Наука счастья
Всеволод Азаров
Я пишу эту статью на правах друга и ученика Всеволода Александровича Рождественского, знавшего его на протяжении почти полувека, а его поэзию, по мере ее становления, от первых сборников, опубликованных в конце десятых — начале двадцатых годов («Лето» и «Золотое веретено»), и до последних, заключивших его долгую творческую биографию («Город на Неве» и «Психея»), подготовленных автором, но вышедших в 1978-1980 годы, уже после его кончины.
Всеволод Рождественский — ленинградец. Творчество его неотделимо от вековых традиций культуры этого города, связано с его революционной историей и с героической военной судьбой.
Читатели поэта — люди разных поколений.
И так как поэт рос, мужал вместе со своим веком, принимая в свою душу все его радости и горести, поэзия Всеволода Рождественского воспринималась его читателями по-разному, становясь частью, лейтмотивом их собственной судьбы.
Всеволод Рождественский — классик русской поэзии 20 века. Стих его не забронзовел, он звучит взволнованно и душевно, это голос ратника и строителя, голос гражданина, влюбленного в отчий край, лирика, наследующего славные традиции своих предшественников.
Я писал о творчестве Всеволода Александровича Рождественского не раз. В этой статье, обращенной и к новому кругу читателей поэта, прозвучат и слова его самооценки, извлеченные из нашей переписки.
Когда пришла Октябрьская революция, Рождественскому было 22 года. Филолог, занимавшийся в университете одновременно на славяно-русском и классическом отделениях, он был взят осенью 1916 года по студенческому призыву в царскую армию. В январе 1917 года Рождественский, сдав экзамен на прапорщика, был направлен в батальон инженерных войск. Этот батальон примкнул к Совету рабоче-крестьянских и солдатских депутатов. Молодому поэту выпало большое счастье участвовать в штурме Зимнего. В дни наступления Юденича батальон, в котором служил Рождественский, в районе Ивановских порогов держал оборону Невы на левом фланге.
С 1919 по 1924 годы Всеволод Рождественский служил в Красной Армии — командиром взвода инженерных войск в минном дивизионе. Одновременно с военной службой он, как только позволяли обстоятельства, продолжал учиться в университете, не прерывал занятий и поэзией.
У молодого поэта было много учителей. Он окончил Царскосельскую гимназию, директором которой был замечательный поэт и переводчик Иннокентий Анненский.
Это была отличная школа для юного Рождественского. И разумеется, живя там, где прошла лицейская юность Пушкина, нельзя было не проникнуться живой гармонией его поэзии, неотделимой от парков, садов и озер этого великолепного уголка русской природы.
Из современных поэтов Рождественскому близки были Блок, Кузмин, французские поэты «парнасцы» — Теофиль Готье, Леконт де Лиль, стихотворения которых он свободно читал в оригиналах. Город Пушкин (бывшее Царское Село) остался для Всеволода Рождественского дорог на всю жизнь. Сейчас в одной из его школ создав музей, посвященный Всеволоду Рождественскому.
А тогда, в пору создания первых книг, он был воодушевлен не накопленными жизненными впечатлениями, а золотым книжным запасом. В его юношеских стихах была яркость красок, порой из-за щедрости даже неправдоподобная, он воспринял от своих поэтических учителей ироническую интонацию и в то же время пластику стиха ого суровую дисциплину.
«Золотое веретено» Рождественского было книгой талантливой, обещающей, но не неожиданной.
На палубе разбойничьего брига
Лежал я, истомленный лихорадкой.
И пить просил. А белокурый юнга.
Швырнув недопитой бутылкой в чайку.
Легко переступил через меня.
Эти строчки словно бы вырваны из «пиратского романа». Интересно, что поэт, служивший в минном батальоне, писал их на борту тральщика. Позднее он вспомнит: «Бороздил на тральщике — портовом буксире — серые волны Финского залива, вылавливая мины, разбросанные английскими интервентами».
В «Золотом веретене» были стихи, свидетельствующие о несомненном даре перевоплощения, проникновения в чужую эпоху, даре, обязательном для артиста, исторического романиста, художника.
В книге обнаруживались искусство иронии, поэтическая точность и лаконизм.
