Норман Льюис. Зримая тьма

(Отрывок)

ГЛАВА I

— Победа!
Лил дождь, и плечи вошедшего Бьюза, словно плохонькая тога, прикрывала плащ-палатка. Я неловко сжал протянутую мне руку. Появление нефти ожидалось давно и все же воспринималось как праздник.
— Победа! — повторил Бьюз своим глухим голосом, не выпуская моей руки; его лицо — лицо римского сенатора — было густо покрыто каплями дождя.
Стояла весна, и дождь, не переставая, шел уже целую неделю. В лесу вокруг лагеря куковали кукушки, на полях за плугами вышагивали аисты. А мы, после пятилетних поисков, нашли нефть.
— Номер семь? — спросил я. Разведочная скважина номер семь считалась самой перспективной.
— Как и предполагалось, — ответил Бьюз. — Именно, как и предполагалось. Помните, на прошлой неделе я предсказывал, что нам осталось ждать несколько дней.
Главный инженер говорил с какой-то грустью, словно сообщал о кончине близкого друга, к которой мы были подготовлены его длительной болезнью. По-моему, он жалел, что беспокойные годы остались позади, и страшился, что ничего подобного ему уже не доведется испытать в будущем.
— Впрочем, — продолжал Бьюз, качая головой. — не стану утверждать, что у нас есть надежда отправить по трубопроводу на побережье хотя бы каплю нефти. — Он нахмурился, вспомнив, видимо, о трудностях, которые стояли перед нами.
— Возможно, вы и правы. Поживем — увидим.
— Война есть война, Лейверс. Зачем обманывать себя!
— Конечно, если только то, что происходит, можно назвать войной.
Бьюз укоризненно взглянул на меня.
— Если нам повезло и мы не видели самого худшего, то это вовсе не значит, что ничего не изменится и в дальнейшем. Надо уметь предвидеть. Разве вы не читаете газет? Мы же тут между двух огней.
Обычно Бьюз скрывал свои сомнения, как тайный порок. Будущее представлялось ему сплошным ненастьем, а ясная погода нереальной, как мираж. К тому же он видел, что близится конец схватки за нефть, и это его печалило. Он надеялся, что война продлит ее. Наш триумф омрачался и еще кое-чем, что касалось нас в большей степени.
— Лейверс, я все собирался спросить у вас: вы не заметили ничего странного в поведении наших людей?
— Нет. А что?
— Происходит что-то неладное. Люди получили премию за скважину, но, похоже, чем-то недовольны. Правда, и в лучшие времена трудно было угадать, что им взбредет в голову.
— Возможно, все дело в погоде. Рабочие уже неделю не могут просохнуть.
— Арабы равнодушны к погоде, — отверг Бьюз мое слишком уж простое объяснение. — И вы это знаете. Что-то другое беспокоит их, и мне остается лишь надеяться, что нам не грозят неприятности.
Бьюз уставился в окно, за которым лил дождь. Мне всегда казалось, что он наделен каким-то внутренним взором и способен видеть то, что недоступно взгляду других.
— Попробую поговорить с мастером, — ответил я.
— Пожалуйста, Лейверс, очень прошу вас. Не хватает, чтобы в такое время у нас испортились отношения с рабочими. Это нанесет нам непоправимый ущерб. Подрежет нам крылья. Да, да, именно подрежет. — Тут Бьюзу пришла на ум и другая возможность, и голос его зазвучал живее. — В конце концов, кто может поручиться, что наши люди не связаны с феллахами. Загадочный они народ, Лейверс, загадочный!
— От меня не ускользнуло, что мысль о возможности мятежа подстегнула его, как глоток коньяку.
— Я поговорю с Шамуном, — еще раз пообещал я. — Не думаю, чтобы тут было что-то серьезное, иначе он давно бы прибежал ко мне. Во всяком случае, теперь либо Джи Джи, либо я уже знали бы все. — Я заметил, что Бьюз готовится отчитать меня за мою беспечность, и поспешил опередить его:
— Кстати, вы уже сообщили новость Джи Джи?
Джи Джи был нашим шефом.
Бьюз покачал головой:
— У него снова телефон не в порядке.
— Все равно кто-то должен поставить его в известность. Пожалуй, я сейчас же и поеду к нему.
