Своеобразие образов-символов в рассказе Ч. Робертса «The Moonlight Trails»
И. Н. Сухенко
Сопоставляя анималистические рассказы в английской, американской и канадской литературах, современная канадская писательница М. Этвуд отмечает, что английские рассказы о животных - это рассказы о социальных отношениях, американские - о людях, убивающих животных, канадские - это рассказы о животных, убитых людьми.
Рассказ Ч. Робертса (1860-1943) - основателя анималистического жанра в канадской литературе - «The Moonlight Trails» («Лунными тропами», 1902) не совсем вписывается в эту схему. В истории, о которой идет речь, на самом деле убивают животных, охотятся на них, но в конечном итоге - в центре внимания всегда оказывается человек с его сложным, противоречивым внутренним миром.
Сюжет рассказа заключается в следующем: дюжина белых кроликов резвится в зимнем ночном лесу, в то время как их преследует в поисках пищи рыжая лиса; трое из кроликов попадают в ловушки, поставленные накануне поселенцами; утром, увидев растерзанного лисой кролика, один из поселенцев лишь разочарованно пожимает плечами, а другой, ребенок, с криком «Мы больше не будем убивать кроликов!» бросается бежать домой.
Уже в самом названии рассказа обозначено то, что автора будет интересовать более всего: исследование «темной» стороны (the Moonlight Trails) сознания человека, проявление его инстинктов, «зов его предков».
Рассказ основывается на интерпретации мифологемы «trail» - дорога, тропа, путь, соотносимой не только с пересечением некоего пространства, но и с преодолением преград, трудностей. Путь проходит с» все возрастающими трудностями и опасностями, угрожающими мифологическому путнику, поэтому преодоление пути есть подвиг этого путника. Трудности, с которыми сталкиваются охотники из рассказа, не являются для них чем-то новым и неизведанным. Это их обычное занятие. И поэтому преодоление этого пути не есть подвиг поселенца. С одной стороны, ежедневное столкновение с опасностью, ощущение ее обыденности лишают само понятие «выживание» некоего трагизма, торжественности. С другой же стороны, привычка встречать и преодолевать преграды - свидетельство особого характера жителя сурового края, его мужества, его готовности к борьбе за выживание. И все же в этих условиях канадский охотник чувствует себя не героем, а жертвой - «he went with a fierce yet furtive wariness peering into the shadows as if for prey».
Путь и преодоление преград начинают белые кролики, которые совершают переход через зимний ночной лес, перемещаясь как бы в вертикальном направлении - «Two small, white furry shapes came leaping down a corridor of radiance» (Два маленьких белых очертания приблизились друг к другу, прыгая вниз по коридору сияния), «the trail drawn down» (тропинка тянулась вниз). Затем эти играющие кролики, прыгая, начинают отрываться от земли («one or another of the leaping players would take himself off thround the fir-trees»). Но их игра прекращается, когда один из них попадает в ловушку охотника. И смерть настигает кролика в пространстве между небом и землей: белая фигурка вспорхнула в воздухе («a white form jerked high into the air») и стала кружиться над поляной («it hung, whirling round and round»). Такое перемещение персонажей в вертикальном направлении соотносится с мифологией народов Севера, согласно которой вертикальный путь может проделывать лишь душа, что подтверждается словами автора, называющего кроликов духами леса (spirits), очертаниями (shapes), образами (forms). Причем канадские индейцы считали зиму сакральным периодом, так как в это время года духи находятся ближе всего к человеку и с ними легче вступить в контакт.
На рубеже XIX-XX вв. к мифологическому значению «пути» под влиянием интереса к подсознательному добавляется еще и психологический подтекст - пути, закоулки, лабиринты сознания человека. Тема «moonlight trails» (дорога в ночи, хождение лунными тропами) соотносится в сознании человека с символическим образом лабиринта. В поисках места для установления ловушек поселенцы из рассказа Ч. Робертса проделывают сложный путь через зимний лес: поднимаются вверх по заснеженному склону («up the long slope of the snowy pasture lots»), пересекают тропинки («crossing the tracks»), идут вперед вдоль тропинок («stepping caréfully over the trails»), переходят на другие тропы fit led them presently to another track»).