Но в ней еще не было дерзости открытия. Статичная созерцательность «Лета», подражательность многих стихов «Золотого веретена», оторванность их от переживаемого времени — таковы были серьезные недочеты в поэзии молодого Рождественского. К чести поэта надо сказать, что он и сам своевременно начал их осознавать. В своих последующих книгах - «Большая Медведица», «Гранитный сад» — он стремился не только к расширению поэтического диапазона. В этих книгах ощущалось желание приблизить стихи к современности не формальными, внешними признаками, а творчески глубоко. Здесь необходимо сказать о немаловажном влиянии, которое оказал на формирующееся мировоззрение молодого поэта Горький.
А. М. Горький, у которого Рождественский в 1916-1917 годах бывал не в гостях, а запросто, как у себя дома (позднее Рождественский с большой теплотой и признательной любовью рассказал об этих встречах), помогал юноше разбираться в сложных вопросах современности.
Когда в 1918-1919 годах А. М. Горький организовал в Петрограде издательство «Всемирная литература», пропагандировавшее, распространявшее в народе лучшие образцы классической и современной зарубежной литературы, в числе молодых переводчиков был приглашен и Рождественский.
Мы можем теперь подвести некоторые итоги этого раздела творческого труда Всеволода Рождественского, начатого им благодаря доброму совету и настоянию А. М. Горького.
Рождественским осуществлены переводы песен о Робин Гуде, баллад Соути, избранных стихотворений Теофиля Готье, песен Беранже (под его редакцией вышло собрание стихотворений Беранже в издательстве «Красной Газеты»), стихов Андре Шенье, Гейне, Гете, трех пьес Мольера, трагедии Гюго «Эрнани», «Вильгельма Телля» Шиллера.
О переводах Всеволода Рождественского с языков народов братских республик я скажу особо. Работа эта, выполненная поэтом в предвоенные и послевоенные годы, явилась для всей его творческой биографии важным этапом. Вместе с Л. Соболевым начинал он в числе первых переводы произведений писателей Казахстана. Поэты Латвии, Литвы, Эстонии обязаны Рождественскому не только образцами переводов своих классиков Я. Райниса, Ю. Сютисте, Ю. Янониса, но и антологиями и томами «Библиотеки поэта», в которых он выступал как редактор и составитель.
Зерно, уроненное Горьким в душу молодого поэта, дало всходы. Столь же благотворными стали для Рождественского его встречи с Блоком.
В «Страницах жизни», в главе, посвященной Александру Блоку (впервые напечатана в журнале «Звезда», 1945, № 3), есть страницы, которые читаются с большим волнением.
После первых книг перед Рождественским встала властная необходимость самоопределиться. Нельзя было оставаться «поэтом из первого лирического цикла», «кем-то с иронизирующими очками, с вышитыми васильками на воротнике рубашки, мечтающим о весне и черемухе, улыбающимся встречным парам».
Время обтекало стихи, гнуло и ломало их. Но в поэзии Рождественского с самого начала была одна мелодия, звучавшая в унисон веку. В ней отсутствовала даже малейшая ущербность. Оптимизм, внутреннее здоровье были присущи стихам. И в то же время они не были бездумны. В них жила мысль, ощущалась взволнованная тревога:
За дороги твои, за березы,
За ворон и косые дожди,
За нежданные сердцу морозы,
За бродячую жизнь впереди.
За безжалостность солнца земного.
За бессонную ночь у огня —
На! Возьми отпылавшее слово -
Все, что лучшего есть у меня.
В лирических описаниях природы чувствуется блоковское влияние. Рождественский воспринял у Блока его «сокрытый двигатель» радость добра и света. Ему был близок Блок — воспреемник пушкинских традиций.
Блок-оптимист.
И тогда же в книгах «Большая Медведица» и «Гранитный сад» прозвучала ставшая в творчестве Всеволода Рождественского основной тема его родного города, города Пушкина. Великолепно очерченный поэтом неповторимый пейзаж, сфинксы под снегом, огнистый шпиль, врезанный полукругом в небо Сенат, где у костров стояли декабристы. Оживают страницы истории. И то, чему поэт сам был свидетелем, сочетается с величавым прошлым.