Как только Бьюз ушел, я позвонил и распорядился подать вездеход, а пока послал за Шамуном.
Арабы в самом деле вели себя странно. Я хорошо знал, что требовалось нечто большее, чем неделя дождя, чтобы испортить настроение этим жизнерадостным людям — бывшим пастухам-горцам. И это меня беспокоило
Я беспокоился и о том, что каждую весну границы войны неумолимо расширялись, приближаясь к нам. И так же неумолимо надвигалась весна. Пройдет еще несколько дней, самое большее неделя, и она изменит этот плачущий пейзаж, и каждый предмет будет выделяться на его фоне с особой контрастностью. Прежде чем исчезнуть совсем, обмелеют и начнут высыхать реки. Из земли хлынут полчища муравьев, пауки задрапируют кактусы серыми тенетами; навстречу созревшему за зиму новому урожаю врагов устремятся танки — вначале через грязь, густую, как цемент, потом сквозь пыль. Птицы, вот эти птицы, что распевают сейчас под дождем вокруг лагеря первые пять нот старого танго «Донна Клара», станут петь юным мусульманам, а те, трепеща, будут лежать в засаде в этом, недавно еще мирном, краю, бормотать молитвы и целиться в надвигающиеся со скрежетом танки и воющие над головой самолеты. Весна — время возрождения и войны. Не пройдет и двух недель, как тысячи людей, которые с тревожным ожиданием всматриваются сейчас в мягкую дымку и пелену дождя, будут валяться на земле, разлагаясь под нежарким солнцем. Война каким-то чудом пока не тронула нас; удастся ли нам избежать ее еще одну весну?
Послышался звонок. У двери, прикрываясь зонтом, стоял Шамун. Зонт он носил для защиты своей тщательно отутюженной и столь ценимой им формы служащего бензозаправочной станции. Ему было лет двадцать. В деревне, расположенной сразу же за горным хребтом, он содержал двух жен. Когда Шамун был еще грудным ребенком, мать, по местному обычаю, придала его носу форму орлиного клюва, что совсем не шло к его кроткому выражению лица.

— Что происходит с людьми?
Шамун лишь натянуто улыбнулся, и кончик его носа опустился еще ниже. До меня донесся ритмический шум дождя, по-прежнему стучавшего по крышам.
— Разве они недовольны, что получили за скважину двухдневный заработок сверх жалованья?
Шамун потер свой хищный нос и, мигая, уставился на меня.
— Отвечай же! Скажи что-нибудь.
— Люди довольны.
— Ну, глядя на них, этого не скажешь. Может, они хотят получить пару овец? Это поднимет их настроение?
— Во время рамадана они не могут предаваться утехам, а тем более выражать свое удовольствие.
— Однако два дня назад они не постеснялись выразить его в полной мере. Я даже не мог уснуть. Не ссылайся на рамадан. Если рабочие чем-то недовольны, ты обязан знать чем именно. Итак, что же ты скажешь?
Шамун с озабоченным видом водил носком резинового сапога по лужице, набежавшей с кончика его зонта. Я понял, что ничего от него не добьюсь.
— Сколько людей у нас числится по списку?
— Девяносто восемь.
— За последние дни нанялся кто-нибудь?
Он отрицательно покачал головой.
— Плохо… Ну что ж, иди. Скажи людям, что компания даст им овец на праздник розговения… Пусть они, ради бога, выглядят веселее.
Я подошел к двери и некоторое время смотрел, как Шамун идет сквозь дождевые струи, изогнутые порывами ветра. Дождь, как дым, окутал лагерь, донося с собой пение птиц из окрестных лесов.
Для нас это была минута триумфа. Через день-другой большинство крупнейших газет мира коротко сообщат, что фирма «Де Бри эксплорейшн», филиал компании «Вестерн петролеум», нашла нефть на территории своей концессии в Алжире. Опустив скучные технические подробности, переданные нашим отделом внешней информации и рекламы, газеты подчеркнут особое значение этого первого источника нефти, открытого в Африке, к северу от Сахары, и отметят исключительно благоприятное расположение нового нефтяного промысла в Эль-Милии — поблизости от порта на побережье Средиземного моря.