Согласно исследователю X. Керлоту, главная задача лабиринта заключалась в охране «центра»; хождение по лабиринту соответствовало «испытаниям» высшего плана - например битве с драконом. Не случайно автор обращается к изображению охоты на диких кроликов, но с той разницей, что именно охотник выступает здесь в роли «дракона» - носителя злого начала, а кролики оказываются жертвой. С другой стороны, само сознание мальчика-охотника является тем центром лабиринта, где происходит битва добра и зла: то в нем говорит голос его предков-охотников («His tenderness of heart burnt out in flame of an instinct... from his primeval ancestors»), то стыд и раскаяние в случившемся («Andy followed the penitent»). Автор становится перед выбором: где зло? где добро? и не может дать однозначного ответа.
В то же время лабиринт объясняется и как вариант ученичества для новообращенного, который должен научиться находить верный путь». С одной стороны, этим новообращенным является сам человек на рубеже XIX - XX вв., оказавшийся перед разрушенными идеалами и находящийся в начале нового пути. С другой стороны, этим новообращенным оказывается молодая канадская нация, находящаяся на пути становления и самоидентификации.
Рассказ «The Moonlight Trails» начинается с характерного для Ч. Робертса художественного приема - с создания «местного колорита». Начало рассказа - описание зимнего заснеженного леса в морозную лунную ночь. Изображая узнаваемые приметы пейзажа - ели («the young fir-trees»), желтые березки («the yellow birches»), черные пни («the black stumps»), автор воссоздает особый канадский колорит, подчеркнутый характерными приметами суровой северной зимы на территории Канады - сугробы снега («the white levels of the snow»), хрустальный от мороза воздух («the air seemed like diamonds»), пробирающий сухой холод («the dry cold»). Зимний канадский лес был погружен в таинственную тишину.
Среди пейзажной символики в рассказах Ч. Робертса образу леса отводится важное место. В этом - и традиция, берущая истоки в народных мифах и легендах, где сравниваются люди с лесом, а вождя называют «единственным толстым древом из всех деревьев», и нечто новое, определенное мироощущением человека конца XIX - начала XX в. Юнг рассматривает лес как символ бессознательного, постоянно стремящегося к сокрытию разума. Ч. Робертс в рассказах пытается понять: что же руководит поведением человека, животного - бессознательное (инстинкт) или сознательное (разум)?
Лес в данном рассказе Ч. Робертса - это и конкретный узнаваемый канадский лес, и одновременно символ загадочного, пугающего, соотносимого с самим сознанием, природой человека. В европейской литературе в это время чаще встречаем метафорико-символический образ готического замка, ассоциирующегося с лабиринтом души и сознания человека.
Другим символическим образом у Ч. Робертса - канадца, современника эпохи покорения лесов и прерий - является луна. Автор неоднократно указывает на присутствие луны в описании зимнего канадского пейзажа: «the blue-white moon of midwinter». В своем торжественном великолепии она казалась некой магической, таинственной силой: «...the blue-white moon stared down into this space with a glassiness of brilliance even more deluding and magical than elsewhere». Луна возникает не только как часть пейзажа, представляющего зимний канадский лес. Она выполняет роль наблюдателя за происходящими событиями - «the blue-white moon stared down».
Согласно мифологии народов северной Америки, души умерших уходят на Луну, которая является символом Смерти. Отношения между Луной и Солнцем часто соотносятся так же, как левый и правый глаз (Тефтун и Шу). Впитывая поверья коренного населения, Ч. Робертс изображает Луну всевидящим глазом некоего чудовища, ожидающего новых душ и уверенного в их поступлении ([it] stared down, gazed). Вероятно, именно сюда отправляются души убитых капканами кроликов. Все утихло под пристальным колдовским взглядом бело-голубой Луны - «...under the blue-white wizard scrutiny of the moon». Это - глаз Судьбы, взирающий на все происходящее с какой-то холодной жестокостью, но уже предвещающий трагический финал событий.
