом трактористки Таисии Пашковой, которая сорвала проведение решающих опытов по внедрению скоростной механизации. Оба они попали на скамью подсудимых. Оба страдают от пошлости, показухи, казенно-бюрократического подхода к сложным жизненным явлениям. Но, конечно, эти герои представляют собой совершенно разные индивидуальности. Они глубоко отличны по своему воспитанию, образованию, культурному уровню и психологическому складу. Образ мятущегося Матвея создан с удивительной физической ощутимостью, он весь из живой плоти и крови. Мы отлично понимаем, что сформировало его характер, почему ему так скучно в Пенькове. Такой рельефности, жизненной объемности недостает образу Пастухова. Но все же в Пастухове хорошо ощущается нравственная чистота, глубокая эмоциональность, цельность, одержимость большой идеей, которой так недоставало Матвею.
Для Пастухова не существует авторитетов: он «не только своего родного председателя, но и отдельных руководителей позволяет себе высмеивать и наводить критику, где не положено». Пастухов справедливо полагает, что его собственная совесть должна подсказать, что хорошо и что плохо, против чего надо, а против чего не надо выступать. Он не хочет мириться с шаблонно-бюрократическим упрощением жизни. Он обостренно ощущает чувство человеческого достоинства, с каким не хотят считаться в «Светлом пути».
Уважать достоинство советского человека — это значит уважать неповторимость его индивидуальности, не подгонять ее под некую схему. Это — понять его, считаться с ним, видеть в нем то особенное, что обогащает его, что идет на пользу всем людям.
Активистка Маруся Лебедева учила Пастухова жить так, как надо, а не так, как хочется. Но что вкладывает она в это «как надо»? Жить, как все люди. А на практике эта формула подчас служит оправданием общественной инертности, утверждает обывательскую мораль. Маруся не хочет признать, что «каждый без исключения — исключительный человек». Она твердо усвоила, что незаменимых людей нет, что у нас «не капиталистическое общество, чтобы у каждого мысли кривуляли по собственным зигзагам», что «отдельный человек должен шагать в ногу с коллективом». Въевшиеся в ее сознание штампованные представления мешают ей познать сложную диалектику жизни.
И самое горькое то, что она-то и обязана перевоспитать Пастухова: остругать его, «сбить с него излишние сучки и занозы», сделать его таким, как все.
Не справиться бы ей одной с такой задачей, но у нее оказались мощные союзники: и председатель Иван Степанович, и «колхозный маяк» Белоус, и другие колхозники, которые не позволили ему «жить галопом», добились, чтобы он «шагал в ногу с коллективом». Ничего не получилось у него со скоростной механизацией, разуверился в ней. Вдобавок к этому тяжелые личные переживания переполнили чашу стойкости. Он установил истинные причины гибели любимой девушки Груни Офицеровой. Он знает виновника ее гибели, но ничего не может с ним сделать. Его пытаются убедить, что раскрыть народу истину, значит нанести пятно на память Груни. И ему невыносимо тяжело видеть торжество пошлости, демагогии.
Белоус, узнав о гибели Груни, изрекает: «Думается, Офицерова приняла неправильное решение».
Иван Степанович рассуждает в том же плане: «Если она его любит, ей надо было обратиться в соответствующие организации. Пригрозили бы ему, и стал бы жить с ней за милую душу. У нас кто стоит на страже матери и ребенка? Государство. А она под колеса кинулась. Это как понимать?..»
Оказывается, по мысли Ивана Степановича и Белоуса, объявить правду — значит дать повод нехорошо говорить об идеологической работе, испортить колхозный юбилей. Когда-то давным-давно герой «Жестокости» П. Нилина Венька Малышев очутился в сходной, но еще более драматической истории. Он покончил жизнь самоубийством, когда ему показалось, что Узелковы, демагоги, поправшие справедливость, берут верх в жизни. Устал, надломился и Пастухов: подлецы и пошляки победно ходят по жизни, и никак к ним не подберешь ключика, чтобы заставить их держать суровый ответ. И стал он «тишеть и тишеть», стал «дисциплинированным и исполнительным», «подравнялся», «спокойный стал — как покойник». Подорвали в нем самое ценное: творческое горение, светлую мечту, яростную ненависть к цинизму, пошлости и равнодушию.
