Ещё один перевал
Игорь Кузьмичев
«Открытость» сплошь и рядом дорого обходилась писателю, поскольку за все несовершенства героев ему приходилось отвечать самому. Г. Горышин не может пожаловаться на невнимание критики. За пятнадцать с лишним лет работы он слышал и громкие похвалы, и вежливые наставления, и резкие нарекания, и нарекания-то прежде всего касались его лирической манеры и его героя. Критикам все хотелось, чтобы герой Г. Горышина скорее утвердился в жизни, не предавался бы напрасному самоанализу, избавился от романтической риторики. Критики были нетерпеливы, и один из них, сетуя на то, что человек в прозе Г. Горышина «все готовится, собирается, обещает жить — и не живет», заявил в 1964 году: «Так и оставляем мы его с неосуществленным „я“ на пороге будущих горышинских книг. Оставляем, будучи не уверенными, что он осуществится».
Однако будущие горышинские книги не подтвердили критических прогнозов и внесли заметные поправки в представления о писателе. В новых произведениях, например в повести «До полудня» (1968), Г. Горышин показал, как мучительно было его героям изживать в себе юношескую инфантильность и как они, тем не менее, «осуществлялись», находили себя, правда, не на тех путях, какие сулили им критики. Но дело не только в этом. Пространственные и временные параметры прозы Г. Горышина с годами раздвигались все шире и шире, в его повестях появились совсем иные персонажи, люди действия и большого жизненного опыта, да и там, где писатель остался верен жанру лирического размышления, скажем, в путевых заметках, очевидно движение, рост авторского сознания.
В новую книгу «Водопад» Г. Горышин включил — и, может быть, не случайно — давний рассказ «В тридцать лет». Уже в этом рассказе, написанном в 1959 году, когда автору тридцати еще не было, обнаружилась весьма показательная для Г. Горышина черта: его лирический герой, как, впрочем, и он сам, время от времени, накануне каких-то рубежей или просто в минуту душевного откровения наедине с природой мысленным взором окидывал свою жизнь, как ни была она еще коротка, и пытался отметать из прошлого все наносное, зряшное, стыдное, отдаваясь на суд собственной совести. Он вовсе не оправдывал себя, не замалчивал содеянных «грехов», напротив — он грустил о не свершенном им добре, о любви, которую не заметил или в которую не поверил, и боялся повторить в будущем прежние промахи. Превозмогая власть мелочных повседневных забот, он любой ценой силился вырваться из привычного круга обыденности и заглянуть вперед, за очередной рубеж, увидеть, как в фокусе, действительно всю свою жизнь от начала до конца — с тем чтобы прожить ее достойно, сполна, с предельной духовной отдачей.
Дневник путешествия «Водопад» (1971) свидетельствует, что эта авторская позиция осталась неизменной. Сейчас, в сорок лет, «во второй половине жизни», странствуя в прожитом времени и сопоставляя его с нынешним, Г. Горышин опять подводит итоги перед тем, как отправиться дальше, за следующий перевал. Только теперь он куда меньше предается рефлексии и как бы в ответ своим былым оппонентам доказывает, что и в «первой половине» он и его ровесники не только готовились жить, а и жили, и немало успели в свои ранние годы. Он вспоминает самоотверженность и бескорыстие студентов, строивших районные гидростанции, вспоминает агитпоходы сотрудников молодежной алтайской газеты в сорокаградусные морозы, вспоминает, как рождались и звучали песни, ставшие теперь историей, — и подобные, не слишком значительные на посторонний взгляд, факты и общественные поступки в биографии горышинского героя приобретают по прошествии лет немаловажный гражданский смысл.
