На дорогах жизни
Юрий Петровский
«Однажды отправившись в путь, лет тридцать тому назад, я нагулялся вволю — с ружьем ли, топором, рейкой изыскателя или блокнотом репортера, старался быть действующим лицом, куда бы ни заводила меня дорога, тропинка. Как говорится, „сам сделал себе биографию“», — писал Г. Горышин.
Да, писателю было и есть о чем рассказать. В памяти его запечатлелись и разбомбленный Тихвин 1943 года, и выморочный иссиня-зеленый свет ракет, оснащенных парашютами («Кто хоть однажды видел это!..»), и день отмены затемнения в Ленинграде, и послевоенные студенческие годы в университете, и работа в молодежной газете на Алтае. Его плечи еще помнят тяжесть мешка с образцами, который ему приходилось носить в геологических партиях на Саянах и в Заполярье. А потом — снова журналистом — Камчатка и Командорские острова, Сахалин и Уссурийский край, родные места Шота Руставели и остров ветров — Сааремаа...
Пережитое и увиденное не заглохло втуне. Проникнув в душу, оно потом перелилось в очерки, рассказы, повести. «Трясогузочьи поляны, земляничные холмы, жаворонковые небеса стали частью меня, моей плотью и кровью. Мне внятен их тихий, неслышный стороннему человеку голос», — скажет писатель о близком его сердцу Приладожье в дневнике путешествия «Водопад», и эти слова с полным основанием могут быть отнесены и к другим произведениям.
Первый рассказ Горышин опубликовал в 1952 году. С тех пор он стал автором многих книг, позволяющих сегодня рассматривать его творчество как целостный мир идей и образов. Однако писать о Горышине нелегко. «Человек имеет право на спокойствие, знание и гармонию», — говорит Горышин в одной из своих повестей.
Спокойствие в ненадежном, непрерывно изменяющемся современном мире? Не утопия ли это? Писатель отвечает на этот вопрос своими произведениями.
В рассказе «Тридцать лет спустя» на пограничную заставу в Северной Карелии в творческую командировку приезжает старый художник Шухов. Спокойной мудростью веет от этого много повидавшего, но все еще жизнерадостного человека. Тишиной Заполярья наполнен и весь рассказ. Неторопливо движутся события, действующие лица никуда не спешат. Авторская речь все более сливается с потоком мыслей героя, становится все мягче. Исчезает раздерганность впечатлений, сопутствовавших художнику в поезде, взор останавливается на освещенной заходящим солнцем медвяной стене бора, в душу входит покой. «Небо, земля, вода, камень, зелень травы и деревьев — это вечно...» — думает художник, едущий по лесной дороге.
Неожиданно в мелодию рассказа вкрадывается тревожная, с усилием и неохотой поднимающаяся из глубин памяти тема. Оказывается, герой последний раз был на этой заставе 22 июня 1941 года. Тихим лебединым утром на другой стороне озера щелкнул выстрел, и упал навзничь друг Шухова, известный художник, специализировавшийся на зарисовках из жизни пограничников. Застава приняла первый бой, в нем участвовал и Шухов. По приказу начальника он потом ушел с донесением в отряд, под обстрелом сопровождал в тыл его жену и трехлетнего сына.
И вот через тридцать лет он снова здесь. Плоть погибших стала землею, лесом, травой, но лица их живут в памяти художника. Все так же пахнет дымом березовых дров, все так же шумит водопад. Как будто вечность коснулась Шухова своей рукой, и жизнь сошлась со смертью. Война, печаль, боль ворвались в повесть. Теперь мы вспоминаем, что этот переход был подготовлен скупой авторской ремаркой: в мирной тишине леса, в изломах стволов и ветвей мысленному взору Шухова «открылись борения, страсти, трагизм и поэзия жизни».