Но год его трудной борьбы не пропал даром. Многое восприняла от него Лариса. И поняла, наконец, Маруся, какое страшное дело натворила она, поняла, что «воспитывать активного борца, строителя коммунизма трудно, долго и не каждому дано», что «подгонять человека под свой серый шаблон куда проще».
Таков двуединый процесс, изображенный в повести: один человек потерял веру в свои благородные идеалы, устал, сник, другой — прозрел.
Эта повесть во многом полемична. Главный удар автор направляет против опостылевших, но живучих штампов, тормозящих развитие самосознания нашего общества.
В «Дождях» Антонов показал, как обстоятельства, коллектив толкают героиню на путь творческого отношения к жизни. А в «Разорванном рубле» среда заела хорошего человека, и коллектив вовремя не помог ему. Нельзя слепо фетишизировать коллектив, он бывает разный; он тем сильнее и содержательнее, чем каждый член коллектива лучше проявит свою индивидуальность, чем активнее проявит свое «я».
Мы привыкли к словам, что герой нашей литературы — победитель, что он изменяет обстоятельства, если они не соответствуют его идеалам, мешают развернуться его творческим способностям. Но нелегко воздействовать на любые обстоятельства, они могут и сломать недостаточно стойкого человека, как это случилось с Пастуховым.
Он не делает героя тем удачливым победителем, каким предстала Настя Ковшова в «Повести о директоре МТС и главном агрономе» Г. Николаевой и Галя в повести А. Кузнецова «У себя дома». Но, и потерпев поражение, он не становится циником; он не может встать и на путь Насти, героини повести В. Тендрякова «Поденка — век короткий».
Лишенная всякой самостоятельности, Настя оказалась жертвой обстоятельств. Ее пассивность, безволие сыграли плохую шутку с ней, она не могла противостоять воле председателя, запуталась и совершила уголовное преступление. Так нравственное переходит в социальное, политическое.
4
Почти во всех значительных произведениях Антонова о селе действует председатель колхоза. Без этой фигуры трудно нарисовать более или менее широкую картину жизни современной деревни.
Антонова больше всего интересует обыкновенный, не хватающий звезд с неба председатель. Таким предстает на страницах «Разорванного рубля» и председатель Иван Степанович. Вряд ли его можно понять, если не учитывать, что и он в свое время прошел школу мертвящей стандартизации, с какой столкнулся Пастухов. Осторожный, хитрый и практичный, не лишенный чувства честолюбия, умеющий держать нос по ветру, он умело приспосабливается к обстановке. Он постиг в совершенстве трудное искусство перевоплощения.
В повести есть великолепно написанная сцена. Председатель обходит дома колхозников и уговаривает строптивых артистов не срывать выступления хора в доме отдыха. Именно тут он и проявил незаурядные способности «лучшего артиста». Он отлично разбирается в людях, умеет к каждому подойти по-своему, нажать на нужную клавишу в человеческой душе. Сама жизнь научила его этому. Вот нужно перебирать картошку, людей нет, приходится агитировать старух. А легко ли это сделать?
Очень сложный характер у Ивана Степановича. И отношение к нему автора нельзя свести к однолинейным формулам: «осуждает», «поэтизирует», «разоблачает». Нельзя игнорировать в антоновских героях нравственных качеств, но тем более нельзя сбрасывать со счета их общественно полезной деятельности, их отношения к коренным нуждам народа. А именно этим, думается, грешит критик Марченко, которая очень легко «выявила» суть Гулько из повести С. Антонова «Аленка» (1960 г.). Она предложила внимательно прочитать такой его разговор с маленькой Аленкой:
« — Ты кто? — спросил Аленку Гулько.
Муратова, — глядя на портфель, ответила она.
A-а, Муратова! Что же это ты, Муратова, от отца-матери бежишь?