Поэт слагает оды в честь города, покидая его ненадолго, он рвется вновь к нему; с Ленинградом связано лучшее в его жизни, вся его творческая судьба. Иногда ему даже кажется, что и сам он у
... гром завода,
Медь волны, упрямый стих,
Моросящая погода
И гранитная порода
Новых пристаней твоих!
К стихам о Ленинграде непосредственно примыкает цикл о чудесных пригородах, о Павловске, о Детскосельских парках, где провел поэт свою юность. Стихи «Если не пил ты в детстве студеной воды из разбитого девой кувшина...» давно уже стали антологическими.
О Элизиум Муз! В лебедином бреду
Обожженный дыханьем столетии.
По дряхлеющим паркам я юность веду.
Сам струюсь отраженьем Мечети,
И шумят как бывало в лицейском саду
Академики, липы и дети.
Всеволод Рождественский обращается к теме Ленинграда многократно. Нет книги, в которую он не включил бы искренних, порой восторженных строф в честь родного города.
Важную роль в идейном да и художественном становлении Всеволода Рождественского сыграло литературное объединение «Содружество», в котором он активно сотрудничал в конце двадцатых годов. В «Содружество» входили такие, казалось, резко отличающиеся по темам, стилевой направленности писатели, как Алексей Чапыгин, Борис Лавренев, Михаил Казаков, Николай Браун, Мария Комиссарова, Михаил Фроман. Но была у них и общность, стремление в исторических и современных темах, в лирике и эпическом повествовании выразить свой талант, свои гражданские чувства людей новой формации, близких тому новому, чем жила страна.
Всеволод Рождественский в поисках новых тем и впечатлений много ездил, стремился вникнуть в сложность преобразования нового мира.
Вьются горы и реки в привычном узоре,
Но по-новому дышат под небом густым
И кубанские степи, и Черное море,
И высокий Кавказ, и обрывистый Крым.
О дорога, дорога! Я знаю заране,
Что как только потянет теплом по весне,
Все отдам я за солнце, за ветер скитаний,
За высокую дружбу к родной стороне!
Так вошли в обиход поэзии Рождественского стихи, навеянные романтикой, преображенной в реалистическое и вместе с тем поэтическое чувство эпохи, неизмеримо выросших творческих сил и возможностей человека. Он писал о разведчиках нового мира, путешествиях, о волнующих встречах и расставаниях стихи, из которых развился весь разносторонний, красочный, складывавшийся годами цикл о Родине.
В 1932-1933 годах он ездил в качестве коллектора геологоразведочной экспедиции но розыскам меди и свинца в горный Казахстан, в Таласское Алатау.
Здесь родилась его ода в честь геологов, воспевавшая трудный день незаметной, скромной профессии.
В книге «Окно в сад» есть стихотворение «Ласточки», для Рождественского очень характерное. От описания стремительного полета, данного в зримых образах, поэт приходит к смелому, внутренне оправданному обобщению:
О, ласточки, звонкое племя,
Планеры в пустыне огня,
Я слышу свистящее время,
Я с вами! Возьмите меня!
Шум времени — в каждом стихотворении этого периода, даже в том, которое, кажется, повествует о давно отошедшей эпохе.
Вот почему к новой, близкой нам жизни возвращается в цикле «Ночной пешеход» живописец Федотов, вот почему в стихотворении «Кавказская встреча» о Марлинском, вещи романтически приподнятой, протянут как бы телеграфный провод между девятнадцатым и нашим столетием.
Может быть, всего отчетливее это свойство (отнюдь не прием и не сюжетный ход!) поэзии Рождественского можно проследить в стихотворении «Памяти Грина».
Лирический герой попадает в гости к Александру Грину, в маленький белый домик в Старом Крыму. На стене висит портрет Эдгара По. С плеча хозяина глядит в упор гриф. Грин в ответ на приветствие посетителя: «Привет из Зурбагана!» (так называлась выдуманная Грином страна) отвечает:
Что Зурбаган! Смотри, какие сливы,
Какие груши у моей земли!
Какие песни!..
Герои Рождественского и Грина родственны. Общее есть и в даровании писателей, чудесном умении из зерна истины вырастить причудливое дерево сказки.