И одного газеты, безусловно, не сообщат — сколько человеческих жизней, изнурительного труда, разочарований, болезни и скуки вложено в пять лет, предшествовавших этой минуте.
Ничего не скажут они и о том, как при шестидесятиградусной жаре метр за метром было обследовано шестнадцать тысяч квадратных километров пустыни. Из-за недостатка места газеты умолчат о таком банальном факте, как высокая смертность, о тех малозаметных людях, что стали жертвами малярии или несчастных случаев, о физике-бельгийце, зарезанном в кафе спившимся дезертиром из Иностранного легиона, о бесчисленных солнечных ударах, о двух случаях сумасшествия в результате укуса каких-то загадочных насекомых. Читатели газет ничего не узнают о скуке особого рода, вызванной годами полевых работ в песках и «отдыхом» в захолустных городках на границе пустыни. Ничего не узнают они и о бессчетных мучительных задержках из-за поломок оборудования; о веренице лет, когда мы выкачивали из земли лишь грязь и воду; о препятствиях, которые чинили нам местные чиновники; о закулисных маневрах крупных фермеров-колонистов — они обвиняли нас в дезорганизации рынка труда, а также о том, что все эти годы мы жили в вечном страхе перед войной.
Газеты сообщат только, что мы нашли нефть. Только она, эта золотая сказка нашего времени, имеет значение.
Автомобильный гудок нарушил мои мысли; подошел вездеход «Ленд Роувер».
ГЛАВА II

Я прошел за Мэри в сверкающую гостиную и сел лицом к застекленной горке с одиноким цветком. Чашечка цветка, словно голова идиота, бессильно свисала со стебля, а из глубины мохнатой глотки торчал нацеленный на меня язык. Наш директор, Джи Джи Хартни, построил для себя и жены дом на склоне холма. Из окон дома, продуваемого в жару прохладным бризом, открывался чудесный вид на небольшой городок Эль-Милия, расположенный в восьми километрах от лагеря нашей экспедиции. Джи Джи жил в лагере вместе со всеми очень недолго, пока домик типа американского ранчо не был готов. Весь образ жизни Джи Джи говорил о его преуспеянии: он выращивал орхидеи, пил виски, ездил на «Роллс-ройсе», играл на электрическом органе; свою жизнь он всерьез называл «напряженной».
— Вы, наверно, хотите лицезреть владыку? — спросила Мэри.
Она подошла к двери в дальнем конце комнаты и несколько раз вибрирующим голосом пропела: «О Джи, Джи!»
— Он ремонтирует электропроводку в бильярдной, — пояснила она, — и сейчас придет. Не хотите ли снять плащ? Сегодня я побывала в центре города. Ну, знаете!
Мэри вызвалась внести свой вклад в облегчение участи арабских женщин в Эль-Милии, и это постоянно придавало ей бодрость и наполняло энтузиазмом.
— Ну и жизнь ведут здесь некоторые женщины!.. Уж я-то знаю.
На лице у нее играла улыбка, которую я назвал бы мужественной: Мэри улыбалась так, словно страдала от сильнейшей головной боли, но решила не замечать ее.
— Чем же это объяснить? — поинтересовался я. — Отсутствием у них возможности заняться самоусовершенствованием или просто недоеданием?
Мы были с Мэри в приятельских отношениях, к моему подшучиванию она относилась с полным спокойствием. Она уже принялась наставлять меня на путь истинный, когда на лестнице послышались шаги Джи Джи.
Джи Джи вошел в комнату, словно спортсмен, покидающий футбольное поле. Он переложил отвертку в левую ладонь и крепко пожал мне руку.
— Надеюсь, я не заставил вас ждать, старина? — спросил он и, взмахнув отверткой, добавил — Ну и проводку тут сделали!.. Садитесь, Стив, Мэри, не дашь ли ты нам чего-нибудь выпить? Хотите смирновской водки, Стив? — Он ухмыльнулся, не сомневаясь в моем отказе.
— Виски, — ответил я, — и очень немного.
— Мэри, попробуй угостить Стива виски
«Белл». Я уверен, оно ему понравится. Так что же нового у нас на трудовом поприще, Стив?
— Уже два часа с вами пытаются связаться по телефону, но безуспешно. Вот почему я и приехал сам. Новости хорошие: скважина номер семь все же дала нефть.