Мне учиться надо. А тут школы нету.
Обожди год-два — и будет школа».
Критик считает, что «тут весь Гулько», что «Антонов вполне определенно выразил свое отношение к этому человеку». А вот и доказательства: «За школу, так же как и ясли, а яслей тоже нет, поэтому Настя и везет своего маленького в Рыбинск, — в конце концов отвечает тот же Гулько. Значит, кто-кто, а Гулько-то должен знать, что Аленка не может ждать год-два. И все равно повторяет свое: «Что же ты, Муратова, от отца-матери бежишь?»
Перед этим А. Марченко справедливо предупреждала, что у Антонова «нельзя ошибиться даже на полтона». Можно десятки раз самым внимательным образом прочитать этот разговор Гулько, и все равно никуда не уйдешь от мысли, что критик ошибся на целый тон. Здесь далеко не весь Гулько. Это не однолинейный, а сложный, многосторонне раскрытый характер. И невозможно понять, почему это вдруг Гулько, главный механик совхоза, отвечает, по представлениям критика, за школу и ясли? Более того, А. Марченко считает, что смерть дочери Василисы Петровны — «результат гулькинского руководства», что в «Солнечном» Гулько — полновластный хозяин. Откуда она вычитала такое?
Процитированный выше разговор, если взять его не изолированно, а «в контексте», в прихотливо-тонких связях со всей художественной тканью повести, намечает одно из примечательных качеств героя. Гулько в самом деле «рыцарь большого хлеба», в нем сильно развито чувство долга перед родиной, он считает, что его место — здесь, на целине, что его работу, столь необходимую стране, тут никто, кроме него, не сделает. Именно потому он и отправился в «дальние края», хотя он далеко не молод, а дома у него осталась больная жена. Как шолоховский Нагульнов готов был видеть врага в каждом, кто медленно «поспешает к мировой революции», так и Гулько готов объявить подлым дезертиром всякого, кто уезжает с целины.
Для Гулько привычно и естественно жертвовать своим благополучием, домашним уютом, здоровьем и своим и своих близких, если этого требуют государственные интересы. Такого же бескорыстного, пожалуй, даже жертвенного служения родине он требует и от других. При решении повседневных задач, как бы трудно ему ни приходилось, как бы ни был лихорадочен темп работы, он никогда не забывает о великой общенародной правде. Но он порой не желает глубоко вникать в мотивы поведения человека, и это приводит его к разговорам, в которых он выглядит не очень привлекательно. Всецело занятый мыслями о большом хлебе, он не всегда тактично и деликатно обращается с людьми.
Но Антонов нигде не издевается, как полагает А. Марченко, «над уверенностью Гулько в том, что если его в Москву приглашали, обещая квартиру и персональную машину, то этого вполне достаточно, чтобы не позволять «обсуждать свою кандидатуру» и командовать: «Быстрей, быстрей, да на цыпочках!»
Чтобы убедиться в справедливости нашей мысли, остановимся на одной из последних сцен повести, в которой авторское отношение к герою проявляется наиболее ясно.
Трудно живется Гулько на целине. Чтобы достать простой гвоздь, порой приходится «затратить больше творчества, чем сочинить «Евгения Онегина». Он то и дело сталкивается с головотяпством, неорганизованностью и даже с несправедливостью. И не с кем и просто некогда отвести свою душу. И вот самые сокровенные переживания он доверяет Аленке! Уже одно это показывает, какая тяжесть лежит на сердце Гулько. Никак не может он смириться с записанным ему выговором.
«— Подумаешь, хозяйство! — продолжал Г улько. — Зерновой совхоз — и только всего... А я миллионами ворочал. Меня на ремзавод в Москву приглашают! Квартиру дают, персональную «Победу». Со мной, если хотите знать, сам товарищ Орджоникидзе беседовал.
Он посмотрел в добрые глаза Аленки и проговорил, успокаиваясь:
- Вот, дочка. Выучишься — оформляйся на любую работу, хоть в цирк иди сальто крутить. А в механики не ходи. Загрызут. Разорвут на части. Вот какая история.