Распознавая в одногодках под временными слоями «лик молодости, общей, единой для всего поколения», Г. Горышин приглашает к разговору и тех сверстников, кому уже не дано прийти на встречу живых. Так, еще в повести «До полудня» появляется Коля Рублевский, человек незаурядный, целеустремленный, твердо знающий, чего он ищет в жизни. Коля в двадцать пять лет погибает в Восточных Саянах, после его смерти остается дневник, открывающий всем его юношески чистую и уже достаточно зрелую натуру. В повести «Водопад» Г. Горышин вводит в число главных героев Виктора Головинского, чья судьба послужила прообразом судьбы Коли Рублевского. Виктор Головинский не совершил громких подвигов, он тоже только готовился жить, но вряд ли кто-нибудь, прочтя его посмертно изданную книгу «Лесная песня», скажет, что он «не осуществился». Да, он трагически не успел сделать всего, на что был способен, но отпущенные ему годы он жил напряженной интеллектуальной и духовной жизнью и сумел об этом талантливо рассказать. Возникнув на страницах повестей Г. Горышина, Виктор Головинский своим нравственным авторитетом укрепляет позиции молодого горышинского героя.
«Водопад» — произведение полемическое. Глядя на свою молодость из «второй половины жизни», писатель выявляет здесь единоборство двух различных психологических типов, двух противоположных характеров. Были среди сверстников автора те, кто рано встал на ноги и не откладывал исполнения желаний на более поздний возраст. В университетские годы — например, Костя Тихонцев — не гнушались, когда требовалось, работой грузчика или натурщика, умело плотничали на студенческой стройке, рано женились, не слишком дорожили дипломом и всегда были удачливы в спорте, на охоте и в общении с людьми. Другие же (к ним автор причисляет себя) росли мечтательно неуравновешенными, учились легко, ходили в общественниках, на охоту смотрели умозрительно, были застенчивы и, чувствуя некую свою «неполноценность», завидовали мужественным, уверенным в себе, сдержанным в эмоциях и решительным в минуту опасности героям Хемингуэя. Эти два типа по-своему дополняли друг друга, тянулись один к другому, превосходство Тихонцева не вызывало сомнений. Но вот прошли годы, и близкий автору герой перестал преклоняться перед Хемингуэем, перестал стыдиться своего созерцательного отношения к природе, перестал доверять «материальной силе без духовного водительства». Он не стал Тихонцевым, он остался собой и больше всего дорожит тем, чтобы помехи времени не заглушили его духовной связи, его внутреннего родства с Виктором Головинским, прозорливо понимавшим уже в молодости значение непреходящих, вечных проблем бытия. Ошибочно было бы думать, что Г. Горышин сводит счеты со своим Тихонцевым или пытается осуждать Хемингуэя, — вовсе нет, цель у него одна: утвердить в правах того самого «неосуществившегося» героя, который продолжает «строить себя», повинуясь собственной натуре.
Переступив во «вторую половину жизни», Г. Горышин все настойчивее задумывается над тем, чем же славен в конце концов человек — только ли честным трудом, только ли мужеством и волей, только ли успехом и удачей. При всей приверженности к поколению ровесников, он обращается, как уже было сказано, к людям иных биографий, иного душевного склада и на «чужом» опыте задается тем же, в сущности, вопросом об истинно достойном итоге человеческой жизни.
Сборник «Водопад» открывает повесть «Запонь», где писатель переносит нас из сегодняшнего дня в блокадную зиму 1941 года, потом возвращает обратно и постепенно разворачивает перед нами героическую, законно увенчанную почетом жизнь Степана Гавриловича Даргиничева, из своих шестидесяти тридцать лет проработавшего директором сплавной конторы. Человек с размахом, крепкий руководитель, хозяин, которому до всего есть дело, Степан Даргиничев крут нравом, строг в семье и с подчиненными, последователен в убеждениях. Этот сильный, победительный характер не знает сантиментов и не привык сомневаться в своей правоте. И все ж находится в жизни Даргиничева обстоятельство, дающее писателю повод, нисколько не принижая заслуг своего почтенного героя, показать его душевную незащищенность, на которую в другое время не обратили бы внимания.