Мэри даже взвизгнула от радости, и Джи Джи удивленно взглянул на нее.
— Да, новости хорошие… Мэри, Стив не любит вино со льдом.
Мэри поставила перед нами наполненные стаканы.
— Ну-с, мальчики, оставляю вас одних с вашими секретами, — проговорила она и выпорхнула из комнаты.
Мы отпили по глотку. Джи Джи был великолепен в своем невозмутимом спокойствии. Он сидел, как бы позируя перед одним из тех фотографов, которые снимают только великих людей. Я знал, что пройдет несколько минут, прежде чем он будет готов к обсуждению новостей. Джи Джи не разрешал себе проявлять такие чувства, как удивление, радость или гнев. Если бы ему сообщили о пожаре скважины, он сказал бы: «Скажите, какая неприятность, а?» — и перевел бы разговор на другую тему.
— Вы думали о продлении контракта, Стив?
— Нет. Могу я дать ответ через несколько дней?
— Когда угодно. Не торопитесь. Вы же знаете, мы будем рады, если вы останетесь с нами.
— Благодарю.
— Между прочим, я слышал, что вы как будто намерены устроиться у нас поосновательнее?
— Поосновательнее?
— Я хочу сказать — жениться, обзавестись семьей. Может, я что-нибудь перепутал?
— Впервые слышу.
По правде говоря, я прекрасно знал не только об этом слухе, но и о том, как он возник, и сожалел, что сам способствовал его возникновению. Ничего у меня не вышло, я передумал и не хотел больше вспоминать об этом.
— Жаль, — услышал я голос Джи Джи. — Это пошло бы вам на пользу. Вот и Мэри так думает. Вам обязательно нужно жениться, даже если вы и не понимаете, насколько это необходимо.
Он умолк, ожидая ответа, но я лишь улыбнулся, не желая продолжать разговор на эту тему.
— Значит, скважина номер семь все же дала нефть, — снова заговорил Джи Джи. — В конце концов, она все же дала нефть. Подумать только! Кстати, а с давлением все в порядке?
— При старой технике скважина бы фонтанировала.
Джи Джи понимающе кивнул, потом прошел по разделявшему нас персидскому ковру и положил мне на колени какую-то вещицу.
— Очаровательно, правда? Мэри недавно стала членом клуба, рассылающего по подписке произведения искусства. Это задумавшийся Бодисатва. В прошлом месяце она получила «Давида» Донателло.
Я полюбовался статуэткой и вернул ее Джи Джи. Мне вспомнилось, как он однажды по секрету сказал, что всеми силами старается походить на всесторонне развитого человека эпохи Возрождения.
— Значит, скважина номер семь все же отличилась, — повторил он. — А знаете, Стив, должен признаться, что более отвратительной скважины мне Не приходилось бурить в своей жизни. — Он покачал головой, словно осуждая расточительность любимого сына. — Прямо-таки ужасная скважина, Стив. Вы представляете, сколько труб мы в ней сломали?
— Двадцать пять?
— Двадцать шесть, если считать сломанную на прошлой неделе, после чего мы целых пять счастливых деньков только тем и занимались, что вылавливали штангу. Толкли воду в ступе, а? — Джи Джи рассмеялся. — Представляю, как сейчас счастлив Бьюз!
— Наоборот, мне показалось, что у него плохое настроение.
— Плохое? Отчего?
— По-моему, он считает, что мы напрасно стараемся. Его угнетает мысль о войне.
— И вы с ним согласны, Стив?
— Нет.
— Рад слышать. А вообще-то, почему бы вам и не согласиться с ним?
Джи Джи одарил меня одной из своих снисходительных улыбок. Он казался мне представителем недавно появившейся касты браминов Запада, чьи аскетически-изящные лица смотрят на нас со страниц американских журналов, — лица людей, выигравших, как утверждают рекламные объявления, самые ценные призы в жизни.
— Почему? Да потому, что, по-моему, возникла реальная надежда на заключение мира.
— Это с каких же пор, Стив? — Морщинки у глаз Джи Джи углубились. — С каких пор?
— Видите ли, эксперимент Латура, насколько я понимаю, начинает приносить свои плоды. Ну, а ведь его опыт можно применить и в более широких масштабах.
