«Работай, чтобы не быть в рабстве у риска!»
Сергей Воронин
Не в том ли все глубинное очарование творчества Н. Евреинова, что сквозь тесный строй всяческих своих исканий, он гордо пронес свою детскую душу и, умудренный жизнью, положил ее к ногам ребенка...
В. Каменский
Популярность H. Н. Евреинова как драматурга и режиссера-новатора приходится на годы, связанные с деятельностью театра «Кривое зеркало», для которого он написал ряд своих пьес.
«Его жизненный и творческий путь покрыт такими рытвинами и ухабами, что те, кто слышал о нем, часто имеют превратное однобокое суждение, — писал о нем А. Дейч. — Любитель всего ярко театрального, вплоть до рекламной шумихи и парадоксов-фейерверков, Евреинов в своих многочисленных книгах, статьях, своеобразных трактатах и пьесах утверждал, в сущности, одну мысль о врожденном инстинкте театральности, якобы присущем человеку с незапамятных времен».
Он был воспитан на культуре Эллады, воплощенной в древних мифах, на музыке, на «Сказках Шахразады». Этот удивительный сказочный мир, в котором причудливо переплетаются реальность и вымысел, явь и сновидения, искренность и обман, не только стимулировал искрометную фантазию художника, но и помогал ему в постижении жизни во всем ее великолепии, ужасе и двусмыслии тайн.
Доминирующей идеей, легко прослеживаемой в большинстве теоретических работ Евреинова и определяющей его художественное творчество, является идея «театрализации жизни» — представление о театре, преображающем действительность в нечто более рельефное и яркое, чем сама жизнь. «Театральность, — писал Евреинов в работе «Театр как таковой», — а не что-либо другое обусловливает на сцене творчество новых форм жизни; без театральности мы имели только дубликат жизни, все равно в виде ли бытового или символического ее образчика. Но задача искусства — творчество новых ценностей. Я утверждаю и настаиваю на том, что не только сцена должна заимствовать у жизни, сколько жизнь у сцены». По мысли автора, искусство, в частности театр, дает человечеству возможность преодолеть жизнь искусством, другими словами — театральным преображением.
Наиболее последовательно и полно в художественной форме идея «театрализации жизни» нашла свое выражение в пьесе «Самое главное», поставленной в Петрограде в 1921 году режиссером Н. В. Петровым на сцене «Вольной комедии» в декорациях Ю. П. Анненкова. «Пьеса Евреинова имела огромный успех, — вспоминает Ю. П. Анненков. — Зрители не только аплодировали, они топали сапогами, ботинками, валенками, без конца вызывали автора и всех участников постановки. Больше того: когда на премьере в последней фразе Режиссер (одно из действующих лиц, а не Петров), зажигая бенгальский огонь, закричал ко всем окружающим его актерам и, конечно, к зрительному залу: «Господа, общие танцы! Музыка! Начинайте! Смейтесь!»,— невероятное случилось: многие зрители кинулись на сцену и, в неудержимом порыве, слились в танце с костюмированными актерами...»
Эта пьеса, поставленная в 1925 году в Риме знаменитым итальянским режиссером Луиджи Пиранделло, принесла драматургу поистине мировую известность. Спектакль Пиранделло стал сенсацией. Пьеса была переведена на 18 языков мира и сыграна в 26 странах Европы и Америки. «Комедией счастья» назвали ее за границей.
Евреинов, обладающий огромным запасом знаний, многосторонней культурой и вместе с тем в театральных кругах известный как неукротимый бунтарь, ищущий новые формы сценического творчества, разрабатывающий и проповедующий теорию «театра жизни», или «театра для себя», был одним из первых, кто сумел в начале века с провидческой зоркостью оценить возможности только что зародившегося кинематографа и высказать интересные мысли о путях его дальнейшего развития. В статье «Театр будущего» он писал: «...будущий кинетофон (дело не в названии) явит подлинное волшебство сценически выбранных красок действительности, явит человеческий голос, «машинным способом» эстетизированный в своей передаче, явит подкупающую самого злостного прозаика ясность, очарованье и иллюзорность драматической концепции». Не случайно, что частыми гостями в квартире Евреинова на Манежной были будущие знаменитые кинорежиссеры Г. М. Козинцев, С. И. Юткевич и Л. З. Трауберг, с которыми его связывала совместная работа.