Бледный свет Луны только полу освещает предметы и поэтому соотносится в сознании человека с промежуточной сферой между очевидным, осознаваемым и предугадываемым, подсознательным.
Пейзаж зимнего канадского леса, с которого начинается рассказ Ч. Робертса, пронизан эмоциональным напряжением. Автор создает атмосферу напряженной звенящей тишины: ветра не было (There was no wind), бесшумные сугробы снега (the noiseless white levels of the snow), бездыханная тишина (breathless stillness). Атмосфера напряжения создается и посредством упоминания неких острых предметов - сосульки (like an icicle), верхушки молодых елей (the young fir-trees stood up straight and the noiseless white levels of the snow), стальных предметов (as tempered steel); бело-голубая луна ярко блестела (the blue-white moon of midwinter, sharply glittering), сияющие снежные аллеи (the snow spaces between formed sparkling alleys), поглощающее сияние (flooding radiance), воздух казался прозрачным, как бриллианты (the air seemed like diamonds). Ч. Робертсу удалось воспроизвести атмосферу напряженной, звенящей тишины, неподвижности, ледяного молчания, где «stillness» является ключевым образом, который и обозначает завязку трагических событий.
Бельгийский символист М. Метерлинк (1862-1949) связывает образ смерти с «колдовской властью молчания», а смерть называет «огромным и неподвижным началом, которое парализует нас и уменьшает желание жить». Такое символическое значение образа «stillness», связанное с образом смерти, находит свое воплощение в рассказе Ч. Робертса.
Тема взаимосвязи смерти и тишины звучит с первых страниц повести и американского писателя Дж. Лондона «Белый Клык», как бы перекликаясь с описанием зимнего канадского пейзажа в рассказе Ч. Робертса. Звенящая тишина, Безмолвие, Северная Пустыня - Wilderness - с самого первого предложения создают настроение подавленности и страха перед этой наступающей жестокой Природой. Смерть господствует над всем с первых страниц, она нависла над каждым участником событий, преследуя их: «On the sled, in the box, lay a third man whose toil was over...». Любой попавший в эту Пустыню ощущает присутствие этой Смерти - «...like every animal of the Wild, he [the cub] possessed the instinct of death». Ощущение близости Смерти порождает Страх перед Безмолвием - «Fear! - that legacy of the Wild». Это страх перед непонятным и таинственным, законы которого нельзя постичь. Дж. Лондон сравнивает Белое Безмолвие с царством теней, а путешественников называет привидениями: «This gave them the seeming of ghostly masques undertakers in a spectral world at the funeral of some ghost», усиливая настроение трагизма и безысходности всего повествования. Этот незнакомый и зловещий мир вызывает у волчонка страх: «A great fear came upon him. This was more of the terrible unknown. He crouched down on the lip of the cave and gazed out on the world. He was very much afraid». Как и в рассказе Ч. Робертса, в повести Дж. Лондона смерть предстает как явление всепоглощающее. Белое Безмолвие жестоко и неумолимо, это мир, где «all in blindness and confusion, with violence and disorder, a chaos of gluttony and slaughter, ruled over by chance, merciless, planless, endless».
Предметом изображения в начале рассказа Ч. Робертса и повести Дж. Лондона является северная часть американского континента - Канада, но с той разницей, что Ч. Робертс описывает зимний лес восточной Канады, а события повести Дж. Лондона происходят в северо-западной части Канады, в долине реки Маккензи и близлежащих озер - «... they led... to the Mackenzie River and across into the lake country to the east».