Стихотворение Рождественского «Индийский океан» о перламутровой раковине, поведавшей романтическую историю капитана, пытавшегося обмануть смерть, или «Лиловый шелк» — разве не похожи на переложенные в стихотворные строфы гриновские рассказы?
Но Рождественскому, в меру его возможностей, удалось осуществить то, о чем Грину приходилось только мечтать. Из его «Зурбагана» протянулась дорога в страну осуществленной мечты, поэт отыскал и полюбил своих героев в жизни.
Здесь уместно сказать несколько слов о критиках, писавших о стихах Рождественского. Вниманием он не был избалован. У меня сохранилось письмо Всеволода Александровича, в котором он мне писал в 1946 году: «Надо было бы несколько слов сказать об упрощении, поверхностном определении моего «эстетизма». Каюсь, в юности было во мне кое-что от книги, но потом пришла зрелость, то есть сама жизнь». Невольно вспоминается четверостишие, написанное поэтом, быть может, в самую жестокую пору его жизни:
Здесь сердце билось и сгорело,
Стремя в грядущее полет.
Всё, что от книги,— потускнело,
Всё, что от жизни,— то живет!
(Надпись на книге, октябрь 1941)
В том же письме Рождественский говорил: «Я действительно был тронут первым в моей долгой жизни суждением (речь шла о моих неопубликованных заметках. — Вс. А.), преодолевающим, опрокидывающим привычные характеристики обозревателей отечественной поэзии, которые, отдавая должное моей поэтической выучке, всё же относили меня к незавидной категории эстетствующих наблюдателей. Нет, трижды раз, нет! Не наблюдателем я шел по жизни, а прямым ее участником «и учил, как мог, Науке Счастья — самой трудной из земных наук!»
Наша эпоха тем и близка мне, что дает все возможности для того, чтобы человек мог радоваться, творить, бороться и побеждать.
Даже в пору самых великих трудностей это сознание не покидало меня.
Я верю и эпохе своей, и своему народу».
Время проверило и оценило стихи поэта.
Здесь будет уместно вспомнить две значительные работы, посвященные Всеволоду Рождественскому: монографии А. В. Амстердама и И. А. Васильевой.
Первая была издана еще при жизни В. А. Рождественского, вторая (с учетом всего, что предоставил автору книги поэт) уже после его смерти.
С тех пор критика возвращалась к творчеству и жизни Рождественского не раз.
Появились и интересные воспоминания о нем, в особенности о фронтовом периоде.
Все это можно суммировать словами Н. С. Тихонова, товарища молодости Рождественского, в статье «Свидетель неугасимых лет», предваряющей книгу «Психея».
«В Ленинграде его любили, и он был широко известен своей отзывчивостью к молодым поэтам, своими обширными знаниями в литературе, громадным жизненным опытом, преданностью литературе, верным служением советской поэзии, человеческой добротой и высокой культурой.
Он был настоящим рыцарем поэзии, высоким мастером, замечательным „свидетелем неугасимых лет“».
Всеволодом Рождественским до войны были осуществлены переводы стихов основоположника казахской литературы Абая Кунанбаева (Алма-Ата, 1936), сборника стихов классика армянской литературы Иоанисьяна (Ереван, 1939), сборника татарского классика Габдулы Тукая (Казань, 1940), книги газелл Алишера Навои (Ташкент, 1941).
В послевоенные годы к этим именам добавилась новая замечательная плеяда; Шевченко, Рыльский, Первомайский, Купала, Панченко, Ян Райнис, Судрабкалн, Мирдза Кемпе, Максим Танк, Март Рауд, Ральф Парве, переведенные им с украинского и белорусского, латышского и эстонского с предельной точностью. Он умел в переводе передать самую душу стиха, сделать его достоянием родной поэзии.
Когда началась Великая Отечественная война, Всеволод Рождественский второй раз в своей жизни пошел защищать Ленинград.
Вскоре после пережитой им гражданской войны он писал: в «Большой Медведице»
Мне ли томиться судьбою поэта.
Мирно командовать ротою слов!
Роту иную водил я когда-то...
В песню ушла ледяная река.