И тем не менее отношение современников к Евреинову и его творчеству было сложным и неоднозначным. Впрочем, противоречивыми были оценки и мнения самого Евреинова относительно творчества современных ему деятелей искусства. Все это еще требует своего осмысления и объяснения. Мы же остановим внимание читателей лишь на некоторых моментах жизненного пути H. Н. Евреинова, связанных с публикуемыми ниже его письмами к поэту В. В. Каменскому из фонда Центрального государственного архива литературы и искусства.
Его первая встреча с поэтом произошла в 1909 году в Петербурге, где Д. Д. Бурлюк открыл тогда свою студию, в которой работал по живописи В. В. Каменский. По части исканий и теории современного театра в студию входил самый известный и модный режиссер того времени H. Н. Евреинов. «От знакомства с H. Н. Евреиновым, — вспоминает впоследствии Каменский, — осталось... обаяние сверх меры одаренного человека. Николай Иванович Кульбин представил его так: «Вася, перед тобой — блестящий Евреинов. Это не человек, а фонтан интеллекта. Везувий до безумия». «Эти комплименты я уступаю вам, Николай Иванович, — улыбался из-под своей челки склонившийся Евреинов, — как отвечающие действительному адресу. Кто из этих рыцарей искусства был прав, трудно сказать, ибо оба мне нравились».
После довольно длительного перерыва в связи с пребыванием Каменского за границей знакомство было продолжено и со временем переросло в теплые, дружеские отношения. Зиму 1914-1915 гг. Каменский провел на даче Евреинова в Куоккале, где, по предложению Н. И. Бутковской, писал книгу о нем.
«Зимой 1914-1915 г. я посетил Н. Евреинова на его финской даче, в Куоккале, — писал В. Каменский в своей книге. — И так было непривычно-странно видеть в снежном уединении пламенного философа-режиссера-музыканта, избалованного толпой театрального Колумба, среда стройнососновой тишины в обществе своей кроткой воспитанницы, Юлии Ивановны, похожей на грустинницу о весеннем.
Его красивое, почти женственное лицо с большими из глубины ума выразительными глазами стало здесь строже, яснее, и характерная детская челка делала его еще более загадочным и мудрым.
Своей тонкой предупредительностью, изысканным вниманием, своим легендарно-живым темпераментом, с ярким наклоном к остроумному «представлению» предмета, о котором идет речь, своим изумительным знанием во всех областях, своей парадоксальностью и логикой и — главное — своим разноцветным дарованием в искусстве Н. Евреинов кажется каким-то сказочным магом-волшебником, от творческой воли которого зависит каждое новое чудесное откровение, каждая новая радость для мира.
Мое посещение Н. Евреинова зимой 1914-1915 года счастливо убедило меня с гордостью открытого сердца сказать миру свое лучшее слово о бриллиантах в короне русского гения Н. Евреинова, восхитившего нас своим океанским размахом великого творчества».
О веселой, непринужденной и вместе с тем высоко интеллектуальной атмосфере легендарной Куоккалы нам известно немало. Достаточно, наверное, упомянуть одну лишь знаменитую «Чукоккалу», в которой, кстати сказать, К. И. Чуковский пишет и о «блистательном» Евреинове: «Это был человек разнообразных и ярких талантов. Приходя в гости, он охотно брал на себя роль развлекателя. Для этой роли он был вооружен превосходно: фокусы, куплеты, каламбуры, анекдоты, шарады, музыкальные трюки так и сыпались из него без конца. Он всегда чувствовал себя на эстраде... Образование у него было тоже блистательное... Перечень написанных им комедий, водевилей, гротесков, исторических трактатов, научных исследований обширен и поражает пестротой». Это о нем очень удачно и остроумно сочинил тогда, в Куоккале, свою шуточную оду певец и композитор Г. Ф. Гнесин, назвав в нем многие произведения Евреинова.