Той блокадной зимой посетила Даргиничева любовь — нежданная, непонятная, любовь к хрупкой городской женщине Наде Нечаевой; потом эта любовь забылась, а спустя четверть века состоялась их встреча, смутившая душу Степана Гавриловича, — и не потому только, что он вдруг узнал о существовании у него взрослой дочери. Надя Нечаева и в юности, и теперь олицетворяла собой неясный, неощутимый для Даргиничева мир, перед которым он внутренне робел. Мир этот был ему недоступен, если не сказать — чужд, и все-таки его связали с этим миром родственные узы. Стойкость и душевная деликатность тихой интеллигентной женщины всегда заставали Степана Гавриловича врасплох, и при последней встрече его привычная на людях победительность улетучилась сама собой, он с горечью почувствовал; что-то в жизни ускользнуло от его цепкого ума, вкралась в его жизнь какая-то загадка, которую ему недостанет дальновидности разрешить. Духовное неведение Даргиничева пугает и его самого, и настораживает писателя, оставляющего своего героя в полном смятении чувств.
Содержание повести «Запонь» далеко не сводится к этому «камерному» сюжету, повесть многопланова и многозначна, и все же именно эта нравственная коллизия для Г. Горышина, пожалуй, наиболее существенна. Дети Даргиничева — незнакомая ему Ирина и даже безропотный Гошка, — не оспаривая его правоты, будут жить иначе, чем он. Таково властное веление времени. И дело, в конце концов, не в возрасте, а в процессах, связанных с изменением общего уровня духовной культуры. Писатель уверен, что высота этого уровня в немалой степени зависит от сознательного, направленного самовоспитания.
В новых произведениях Г. Горышина не однажды встречаются такие герои-антиподы, как Тихонцев и сам автор в «Водопаде», как Даргиничев и Надя Нечаева в «Запони». Писатель намеренно сталкивает эти полярные характеры и пытается извлечь положительный смысл из их скрытого или явного конфликта. Он не боится впасть в известную односторонность, приводя слова древнего философа: «То, что сильно и велико, то ничтожно; то, что гибко и слабо, то значительно». Г. Горышина привлекает диалектика этого тезиса применительно к человеческим отношениям, интересуют все возможные здесь «за» и «против». Писатель не торопится окончательно принять чью-либо сторону, как бы оставляя возможность каждому из антиподов «перестроиться», восполнить со временем свою «недостаточность». Он, кажется, не теряет надежды на некий психологический синтез в будущем или решает вопрос по-иному, отдавая вдруг безраздельно свои симпатии таким, может быть, несколько странным героям, как добрейший и умудренный несчастиями Вячеслав Юрьевич Холмский из рассказа «Други мои».
С давних пор Г. Горышин проверяет нравственный потенциал своих героев их отношением к природе. Он постоянно ищет самых непосредственных контактов с природой и не случайно забирается на Камчатку, на Командорские острова, где природа проявляет себя с необычайной интенсивностью. Шум водопада на острове Беринга представляется ему «грохотом необратимо падающих минут, дней, столетий», и он счастлив «раствориться в великой пространности незаселенного, незастроенного, не приуроченного ко времени мира». Природа помогает Г. Горышину и его героям прислушиваться к вечности. Но не только это важно. Как говорит герой рассказа «Други мои» Холмский, охотник (читай — человек) должен иметь в себе чистую душу, открытое сердце, и вот этому-то чистосердечию, по его словам, не грешно поучиться у обычного гончего пса. Самоотчуждение человека от природы пагубно, потребительское, хищническое к ней отношение преступно — таково писательское кредо Г. Горышина.
Сборник «Водопад» — не поместительный однотомник. Это очередная книга писателя, небольшая по объему. И в то же время есть в этой книге нечто итоговое, осуществленное. Мы закрываем книгу, будучи уверенными, что Г. Горышин в силах еще немало сделать на избранном им пути.
Л-ра: Звезда. – 1972. – № 6. – С. 215-217.
Критика