Аленка вздохнула.
- Уезжайте вы отсюда, Дмитрий Прокофьевич, — сказала она.
— Отпускаете, значит? — внезапно рассердился Гулько».
Конечно, никуда не уедет Гулько, хотя его затуркали и несправедливо обидели. И как не похож он на «полновластного хозяина»! Нет здесь никакой злой издевки над ним. Сложная гамма противоречивых чувств выражена в этой исповеди Гулько. Не лишенный честолюбия, он хочет подчеркнуть и свое славное прошлое, и свою бескорыстную преданность благородной идее покорения целины. И вдруг через это неожиданно прорывается чуть ли не трагическая нота уставшего, вконец издерганного человека.
У Ивана Степановича есть общее с Гулько: все свои силы он отдает общему делу, колхозу. Трудно приходится ему, в напряженные летние дни он иногда по неделе не успевает читать газеты. Ему присуще чувство человечности, но эта человечность особого рода: по-настоящему он проявляет заботу только о тех людях, которые полезны колхозу. Так он отдал свой телевизор приехавшему на работу в деревню Пастухову, защищал его на суде, ибо прекрасно понимал, что он необходим колхозу. По-иному он относится к хитроумному, умело прикидывающемуся убогеньким старичку Алтухову, который не приносит никакой пользы. Вот Алтухов пришел в правление просить лошадь, чтобы встретить сына, и между ними разговор начинается так:
«- A-а, Леонтич! — сказал председатель приветливо. — Не помер еще?
- Не помер.
- Ну, чего у тебя?»
Алтухов не может вызвать сочувствия у читателя, но и председатель выглядит тут не в привлекательном свете. Он осуждается автором более сильно, нежели Гулько. И это не только потому, что автор предъявляет более высокие нравственные требования к своим героям, что Иван Степанович работает все же в менее трудных условиях, но и потому, что формально-бюрократическое начало сильнее въелось в душу председателя. В этом образе развенчивается ложно понятая забота о добром имени колхоза. Думая о целом коллективе, чистоте его репутации, Иван Степанович менее склонен вникать в нужды отдельного человека, в его сложную внутреннюю жизнь. Он стремится и сам жить «как все» и других стрижет под одну гребенку.
Он в любую минуту может укрыться за демагогическими фразами, ему чихать на правду, если она создает какие-то осложнения.
В конце повести Иван Степанович потерпел крупное моральное поражение. Он все сделал для того, чтобы Пастухов был низведен до уровня послушного колхозника, погасившего в себе творческое дерзание, самостоятельность и инициативу. Но мощный напор свежих потоков жизни рвет схемы, обезличивающие людей. Воскресла к активной творческой жизни «известная активистка» Маруся Лебедева. Жалкий и посрамленный, «как замороженный», застыл председатель на сцене, когда услышал от нее горькие слова правды. В образе Ивана Степановича автор бичует приспособленчество, трусость, боязнь правды, формальный подход к делу, невнимание к сложнейшим сферам духовной жизни человека.
Нравственный идеал Антонова наиболее наглядно и прямо воплотился в образе Столетова — главного героя повести «Петрович».
Впервые в творчестве Антонова председатель колхоза (Столетов) попал в предельно накаленную атмосферу, вступил в открытую схватку с теми, кто нарушал колхозную демократию, кто своими прожектерскими планами наносил вред хозяйству, сковывал инициативу колхозников. Столетов — человек огромных нравственных сил, способный совершить подвиг. Через всю свою исключительно трудную жизнь он пронес веру в нетленную правду ленинских идей, большой запас озорной, овеянной романтикой молодости.
Столетов отлично понимает, насколько важно для человека быть в хорошем настроении, знать, что его уважают в коллективе, что его труд оценивается по заслугам. И потому по его разрешению в засушливые июльские дни, «когда все районное руководство мобилизовано поднимать тружеников сельского хозяйства на преодоление трудностей», в колхозе второй день празднуется свадьба... Правда, она «не во вред» хозяйству, все то, что необходимо срочно делать на полях и на фермах, делается, и только догматику и перестраховщику может показаться, что свадьба — проявление бесхозяйственной безалаберности.