Рассказ «Тридцать лет спустя» дает нам представление о творческой манере Горышина. Не одно лишь созерцание кладет он в основу своего отношения к жизни. Слияние с природой отнюдь не означает для него бегства от действительности. «Нет, упаси меня бог, я не стремился к отшельничеству или изгойству, никакой «руссоизм»... не втемяшился мне в башку», — писал он. Подобно высоко ценимому им Генри Торо, и сам писатель, и его герои стремятся сочетать напряженные духовные искания с трудом и общественной деятельностью; как и его учителя — И. Соколов-Микитов и М. Пришвин, — он вносит в свои произведения нравственную проблематику даже тогда, когда речь идет о природе.
Горышин — завзятый охотник, но он хорошо помнит о том, что люди, зараженные этой страстью, должны обладать чистой душой и открытым сердцем. «В руках-то ведь наших — ружья, орудия смертоубийства... И нам заказано высшим неписаным обетом подымать их со злобою в сердце», — говорит один из его героев. «Стрелять в лебедя — все равно, что стрелять в человека», — думает писатель. Что-то нечистое чудится ему в теплой ночи, в которой притаились ждущие рассвета охотники, наехавшие из города. «Слишком много у них ружей, патронов, мандатов, моторов, транзисторов — и все это для того, чтобы взорвать и развеять утиное государство, едва поднявшееся на крыло...»
С радостью расскажет он о том, как женщины в бригаде лесорубов увидели в скрывавшейся с медвежатами в берлоге медведице мать и воспрепятствовали их убийству. Вся радость весеннего леса умещается для него в горлышке поющего дрозда, томление, жажду и силу жизни слышит он в голосе трубящего изюбра. Охотничьи собаки в его рассказах предчувствуют судьбу своих хозяев и готовы отдать за них жизнь, но иногда — при промахах — могут и посмотреть на них с брезгливым пренебрежением.
Леса, тундры, горы в книгах Горышина — не место для отдыха и развлечения. Они требуют от его героев не игры, а труда, осознания их тайн и законов. «Кто вы? Куда идете? Зачем?» — подобно Гогену, спрашивает он их исконных обитателей.
Представление о Горышине только как о пейзажисте или анималисте было бы глубоко не полным. Прежде всего его интересуют, конечно, люди, и в особенности — их нравственные убеждения. Совесть — вот принцип, с помощью которого раскрывается сущность его персонажей. Их нравственный императив может показаться чересчур категоричным. «Одна жизнь, одна планета, одна страна, одна женщина», — так звучит он в устах писателя Прохорцева (повесть «Снег в октябре»), «От себя никуда не сбежишь. За все, за все отвечать надо. Всю жизнь отвечать», — говорит и другой его герой, молодой геофизик Перфильев (рассказ «Земля с большой буквы»).
Герои Горышина умеют любить. Так, художница Ева Прохорцева проносит свое чувство через тяжкие испытания. Она не покинула своего возлюбленного, когда он лежал в больнице с тяжелой травмой, выдержала нелегкий спор со своей матерью, поехала вслед за Прохорцевым на Алтай, готова была в трудное время продать для него последнюю шерстяную кофту.
Та же сила души и самоотверженности присуща другому герою повести — наблюдателю гидрометслужбы на Телецком озере Костромину. Он пришел в книгу из жизни, у него есть реальный прототип, с отрывками из дневников которого Горышин знакомит читателя. Хранитель одного из красивейших озер нашей страны, старожил этих мест, поднявший с женой шестнадцать детей, Костромин посвятил свою жизнь осуществлению прекрасной цели. В суровых алтайских условиях он с помощью своей семьи вырастил большой яблоневый сад, который впоследствии подарил лесхозу.
Похода на Костромина и другой любимый персонаж повестей Горышина — егерь Сарычев, вступивший в схватку с браконьерами и равнодушными к своим обязанностям работниками охотничьего хозяйства в Приладожье. Претерпевший преследования по службе, он с помощью активно выступившего на его защиту писателя добивается справедливости. Вчерашний тракторист, закончивший вечернее отделение юридического факультета, Сарычев сочетает в себе высокую духовную культуру с трудолюбием и бойцовским темпераментом.