Создание местного колорита, воспроизведение конкретной действительности соотносятся с понятием регионализма, который получил распространение на рубеже XIX - XX вв., что и сближает Ч. Робертса и Дж. Лондона как писателей-анималистов данного периода. Но если у Дж. Лондона показана Канада глазами американца, покоряющего Северный континент и уверенного в своих поступках, а Белое Безмолвие - как мощное, застывшее, могучее пространство, то у канадца Ч. Робертса - это нечто хрупкое, прозрачное, и автор не уверен в действиях своих персонажей: удастся ли им проникнуть в этот мир, не навредив ему или самим себе? удастся ли выжить? Это главный вопрос, который был характерен для жителя Канады. Американец у Дж. Лондона, носитель цивилизации, уверен в покоримости снежного пространства. И Дж. Лондон, и Ч. Робертс связывают это Белое Безмолвие, эту тишину с царством теней, смерти.
У Ч. Робертса напряженную тишину ночного леса нарушают два маленьких белых силуэта - «two small, white shapes». Они еще воспринимаются не как живые существа, а как едва уловимые тени, как трепетные духи зимы - «as if some of the gentle spirits of the winter». Эти фигуры - «harmonious shapes» - гармонизируют с окружающим миром, они являются неотъемлемой частью природы, как бы ее продолжением - «[they] came leaping down a corridor of radiance as lightly as if a wind were lifting and drifting them». И не случайно этих теней две. В эзотерической традиции число «два» рассматривается в качестве чего-то зловещего. Двойка сама по себе уже означает тень, что накладывает символическое значение на образы маленьких фигур и драматизирует ситуацию. Число «два» означает дуализм - связь между бессмертным и смертным, между неизменным и меняющимся. Автору удалось показать играющих кроликов, воплощающих жизнь, на фоне застывшего зимнего леса.
Диада - фундаментальная константа, переход к которой абсолютно естествен. В мифах северных индейцев указывается на особую сакральную и моделирующую роль числа «четыре»: четырехсторонность мира, четыре месяца табу, четыре удара по кедру, четверо охотников в церемонии посвящения в шаманы.
Значение образов этих двух теней перекликается с образами двух поселенцев-охотников, которые сами оказываются тенями на фоне суровой канадской природы - «the two climbed with brish steps...». И не исключено, что и они станут жертвами в этой бесконечной борьбе между жизнью и смертью. Сосредоточенность на изображении двух теней еще больше усиливает эмоциональную напряженность и трагизм и объясняет то, как войдет в повествование идея «Смерти-в-Жизни», характерная для творчества Ч. Робертса, усвоившего уроки европейского романтизма.
Этими тенями оказались дикие белые кролики - «wild white rabbits». Исследователь X. Э. Керлот утверждает, что в общепринятом значении заяц (кролик) символизирует «...воспроизводство себе подобных; противоречивость сути образа зайца (кролика) заключается в том, что он по природе своей может считаться как аморальным, так и добродетельным».
Но в данном рассказе Ч. Робертса кролики не совершают действий, несущих зло и разрушение. Они прыгают, играют, резвятся и лишь позже сами становятся жертвами человека и лисицы. Связь образов кроликов и Луны у Ч. Робертса очевидна: она основана на его знании античности, в изучение которой он был погружен с детских лет под влиянием отца и деда - преподавателей античности. У древних греков с зайцем (кроликом) ассоциировалась богиня Луны.
С первых строк ощутима символическая многозначность образов кроликов - указание на судьбу самих канадцев. Эти животные были завезены на американский континент из Европы; как и люди, - канадские поселенцы, - они тоже находились на раннем этапе освоения лесов и прерий. Они наслаждались красотой окружающего мира, робко, как и пугливые длинноухие создания, пробирались в глубь леса. Здесь слышится предупреждение автора: вот, что бывает с теми, кто забывает о борьбе за выживание, кто увлечен беззаботной игрой в суровых условиях канадской природы. Очевидна символико-метафизическая связь таких образов, как лес, Луна, число «два», кролик, тени, которая создает трагическую, таинственную атмосферу, на фоне которой сталкиваются противоборствующие силы бытия.