«Красивый деспот», наглый властелин
Малюток-мотыльков, огнем плененных
И в пламени твоем испепеленных!..
И плавкий, и густой, как пластилин,
Ты мягко стелешься, чтоб жестким стать потом.
«Фундамент счастья» твоего, конечно, в том,
Что где бы ни был ты — твой гений умащает
Такая женщина», что все тебе прощает...
«Счастливый гробовщик» любви живой,
Вся жизнь твоя — «театр как таковой»!..
И, если б ты “pro scena Sua” мог
Все рассказать, что знает только бог,
То еще «бабушка» бы надвое сказала,
Кого б в тебе нашли: божка или нахала...
Но у тебя есть “téte” — всех Тэт’ов драгоценней...
И ты умеешь быть со всеми и ни с кем!..
И мысль твоя, как «нагота на сцене»,
Развратней и живей — эротики поэм!..
Мой стих есть, собственно, «введенье в монодраму»
(Считая ею — драму одного)...
Ведь всеми шутит бес... И вот однажды даму
Такую встретишь ты, что сердца твоего
Коснется меч... Пойдет «война»...
Но мощь твоя — мечом поражена —
Окажется и призрачна и тленна...
И не поможет «неизменная измена»!..
И в жизнь твою (в тетрадку «Ропс» взгляните-ка!)
Войдет «веселая смерть» — “Mors Suphlitika”!
В архиве Каменского сохранились два письма, присланные ему Евреиновым из Куоккалы в 1915 году. За период с 1916 по 1920 годы о переписке Евреинова с Каменским сведений нет. Может быть, писем не было или они не сохранились. По-видимому, было много разных причин. После 1915 года Каменский уехал в Крым, затем в Тифлис. Бывал с лекциями и стихами в других городах Кавказа, в Екатеринодаре, Армавире. «На армавирское выступление неожиданно явился Евреинов; он приезжал в Сухум из Петрограда. От Евреинова я услышал, что вот-вот в Петрограде разразится революция». Февральские события 1917 года застают Каменского в Ростове. Затем поездки в Новочеркасск, Харьков. В марте 1917 года Каменский приезжает в Москву. Революционные события разлучили друзей. И вновь они уже встретились в 1920 году в Тифлисе, куда Евреинов уехал еще в ноябре 1917 года. Вернувшись осенью 1920 года в Петроград, Евреинов сразу же включился в театральную жизнь города. Он много работает в театре, читает лекции, ставит к годовщине Октябрьской революции вместе с Н. В. Петровым и другими режиссерами знаменитое массовое зрелище «Взятие Зимнего дворца», пишет и издает новые книги.
Осенью 1922 года Евреинов едет в Москву, где в «Кривом Джимми» ставит по просьбе директора театра Михаила Разумного, работавшего до революции под руководством Евреинова в театре «Кривое зеркало», одну из кривозеркальных программ. За эту постановку Михаил Разумный, имевший большие связи, выхлопотал Евреинову заграничные паспорта, предварительно взяв с него честное слово вернуться в Россию. В ноябре 1922 года Евреиновы уезжают за границу.
Путешествие было непродолжительным. Посетив Берлин и Париж, Евреиновы в январе 1923 года вернулись на родину. Но уже летом того же года они снова отправились в путешествие. На этот раз их путь лежал через Москву на Кавказ. В Москве к ним присоединился В. В. Каменский. Отзвуки этой поездки не раз слышатся в письмах Евреинова к Каменскому.