За богатырку и за два квадрата
Леворукавных, за хруст мундштука
Все бы отдал я!..
Этому желанию довелось сбыться! Сначала в Армии народного ополчения, затем на Ленинградском и Волховском фронтах Всеволод Рождественский прошел трудный, благородный путь поэта-воина.
Человек не первой молодости, он был с Ленинградом в самые грозные дни. В январе 1942 года, пешком, шатаясь от истощения, Рождественский ушел на фронт. Он участвовал в боях подо Мгой и Синявином.
Мастер чеканного, строгого стиха, он писал в армейской газете все: лозунги, подписи под карикатурами, письма семьям отличившихся в сражениях бойцов, призывные стихи, песни.
Песня его о пулеметчике Смирнове вела полк в атаку. В списке наград отличившимся при взятии деревни Виняглово значилась и фамилия поэта.
В дни прорыва блокады Рождественский был все время с частью Волховского фронта, которая первой пошла в наступление, первой проложила путь к Ленинграду.
Он побывал в разрушенном немцами Новгороде, воспетом им в давних стихах с такою любовью:
И не парчою ветхой славы,
Он утром солнечным покрыт.
Он, словно шлем, надвинул главы
И стены выставил как щит.
Хочется привести здесь отрывок из письма, присланного Рождественским в ту пору с Волховского участка фронта мне на Ораниенбаумский. Высказанная в нем мысль представляется важной для понимания творческого пути Рождественского.
«...Я счастлив, что судьба дала мне возможность видеть много незабываемого. И какое это поднимающее чувство идти с победой по освобожденной древней русской земле.
...Прежде я любил радостные мелочи жизни. Я радовался тому, что живу, вижу мир в его красках, звуках, формах.
И это было все, о чем я мог рассказать. Теперь мне этого кажется мало. Хочется говорить так, чтобы твое слово было нужно, чтобы ему радовались, чтобы его встречали как желанного гостя».
Такова была затаенная мечта поэта, с нею шел он в Свирскую операцию, участвовал в переходе от Свири в Сортавала.
За поэтическую, пропагандистскую работу Военный Совет Фронта наградил Всеволода Рождественского орденом Отечественной войны ІІ степени.
Когда орудия войны отгремели, в душе поэта, воспевшего Ленинград, участника Октябрьского штурма, двух героических оборон, связанного с городом Ленина крепчайшими нитями творчества, жила законная, сыновья гордость:
Я счастлив тем, что в роковые годы я был с тобой,
Что мог отдать заре твоей свободы весь голос мой,
Я счастлив тем, что в пламени суровом, в дыму блокад,
Сам защищал и пулею и словом мой Ленинград.
Всеволоду Александровичу выпало счастье славно потрудиться еще на протяжении тридцати двух послевоенных лет.
Особого исследования заслуживает его вклад в создание многих томов «Библиотеки поэта», в редколлегии которой он состоял на протяжении ряда лет. Подготовляемый его дочерьми Наталией, Миленой и Татьяной том его избранных произведений в «Большой серии» этого издания будет данью внимания к памяти поэта и незаурядным явлением в культурной жизни нашего общества.
Стихи живут и в буре, и в покое,
Растут, как зори, дышат, как трава,
И только в этом суть, а остальное,
Как Гамлет говорил: «Слова, слова, слова...»
Так писал мастер, предельно взыскательный к себе, уже в последние годы жизни.
Родина высоко оценила творческий труд поэта, наградив его в день восьмидесятилетия орденом Трудового Красного Знамени.
Всеволод Рождественский был счастливым человеком, поэтом, воином, педагогом, работником культурного фронта. Знаменательно, что именно Горький дал ему еще в 1918 году рекомендацию для включения в ряды воспитателей молодежи.
Но главное счастье Всеволода Александровича Рождественского заключалось, пожалуй, в том, что он до последнего мига жизни не выпускал из руки карандаша, оставался творцом. Поэт скончался 31 августа 1977 года, когда лето кончало собирать в клубок пряжу на золотом веретене. Он покоится на Литераторских мостках в ленинградском Пантеоне русской культуры.
А стихи продолжают жить.
Л-ра: Звезда. – 1985. – № 4. – С. 177-183.
Критика