В финале рассказа, как возмездие за легкомыслие, один из кроликов, попавших в ловушку, был растерзан лисицей, появившейся лишь в конце истории. Лисица, как Рок, Фатум, возникает внезапно, но знаки ее появления уже даны в ярких импрессионистических деталях, которые создают ощущение надвигающейся смерти через суггестию, как у М. Метерлинка в «Слепых». Сначала появляются глаза, следящие за своей добычей, - «the watchful eyes, close in the shadow of the young fir-trees», и лишь потом - сама лисица: большая, рыжая, давно преследовавшая и, наконец, выследившая кроликов - «And once, just before moon - set, came a large red fox and sniffed about the tangled trails with an interest not untingled with scorn». Автор фиксирует внимание на изображении глаз лисицы.
Будучи современником эпохи рождения кинематографа, Ч. Робертс использует кинематографический прием воссоздания целого через деталь, формируя впечатления через выхваченные мгновения. Принимая значение термина «кадр» как «статичный момент, зафиксированный на пленке», Ч. Робертс создает ряд неподвижных картин, зафиксировав эти статичные моменты в повествовании. Так, в описании зимнего ночного леса главным образом является «stillness» - неподвижность, статичность, мертвая тишина. Ярким «кадром» повествования являются следы животных на белом снегу, обнаруженные поселенцами. Увидев и зафиксировав эти следы в своем сознании, мальчик никогда их не забудет: «The words made a swift picture in the boy’s imagination; and he never forgot the trail of the weasel». Именно следы являются главной деталью в этой сцене, которая акцентирует внимание на доминирующей черте охотников-поселенцев - умении ориентироваться по следу, позволяющем выжить в суровых условиях Канады.
В данном анималистическом рассказе Ч. Робертс использует кинематографический прием «монтажа». Повествование здесь можно разделить на ряд сцен: в начале это зимний лес, затем читатель переносится в селение на окраине леса, где знакомится с главными персонажами рассказа. Используя кинематографический прием «перемещение во времени», Ч. Робертс описывает события, происходящие за день до смерти кроликов: охотники расставляют свои ловушки. А затем автор вновь возвращает читателя к месту трагических событий, где он и становится их свидетелем: гибель кроликов, нападение на них лисицы, появление охотников-поселенцев, отчаяние и разочарование одного из них.
Автор использует принцип «двойной» развязки - типичный прием его анималистических рассказов. Прыжок лисицы к кролику, попавшему в капкан, - развязка того напряжения, которое пронизывает все предшествующее повествование - «With an easy leap the fox seized the dangling body, dragged it down, gnawed off its head to release the noose». Но одновременно конец этой истории обозначает иной этап некоего более глубинного сюжета: лисица не уничтожила кролика, а унесла свою добычу к себе в нору, как оказывается, своим детенышам - «[she] bore away the spoil in triumph». Принося смерть одним, она заботится о своем выживании.
Ч. Робертс воссоздает образ Смерти через философию бытия: смерть ради другой жизни. Выживая сам, обрекаешь на смерть другого - трагическая цепь, суть которой Ч. Робертс пытается понять, намеренно усиливая контраст между невинностью, трепетностью образов кроликов и агрессивностью, кровожадностью их убийцы.
В образе лисы отражены приметы суровой канадской природы: Она несет и спасение, и смерть. Этот образ одновременно воплощает и доброе, и злое начала. Лисица - коренное животное Канады, и выживание - главная мотивировка ее поведения.
Символично преследование, а затем и поглощение кролика лисицей, - так жестокая канадская природа следит за каждым шагом поселенца, продвигающегося в глубь прерий, и не упустит возможности уничтожить его, если он забыл главный принцип канадской действительности - выживание.
Описывая животных, Ч. Робертс всегда проецирует ситуацию на человека. Автор пытается понять суть закона выживания: соответствует ли он только жизни животных или он универсален и человек тоже обречен на сложную взаимозависимость жизни и смерти?