В январе 1925 года Евреиновы вновь уезжают за границу, сначала в Варшаву, но теперь уже на неопределенный срок. О причинах отъезда можно только догадываться. Наверное, их было много и самого разного свойства. В письме к Каменскому от 25 февраля 1924 года Евреинов связывает свой отъезд с тяжелыми условиями жизни и невозможностью заработать, чтобы заниматься любимым делом. В этом же письме Евреинов упоминает о больших творческих планах, которые, если «подвезет», он намеревался осуществить в эту заграничную поездку. Возможно, было и то, что режиссер в «поисках простоты», говоря словами В. Э. Мейерхольда, не хотел «терять особенностей своего лица». Тем не менее, покидая Ленинград, Евреиновы не оставляли надежды вернуться на родину. Об этом говорит хотя бы тот факт, что, уезжая, они оставили квартиру за собой, поручив ее заботам И. А. Кашиной.
Некоторое время Евреиновы жили в Варшаве, затем переехали в Прагу и, наконец, в Париж. В связи с тем, что обещанная постановка «Самого главного» в театре «Ателье» затянулась, Евреинов по приглашению американского бизнесмена-мецената Филиппа Мейнера — в январе 1926 г.— уехал с женой в Нью-Йорк.
Работа в театре «Гилд» над пьесой «Самое главное», репетиции новой пьесы «Корабль праведных», подготовка к изданию на английском языке книги «Театр в жизни», чтение лекций, напряженный темп американской жизни до того измотали режиссера, что, несмотря на большой успех его пьес у публики, Евреиновы в 1927 году покинули Новый Свет, окончательно обосновавшись в Париже. Все это время H. Н. Евреинов по-прежнему ведет оживленную переписку с В. В. Каменским, сообщая ему самые разнообразные сведения о заграничной жизни и о себе. Но несмотря на бодрый тон его писем, в них все чаще проскальзывают ноты грусти о далекой Родине. Однако события, развернувшиеся в СССР после 1934 года, окончательно перечеркнули все надежды на возвращение.
Судя по тому, что Евреинов обратился к политической теме, московские процессы 1936-1938 гг. над старыми партийными кадрами потрясли его до глубины души. В 1939 году он пишет пьесу «Шаги Немезиды», основными действующими лицами которой являются: Сталин, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Рыков, Ягода, Вышинский и другие. О том, насколько глубоко и мучительно Евреинов переживал происходившие в России события, дает представление заключительный разговор Вышинского с Ягодой.
«Ягода. Я всю жизнь ходил в маске, выдавая себя за большевика, которым никогда не был!
Прокурор Вышинский. Зачем же вы притворялись?
Ягода. Затем, что носом чуял: придет время большевиков и начнется дележка наследства буржуев! (Потирает руки.) Будет, чем поживиться! Да и не я один актерствовал в этом роде, а почти все, начиная со Сталина... Вглядитесь только, что сейчас происходит на подмостках России! — все власть имущие действуют под псевдонимами, словно в театре, ходят в масках, потайными ходами, притворяются верноподданными ее величества Партии и пресмыкаются перед ее вождями, которых норовят стащить за ногу и сбросить в подвалы Лубянки. Всюду одна лишь комедия: комедия служения народу. Комедия обожания вождей! Комедия суда и принесения повинной! Комедия, наконец, смертной казни! Какая-то беспардонная игра в театр или кровавая мелодрама, какие сочинялись в прежние времена, на потеху черни! Вот, что такое наше теперешнее житье-бытье. Одни играют роли «благородных отцов народа», другие доносчиков-предателей, третьи — «роковых женщин», четвертые — «палачей»! (Показывает на себя.) И все это несуразное представление дается с серьезным видом, словно не весть какое остроумное ревю!»
Пьеса была опубликована в 1956 г. в Париже спустя три года после смерти Евреинова.
Л-ра: Современная драматургия. – 1988. – № 4. – С. 233-236.
Критика