Всего себя Столетов отдает прекрасной цели — строительству коммунизма. Он хорошо понимает, как важно воспитывать у советских людей высокую сознательность и достоинство. Он не на словах, а на деле служит народу, колхозникам, чувствуя личную ответственность за каждого крестьянина, за его будущее. Как и шолоховский Давыдов, он посылает влюбленную в него Варю учиться на зоотехнические курсы.
Столетова «весь колхоз уважает». Когда по селу пронесся слух, что председателя «забирают», собравшаяся толпа колхозников заявила: «Не дадим мы тебя! Никуда мы тебя не пустим!».
Секрет его руководства прост: «надо только дело знать и каждую минуту помнить, что нету мудрости выше мудрости народа». Он может работать без зарплаты, без харчей, но не без доверия.
Столетов — самый сильный образ колхозного руководителя у Антонова.
Е. Сидоров в статье «Слишком много случайностей...» («Лит. газета» от 28 августа 1965 г.) утверждал, что Столетов «идет по жизни так, будто все его трудности и заботы уже остались позади. Да и стоящих противников у него, собственно, нет. Разве Дедюхин — противник, с его трусостью и инфарктом. Разве колхозники не боготворят своего вожака?»
Да, Дедюхин — слабый противник, и Столетова боготворят, хотя и не все колхозники. Но почему же так трудно живется Столетову? Его чуть было не сняли с работы... Критик почему-то не. вспомнил самого главного врага Столетова — формально-бюрократического стиля руководства. Если председатель колхоза Павел Кириллович из повести «Лена» полагал, что любые постановления «идут от советской власти», что их нужно неукоснительно выполнять, то Столетов, не отрицая этого, убежден, что излишняя опека, шаблонные приказы только вредят делу. И в таких случаях он поступает решительно и смело. Так, например, он отказался выполнить неумную директиву «о мобилизации всех сил на срочную косьбу кукурузы», чем и навлек на себя гнев районного начальства. Даже честный и умный инструктор обкома партии Балашов готов был согласиться со снятием Столетова с должности председателя колхоза.
Вызывает несогласие и упрек Е. Сидорова писателю в том, что занимательность в повести вступила «в непримиримый конфликт с исследованием характеров, интересно намеченных вначале и брошенных писателем на полдороге ради сведения сюжетных концов с концами». Но Балашов и Варя, к которым, по словам критика, ослабевает авторское внимание, даны с такой полнотой, с какой это необходимо для раскрытия идейного замысла и ее центрального персонажа — Столетова. По утверждению Е. Сидорова, сюжет, столь насыщенный случайностями и совпадениями, несвойственен художнической манере Антонова. А почему? Обилие или отсутствие случайностей не может говорить о низком или высоком уровне произведения. Все дело в том, какую роль они играют в произведении. А в повести Антонова они как раз помогают полнее понять тот или иной характер. Можно, например, спорить, вовремя или нет появилась «поразительная старуха лет под восемьдесят». Но бесспорно то, что этот образ колоритен и создан с минимальной затратой словесного материала. Следует поддержать стремление писателя изображать героев в острых схватках, в глубоко врезающихся в память ситуациях, которые вызывают живейший интерес у читателей.
Если сравнить последние повести С. Антонова с его произведениями 15-20-летней давности, то не трудно заметить, как обогатилась его художественная палитра, как возмужало, закалилось и обострилось у него чувство гражданственности. Теперь он не просто восхищается прекрасным и воспевает «новую красоту человеческую», а ведет бескомпромиссную борьбу против всего того, что мешает человеку проявить свою индивидуальность и творческие возможности, что мешает формированию этики в нашем обществе. Явно повысилась социальная полезность, весомость его произведений, они будоражат мысль читателя, зовут его встать в ряды активных борцов за новую мораль.
Л-ра: Волга. – 1966. – № 12. – С. 144-152.
Критика