Начало рассказа - описание зимнего леса. Но уже здесь автор указывает на результаты деятельности человека, а следовательно, на его непосредственную близость к происходящему, на его особую роль в развитии конфликта.
О былом присутствии человека на этом участке леса указывают такие детали, как расчищенная полоса («lands, once cleared»), просека («a wide glade»), когда-то вырубленный, но вновь выросший молодой лес («black stumps»). Как бы человек ни старался проникнуть в глубь леса, природа, жизнь берут верх над цивилизацией. Затем перед читателем предстает маленькое селение на окраине леса - «a settlement known as Far Bazziley». В данном рассказе это маленькое селение становится символом цивилизации. Именно отсюда пришли поселенцы-охотники, которые расставили ловушки для кроликов. Один из них - слуга Энди, пробивной, полный энергии и энтузиазма - «a boyish, enthusiastic fellow». Это типичный образ поселенца, не один раз ходившего на охоту и знающего все законы канадской природы, а главное - знающего, как выжить.
Ч. Робертс не был охотником, но, вероятно, был хорошо знаком с технической стороной охоты, ибо подробно описывает процесс подготовки к охоте и выслеживания кроликов. Особое внимание автор уделяет другому участнику охоты на кроликов. Это сын священника - «In the best house - that parish clergyman - there lived a boy». Он не ходил в школу, его дома обучал отец - «...he was kept from the district school and tutored at home, with more or less regularity, by his father». В изображении повседневной жизни этого мальчика, его чувств и впечатлений Ч. Робертс основывается на собственных воспоминаниях о своем детстве, проведенном в восточной части Канады, в Нью-Брансвике. Будучи сыном священника и получив образование таким же способом, что и персонаж данного рассказа, Ч. Робертс указывает на принадлежность к другому социальному классу - «belonging to a different class from the other children of the settlement». Эта принадлежность позволяла не возвыситься над другими жителями селения (хотя иногда он бил соседских мальчишек, издевающихся над животными: «On more than one occasion he had trashed other boys of the settlement for torturing superfluous kittens»), а указывала на осознание необходимости получения новых знаний, на реальную возможность их получения: «..Jie was trown upon his own resources and often found himself hungry for new interests». Как для Ч. Робертса, так и для персонажа его рассказа подробное изучение библейской литературы, воспитание в религиозной атмосфере не были угнетающими, однако способствовали осознанию различий между мирским и божественным. Показателен эпизод рассказа, в котором сын священника отказывается принимать участие в убийстве маленькой змейки, пойманной мальчиками. И если к убитой змейке сын священника относится как к одному из божьих творений, то для остальных жителей поселения убийство змеи является повиновением библейскому закону - «...to kill one [a snake]... was to obey Biblical injunction». Образ змеи в данном рассказе непервостепенен, но обращение к нему позволяет Ч. Робертсу передать собственно канадское отношение к природе, жизни, к смерти. С одной стороны, образ змеи соотносится с образом канадской природы. Человек, уничтожающий змею, прежде всего убивает свой страх, который он испытывает перед этим животным. Уничтожение змейки детьми поселенцев символизирует их стремление побороть свой страх перед жестокой коварной Природой, которая предстает перед поселенцами в образе всепоглощающего чудовища. С другой стороны, образ змеи обладает символикой мудрости, опыта предыдущих поколений. И убийство ее можно рассматривать как отказ от мудрого отношения к природе и самому человеку, как отказ от нравственных устоев, сложившихся в обществе за период его становления. Убийство змеи символизирует уничтожение разумного, сознательного начала в поведении человека. Не принимая участия в убийстве змейки, мальчик пытается сохранить разумное, мудрое отношение к природе, к жизни и тем самым отвергнуть смерть и убийство.