Герои Горышина самобытны и сильны духом, но не однолинейны. Им ведомы колебания, чувство неуверенности в себе, неожиданные припадки грубости. Они (особенно мужчины) с трудом выговаривают слово «люблю» и не сразу умеют совершить жизненный выбор. Однако, сделав его, они проявляют подлинную силу воли и умеют стоять на своем до конца. Таковы и капитан рыболовного судна Козырнов, и журналист Клементьев («Живые люди»), и фельдшер Фаина («Шелковица»), и многие другие действующие лица его рассказов и повестей.
Трудно назвать Горышина глубоким психологом, но эволюция его творчества свидетельствует об успешном преодолении излишней прямолинейности и дидактичности. Если в его ранних вещах (например, «Земля с большой буквы» или «Два подлежащих в одном предложении») замысел лежал на поверхности, то впоследствии конструкция становилась все менее заметной, все больше внимания писатель стал уделять «лепке изнутри», все важнее для него становилась общая тональность произведений, созвучная душевному миру героев.
Удачным шагом на этом пути была повесть «До полудня», о судьбах пяти друзей — выпускников журналистского факультета ЛГУ. Мы встречаемся с ними в начале пятидесятых годов за столиком ленинградского ресторана, где они собрались, чтобы отметить окончание университета. «Где же вы теперь, друзья дорогие?» — поет седеющий певец в оркестре. За столиком завязывается спор, программирующий будущее героев.
Пройдет пятнадцать лет, некоторые из намеченных лишь штрихами характеров застынут навсегда, а другие существенно изменятся. Безвременно погибнет в геологической экспедиции самоотверженный мечтатель и правдолюб Рублевский, только начинавший обретать в столкновении с реальной жизнью свое истинное «я». Долгий путь в поисках самого себя пройдет и наконец станет писателем Гонцов. Жадность и себялюбие восторжествуют в карьеристе Гарусове. Международным спортивным репортером станет честолюбивый Перловин. Так и не сумеет преодолеть своей ограниченности Корытин.
Стянутые одним узлом сюжетные линии объединяет не фаталистическая идея. Напротив, самые достойные из друзей оказываются кузнецами собственной судьбы. Верой в человеческие силы исполнен и рассказ о другом, позже включающемся в сюжет повести персонаже — друге Гонцова журналисте Иване. Поселившись в деревне, он написал книгу, «полную трав и рос, ненастья и счастья». «Он свою книгу вначале прожил — смиренной и дерзостно щедрой на чувства жизнью», — с восхищением говорит автор.
Таким образом, главными критериями оценки героев для писателя являются их нравственные принципы, активность общественной позиции, любовь к родной земле.
Пожалуй, наиболее полно эти качества проявляются в действующих лицах его последней повести «Запонь», которую сам писатель считает своим лучшим произведением. Действие ее начинается и завершается в наши дни, но главные, живущие в памяти героев события происходят в конце 1941 — начале 1942 года в Приладожье. В большой запони недалеко от озера вмерзли в лед сотни тысяч кубометров бревен. Весной их надо удержать во время паводка, а затем погрузить на баржи и отправить в сражающийся Ленинград, погибающий от голода и стужи, но не сдающийся, готовящийся к новым зимним испытаниям. «Без нашего леса город погибнет... Без наших дров, Степа, не спечь и ста двадцати пяти граммов хлеба», - говорит управляющий трестом Астахов руководителю работ по спасению запони Даргиничеву.
Такова завязка повести — напряженная, придающая деятельности героев патриотический, общегосударственный смысл и значение. И вот начинается битва за запонь. Рабочих рук поблизости не найти — в немноголюдных окрестных деревнях все мужчины ушли на фронт. И тогда по Дороге жизни на грузовиках с фанерными, продувающимися ледяным ветром кузовами-фургонами привозят — живых вместе с замерзшими по дороге — несколько сотен изможденных голодом ленинградских девушек. Их ноги истончились, глаза запали и подернулись сизым декабрьским ледком. «А мороз в ту зиму был вражий, служил делу смерти», — с тоской отметит повествователь.
Девушек нужно спасти от дистрофии, а главное — вернуть им душевные силы. Им помогут мороженое мясо убитых на проходившей неподалеку линии фронта лошадей, привезенная из Вологды рожь, но сильнее всего окажется память о любимом прекрасном городе, чувство великой ответственности за его судьбу. «На сознательность давить не приходится, сознательности у них хоть отбавляй. Подкованный народец, идейный, питерский», — говорит о них Даргиничев.