— Понимаю. Вы полагаете, что пресловутая политика умиротворения, которую проводит Латур, может достичь своей цели. Стив, а вы хотели бы знать, что думаю я? По-моему, нет никакой надежды на мир. Сказать вам еще кое- что? Мне кажется, что для нас, нефтяников, безразлично, кто победит. Важно только, чтобы кто-то выиграл войну и покончил с ней. Нам, быть может, даже выгодно, если победит ФНО. Они же не будут ничего иметь против того, чтобы мы добывали для них нефть. Кстати, Стив, могу назвать пару швейцарских банков, которые считают, что победят алжирцы. А швейцарцы редко ошибаются.
Джи Джи нравилось думать, что он играет какую-то романтическую роль во всемирном заговоре крупных монополий. Он не стоял в стороне от местной политической жизни и время от времени намекал на то, что располагает одному ему доступной возможностью получать закулисную информацию. Вот и сейчас я понял, что мне предстоит выслушать очередное откровение.
— Интересно, вы отдаете себе отчет в том, что мы сидим здесь на горе динамита? Латур тут ни при чем. Пусть себе наделяет детишек сладостями и раздает взрослым суп. Это ровным счетом ничего не значит. Вся эта лавочка все равно взлетит на воздух.

Я с трудом сдержал улыбку. Почему вы так уверены?
— Стив, вы прекрасный геолог и, как оказалось, умеете ладить с рабочими. Но в политическом отношении вы — младенец. Вы понимаете, почему нас никогда не беспокоили феллахи? Неужели вы и в самом деле думаете, что нас никто не тревожит только из-за противооспенных прививок Латура и всякой другой чепухи? Если вы и в самом деле так считаете, мне остается лишь спросить: когда же наконец вы станете взрослым? Нас пока никто не трогал по одной, и только по одной причине: в этом районе все платят.
— Платят? Кому?
— Кому же, по-вашему? Феллахам, конечно.
— И мы тоже платим?
— Я же говорю — все. Вас это удивляет?
Я действительно был удивлен и не собирался отрицать этого. Вместе с тем меня интересовало, почему Джи Джи нашел нужным похвалиться таким неблаговидным и опасным делом.
— Искусство руководства, — продолжал Джи Джи, — состоит прежде всего в умении мгновенно охватывать взглядом все происходящее. Видимо, ограниченность кругозора — удел всякого специалиста, вроде вас, Стив. Разве нам не приходится всегда кому-то платить, где бы мы ни находились, — в Венесуэле, Индонезии, в любом другом месте. Обязательно найдется политический деятель, нуждающийся в чьих-то заботах. Ну, а сейчас, в нынешней обстановке, речь идет о феллахах… Позвольте еще налить вам?
Дверь скрипнула и приоткрылась. Я подумал, что это вернулась Мэри, но увидел карликового оленя Джи Джи — он мчался к нам через воображаемый лес, озираясь на полированные стены в страхе перед засадой. Олень ткнулся блестящей мордочкой мне в руку, и я протянул ему сигарету, его любимое лакомство, — он тут же ее разжевал и проглотил, оттягивая губы; его влажные ноздри трепетали. Олень жил в бильярдной комнате и занимал в семье место ребенка.
— Короче говоря, положение сейчас таково: до самого последнего времени платили мы все. Так или иначе, но Латур тоже откупался — было бы смешно это отрицать. В конце концов, что такое его политика умиротворения, если присмотреться к ней ближе? Подкуп, и ничто иное. Но как бы то ни было, дела шли недурно. До поры до времени. Что же произошло теперь? Колонисты перестали платить. Они неожиданно перестали вносить свою долю откупа. Хотите знать, как я расцениваю этот примечательный факт? Для меня он означает только одно: они решили драться. Наконец-то, Стив, у нас начнется настоящая война — война со стрельбой. Так что же? Рано или поздно война все равно должна была начаться, и я могу сказать лишь одно: пусть себе воюют и пусть поскорее кончают. Одно меня беспокоит: я не знаю, кто победит. — Теперь голос Джи Джи звучал иначе, он перестал добродушно подсмеиваться надо мной. — Стив, мы стоим перед проблемой, которую должны решить немедленно. Вы не слыхали, из лагеря никто не исчез?
— Нет.