Согласно библейской традиции, змей является искусителем, который принес зло. Отказ мальчика - сына священника - от убийства змейки свидетельствует о том, что в его душе зародилось сомнение в верности библейских истин, вызванное обнаруженным несовпадением этих истин и реальных событий внешнего мира. Но, отвергая смерть и убийство, мальчик сам, оказавшись в особой ситуации, был охвачен неподвластными человеческому контролю чувствами, азартом, подсознательными порывами, инстинктом охотника, чье предназначение было убивать. В человеке есть нечто звериное, жив инстинкт его предков. Поэтому во время охоты на кроликов у мальчика возникло чувство волнения, которое он не мог понять: «...his skin tingled with a still excitement which he did not understand». Это был инстинкт охотника: «...the boy felt stirings of a wild perdatory instinct». Вид добычи, жертвы пробудил неуловимое чувство, которое одержало победу над разумом: «...his tenderness of heart, his enlightened sympathy with the four-footed kindred, much of his civilization, in fact, had vanished for the moment, dumt out in the of an instinct handed down to him from his primeval ancestors». Но вид растерзанного лисицей кролика заставляет сына священника почувствовать негодование по поводу происходящего. Он отбрасывает свою добычу и бежит ломать ловушки.
Ч. Робертс неоднократно указывал на присутствие мотива игры, соревнования в своем рассказе: играющие кролики («the play of care - free children»), состязание детей поселенцев («the overbearing championship of snakes»), дух соперничества на охоте («[the fox was] conscions of having scored against his human rivals in the hunt»). Со смертью, которая воспринимается как неотъемлемый атрибут выживания в канадской среде, играют, она пробуждает природный инстинкт. Но в этой игре победителей не оказалось. Убегающий сын священника ужасается той силе инстинкта, бессознательного, которая была разбужена азартом охотника. Последними словами убегающего мальчика («Мы больше не будем убивать кроликов!» - «We won’t snare any more rabbits!»). Ч. Робертс как бы поселяет надежду на нравственные перемены в человеке. Но мальчик убегает по направлению к дому, а это может означать и его возвращение к своим истокам и к жестокой цивилизации. В размышлении над этой проблемой автор оставляет и читателя.
В финале рассказа, в свойственной Ч. Робертсу художественной манере, циничная, снисходительная усмешка охотника Энди разрушает появившуюся надежду на победу высшего идеала гуманности: «Andy, picking up the rejested spoils with a grin, that was half bewilderment, half indulgent comprehension, philosophically followed the penitent». Такое восприятие природы и человека соотносится с мировосприятием в период «рубежа веков» - времени написания лучших анималистических произведений Ч. Робертса.
Последовательность возникновения и символико-метафизическая связь таких образов, как лес, луна, тени, кролики, создают предчувствие трагической ситуации, на фоне которой сталкиваются Добро и Зло. Трагизм рассказа заключается в невозможности четкого разграничения этих понятий. И как следствие - нравственная удрученность автора, его неверие во что бы то ни было, отрицание веры в саму возможность существования выхода из кризисного существования. Не найдя ответа на вопрос, что есть Зло, а что есть Добро, столкнувшись с проблемой их определения и разграничения, мальчик в отчаянии убегает, а слуга Энди лишь пожимает плечами.
Идея «кругового движения» является одной из центральных в рассказе Ч. Робертса. На вырубленном участке леса выросли молодые деревья («the black stumps»), но опять появляется человек и прорубывает просеку («а wide glade») и протаптывает тропку через лес. А на поляну с поставленными на ней ловушками вновь возвращаются охотники, лиса и кролики.
Своеобразное наполнение символических образов собственно канадским смыслом и использование художественных приемов эпохи западноевропейского символизма и декаданса в рассмотренном нами рассказе Ч. Робертса свидетельствуют о том, что канадская литература на рубеже XIX-XX вв. не только не отставала, но и «шла в ногу» с развитием западноевропейской и американской литератур периода «рубежа веков».
Л-ра: Від бароко до постмодернізму. – Дніпропетровськ, 2000. – Вип. IV. – C. 73-82.
Произведения
Критика