Пройдет два месяца, и исчезнет с девичьих лиц отечная синева, окрепнут руки, начнется тяжелый труд: надо взорвать смерзшийся залом, переплести бревна тросами и прикрепить к берегу, поставить выше по течению реки переборы для страховки.
Кульминационный момент битвы за запонь описывается с подлинным драматизмом. Созданная Даргиничевым «линия обороны», казалось, не выдержит напора льда, засоры лопаются, как шнурки. Река неожиданно подмывает берег, и девушки несут пятипудовые мешки с песком, сбрасывают их в поток... «Зубами держим... как панфиловцы под Москвой!» — наконец докладывает Астахову Даргиничев.
Повесть «Запонь» написана в не совсем обычной для Горышина манере, более динамична, чем другие его произведения. В ней ощущается мощь человеческого коллектива, объединенного высокой идеей и страстью. В то же время ее герои отнюдь не растворяются в общей массе. Запоминаются по-государственному мыслящий и в то же время прочно стоящий на земле, как бы напоенный соками русского леса Даргиничев и любящая его Нина Нечаева — задумчивая, нежная, читавшая вслух стихи Блока в годину голода и несчастий. Именно она вносит в повесть неизменно присущую всем произведениям Горышина лирико-философскую тональность, приглашает читателя к раздумью.
Серьезную идейную нагрузку в «Запони» и других повестях несет образ Ленинграда. О его стойкой, противостоящей грубому насилию красоте говорит Нина Нечаева, о снаряде, попавшем на его глазах в Зимний дворец, рассказывает художник Шухов, грозящую врагу руку Медного всадника — единственное, что не удалось укрыть под мешками с песком и шатром из досок, — увидит и запомнит жена Сарычева. «Камни этого города облагораживают душу», — услышит писатель в далеком Батуми через много лет после войны.
Произведения Горышина имеют отчетливое нравственно-философское основание, его героев интересует главным образом не «как?», а «почему?» и «зачем?». Это люди, неустанно ищущие свой нравственный идеал и находящие его в единстве с родной землей и ее народом. Они большей частью талантливы. «Русская земля испокон веков богата и славна своими талантами, только они скромны и негромки, нужно их отыскать, разглядеть среди великого множества лиц», — говорит писатель в предисловии к одной из своих книг.
От книги к книге растет его внимательность к слову. «Я работаю над словом. Превращаю в слово гул ветра, сиреневый дым, эхо выстрела, движение человеческого лица, биение сердца. Просят слова материки, острова. Что-то шепчет берегу море. Томится несказанным словом душа человека», — пишет он. Стремясь сделать формотворчество незаметным, писатель избегает излишне ярких сравнений и эпитетов, но при этом его образная система отнюдь не лишена художественной смелости. Такое сравнение, как «жаркое напоследок солнце — в предзимнем, прозрачном, наветренном, стынущем мире — будто лебедь, оставшийся зимовать в полынье», кажется нам одновременно и оригинальным, и не искусственным.
«Верю в реализм как единственный метод», — говорит Горышин. И действительно, его произведениям чуждо украшательство. Влюбленный в труд геолога, он все же не преминет упомянуть и о болотах, и о гнусе, энцефалитных клещах, диметилфталате и других неприятных вещах. Самоотверженные труженики активно противопоставлены ограниченным, самоуверенным, грубым людям. «Всякое в человеке есть», — как бы говорит он вслед за одним из своих героев.
Истина — вот к чему стремится писатель в своих поисках. Это за нею ходит он по белому свету. Им движет не «охота к перемене мест», или, говоря современным языком, «ген бродяжничества». Он весь — в поиске самого себя, правды жизни и выражающих ее слов и ритмов.
И, подобно очарованному страннику, он находит ее лишь на родной земле. Оказавшись за ее пределами, он тоскует так же, как лесковский герой…
Л-ра: Звезда. – 1981. – № 3. – С. 185-188.
Критика
