Гейневские традиции в творчестве М. А. Светлова
А. Л. Ященко
Творчество выдающегося русского поэта, лауреата Ленинской премии М. А. Светлова — явление в нашей поэзии во многих отношениях приметное. Начал свой творческий путь вместе с такими хорошо известными поэтами, как Александр Жаров, Джек Алтаузен и Иосиф Уткин.
Не подлежит сомнению, что, будучи большим и весьма требовательным по отношению к самому себе мастером поэтического слова, Светлов являлся прямым наследником ряда традиций русской классической поэзии. Подобно весьма многим современным ему поэтам, он вместе с тем испытал громадное воздействие такого титана отечественной литературы, как В. В. Маяковский. Об этом сохранились прямые свидетельства как в творчестве самого Маяковского, так и Светлова. Это красноречиво подтверждается также сопоставительным анализом системы поэтических образов Маяковского и Светлова, стилистических особенностей их творчества.
Однако творчество каждого по-настоящему выдающегося поэта, тем более, обладавшего таким ярко выраженным индивидуальным художественным своеобразием, как Михаил Светлов, как травило, формируется в самом своем начале из нескольких компонентов. Например, Генрих Гейне, наряду с основополагающим воздействием на его эстетику традиций устного народного творчества (через знаменитый сборник «Волшебный рог мальчика» Арнима и Брентано, шиллеровских и гетевских традиций), испытал определенное воздействие и русских писателей — Ф. И. Тютчева (которого Гейне, как известно, знал лично), а также Н. В. Гоголя.
Поэзия Михаила Светлова в этом плане не исключение. Наряду с рядом традиций Маяковского, он также испытал значительное воздействие некоторых традиций и тенденций творчества Генриха Гейне, который, насколько можно судить, был близок Светлову психологически. Некоторое время Гейне был любимым поэтом Светлова, о чем есть прямые свидетельства в раннем творчестве поэта («...На моем столе — Гейне шесть томов»). Весьма, кстати, интересен тот факт, что некоторых тогдашних рапповских критиков, относившихся к нему крайне недоброжелательно (в середине двадцатых годов такое по отношению к Светлову порою было возможно), Светлов отождествляет с литераторами швабской школы, столь язвительно некогда высмеянными великим немецким сатириком.
Самое главное, что привлекает у Гейне Светлова — это его идеи интернационализма, братской солидарности тружеников всех стран, необходимость их совместной борьбы против всех тех, кто является врагом революционных преобразований:
Мы новую песнь, мы лучшую песнь
Теперь, друзья, начинаем;
Мы в небо землю превратим,
Земля нам будет раем.
При жизни счастье нам подавай!
Довольно слез и муки!
И пусть ленивое брюхо кормить
Не будут прилежные руки!
(«Германия. Зимняя сказка»).
С этим отрывком из поэмы Гейне непосредственно перекликаются многие светловские стихи. Ведущий мотив многих стихов раннего Михаила Светлова — продолжение мысли Генриха Гейне о том, что человеку не надо небесного рая, если этот рай вполне можно устроить и на земле:
Никакого нам не надо рая!
Только надо, чтоб пришел тот век,
Где бы жил и рос, не умирая,
Благородных мыслей человек.
(«Возвращение»).
Импонировало Светлову и романтическое мировосприятие, столь свойственное творчеству Генриха Гейне в целом. Не подлежит, думается, сомнению, что знаменитая светловская «Гренада» создана не без определенного гейневского влияния. Оригинальность светловского дарования здесь несомненна — и тем не менее гейневское влияние здесь четко прослеживается как в тех изобразительных средствах, которыми пользуется Светлов, так и в самой ритмической интонации этого стихотворения. Кстати сказать, это хорошо почувствовали и талантливо воспроизвели некоторые поэты-пародисты, в частности, А. Архангельский.
И не только это: на наш взгляд, в какой-то мере, создавая свою «Гренаду», М. А. Светлов шел от гейневской поэмы «Бимини», давая сугубо свою разработку как будто бы внешне схожего сюжета.
В поэме Гейне некий искатель приключений, рыцарь Хуан Понсе де Леон навсегда околдован услышанным им ненароком словом «Бимини», поразившим его воображение своим экзотическим звучанием. В конце концов рыцарь узнает, что Бимини — сказочный остров у побережья Америки, где можно обрести ключ от вечной молодости и бесконечное земное счастье. И рыцарь пускается в путь, руководствуясь побуждениями отнюдь не альтруистическими: кроме вечной молодости, он очень хотел бы раздобыть в сказочной стране золото и драгоценные каменья, без которых земное счастье для Понсе де Леона невозможно. Цели своей, как известно, рыцарь не достигает, канув в конце своих длительных поисков в Лету — реку забвения.
Героя популярного стихотворения Светлова так же, как и испанского рыцаря, очаровывает своим звучанием незнакомое, впервые услышанное им слово. Но на этот раз это уже не сказочное Бимини: это — Гренада, вполне реально существующая местность в Испании, где живут и трудятся люди, которых эксплуатируют и угнетают. И светловский герой двигается в путь, руководимый чувствами, диаметрально противоположными чувствам гейневского рыцаря Понса де Леоне. Влечет его в дорогу отнюдь не желание обогатиться, отнюдь не мечты о сказочных дивах:
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
Гренада, Гренада,
Гренада моя!
Герой стихотворения также гибнет, но гибнет во имя: светлого будущего всего человечества, во имя трудовых людей как Испании, так и России. Как видим, в данном конкретном случае имеет место коренное переосмысление старого романтического сюжета — и переосмысление, безусловно, весьма достойное внимания.
Отчетливо прослеживается следование гейневским традициям и в таких стихотворениях Михаила Светлова, как «Рабфаковке», «Живые герои», «Призрак бродит по Европе» и целом ряде других.
В особенности интересным, на наш взгляд, является сопоставительный анализ поэтических образов у Генриха Гейне и М. А. Светлова. Уже говорилось об известной психологической близости поэтов. Излюбленным творческим приемом Гейне была ирония — а в основе любой иронии, как известно, лежит соединение вещей на первый взгляд несовместимых, которые в итоге дают новый, несколько неожиданный сплав. При этом следует заметить, что тонкий художественный вкус Гейне, его поэтический такт и великолепное чувство меры не изменяли ему никогда.
Это во многом свойственно и для творчества Михаила Светлова — и ряд созданных им поэтических образов, будучи в своей глубинной сущности сугубо «светловскими», восходит все же несомненно к той же гейневской традиции. Типичные тому примеры: «В небе тающий лунный дым притворяется голубым», «Окатила его сполна несознательная волна», «И смотрит на землю и тихо мерцает от нечего делать звезда», «Ангелы, придуманные мной, снова посетили шар земной», «Меня уже почетом, как селедку луком, окружают» и т. д.
У Светлова «гейневский» поэтический образ, как правило, подвергается очень своеобразной интерпретации — за счет привнесения в него реалий современного быта, века двадцатого:
Как огородники гряду за грядкой
Освоили мы тайну всех дорог.
Летит Гагарин. На него украдкой
Глядит скомпрометированный бог.
(«Звездная дорога»).
При этом Светлов Гейне в целом, разумеется, нисколько не подражает, он творчески использует и переосмысляет его опыт.
Творчество М. А. Светлова — явление в нашей поэзии многогранное. Но о некоторых его особенностях, отмеченных выше, говорить, безусловно, стоит, ибо они при общей оценке светловской поэзии — фактор далеко немаловажный.
Л-ра: Проблема традиций и новаторства в русской советской прозе и поэзии. – Горький, 1987. – С. 152-156.
Критика