— И мастер ничего не говорил вам?
— Ни слова. Я видел его каких-нибудь полчаса назад.
— И тем не менее кое-кто исчез. Речь идет об одном из рабочих. Сегодня утром здесь был жандармский лейтенант Боссюэ. Гражданская милиция снова принялась за свои штучки. Дня два назад они схватили одного из наших арабов.
— Где же он сейчас? — спросил я, хотя заранее знал ответ.
— Где же, по-вашему, он может быть? В больнице. Удивительно, что не в морге. К счастью для нас. Его подвергли обычной процедуре.
— А я думал, что Латур отделался от милиционеров. Они же настоящие гангстеры.
— Это сделали не местные молодчики, а те, кто пробрался сюда из Либревиля. Должно быть, пронюхали, что Латур отправился в одну из своих экспедиций. Банда разгромила кафе в центре города и увела шесть арабов.
— Вот после таких инцидентов обычно и начинается стрельба, — сказал я, — вводится комендантский час и все такое. Ну что ж, теперь хоть ясно, в чем дело. Бьюз был уверен, что люди чем-то обеспокоены. Конечно, обеспокоены. Черт возьми, но почему же промолчал Шамун?
— Боится, наверно. Мы часто и не догадываемся, что у этих арабов на уме. Они, чего доброго, думают, что и мы замешаны во всей этой истории. Стив, вы не могли бы как можно быстрее съездить в Либревиль?
— Если вы находите нужным.
— Было бы очень хорошо. Мне хочется, чтобы этот человек лежал в нашей больнице и мы сами его лечили. Вам доводилось бывать в либревильской больнице? Средневековье! Если мы оставим араба там и он умрет, это серьезно отразится на настроении рабочих в лагере.
— Я отправлюсь на вездеходе и привезу его, если, конечно, его можно трогать.
— Буду весьма признателен, Стив. Я бы и сам съездил, ко время сейчас такое, что я в любую минуту могу понадобиться здесь. Сегодня колонна машин с конвоем уже ушла, но у меня свалится гора с плеч, если вы съездите завтра.
— Я, пожалуй, рискну и поеду один, сегодня же. Ждать колонну — значит зря терять время. Ничего со мной не случится.
— Как сказать, Стив, как сказать. Боюсь, что вы ошибаетесь. Мне будет не по себе, если вы возьмете на себя такой риск. Почему бы не подождать до завтра? Прекрасно, что вы согласились поехать, но когда я представляю вас одного на дороге…
— Я предпочитаю ехать сейчас и покончить с этим делом. Чем скорее выеду, тем раньше вернусь, еще сегодня же. Мы должны поскорее забрать парня, не оставлять его одного.
— Будь по-вашему, Стив. Если уж вы так настроены, я не стану мешать. Не хочу скрывать — вы снимете с меня тяжкий груз. Люди смертельно напуганы, и это понятно. Чего доброго, вобьют себе в голову, что мы совсем не заботимся о них, и тогда, проснувшись в одно прекрасное утро, мы обнаружим, что их и след простыл. Если это произойдет, нам останется только сложить чемоданы и разъехаться по домам. Всем нам.
Я взглянул на часы. Мне, пожалуй, надо ехать, чтобы вернуться до наступления темноты. Да и движение на дороге прекращается в половине шестого. Я поднялся.
— Вам виднее, Стив. Все же меня немного пугает мысль, что вы поедете один. Французы помалкивают, но стороной я узнал, что только за последнюю неделю на дороге дважды устраивались засады. Все-таки разумнее, на мой взгляд, отложить поездку до завтра.
— Против гражданских автомашин засад не устраивают. Во всяком случае, пока не устраивали. Они охотятся за военными машинами, им нужно оружие.
— Ну, а пистолет-то у вас есть? Надо бы захватить с собой пистолет, как вы считаете?
— Он мне ни к чему, я слишком плохо стреляю. К тому же мне не дадут возможности воспользоваться им.
Джи Джи под дождем проводил меня до вездехода.
— Дождь-то нам на руку, — заметил он. — Вряд ли они ждут, что кто-нибудь отправится в путь в такую погоду.
Я засмеялся.
— Ну, на это не приходится рассчитывать. Бьюз утверждает, что арабы равнодушны к погоде.