Светлов – прозаик и критик
А. Тарасова
Светлов-поэт прочно занял свое место в истории русской литературы. Без его гражданственной и романтической поэзии, его мудрого лирического слова была бы беднее сокровищница нашей поэтической мысли. Поэзия Светлова давно уже привлекает внимание исследователей, справедливо отмечающих ее своеобразие, присущее только ей некое, светловское начало. То же самое можно сказать и о яркой, индивидуальной манере Светлова-драматурга.
Творчество Светлова-прозаика, обратившегося к жанру сказок в последние годы своей жизни, и Светлова-критика, уже в двадцатых годах выступившего с первыми литературными рецензиями, пока по-настоящему не изучено, хотя представляет большой интерес. И здесь в первую очередь привлекает то же своеобразие, которое так ярко заявляет о себе в его поэзии и драматургии.
Светловское отношение к жизни, поэтическое видение мира, доверительная интонация без труда обнаруживаются и в его критических работах. Об этом свидетельствуют рецензии, заметки, выступления, собранные в третьем томе. Среди них поражают своею свежестью, яркостью и непосредственностью литературные воспоминания Светлова о друзьях юности, поэтах, с которыми он начинал свой творческий путь — Михаиле Голодном и Александре Ясном, об Эдуарде Багрицком, Иосифе Уткине, Джеке Алтаузене, о Маяковском. Это чаще всего не отдельные статьи, а то тут, то там оброненные фразы, меткие характеристики, живо воспроизведенные встречи, беседы, разговоры.
Остры и актуальны публицистические статьи Светлова. Интересны его творческие экскурсы в историю своих произведений. Однако основное «богатство» тома составляют статьи-беседы с современными поэтами — начинающими и зрелыми, признанными и еще безвестными, русскими и представителями других национальностей. И будь то очерк или юбилейная статья, рецензия или вступительная заметка, предисловие к книге или газетная «врезка» — это всегда беседа. Светлов настоятельно рекомендует этот жанр в поэзии: «Пиши так, как будто ты сидишь и разговариваешь с читателем за одним столом». А выступая как критик, анализируя творчество того или иного поэта, он предпочитает «не столько говорить о нем, сколько говорить с ним».
В этом задушевном товарищеском разговоре, когда можно «положить руку на плечо» собеседника, чтобы опереться на него или, наоборот, дружески поддержать, все важно — от больших проблем литературы и искусства до мельчайших частностей «ремесла». Высказывается это не декларативно и широковещательно, не менторским тоном всезнающего, а удивительно просто, проникновенно. Светлов не пытается теоретизировать или играть роль завзятого критика. Нет! Он остается поэтом и в своих критических статьях, исходит из собственного опыта, щедро делится им с молодежью.
Светлов всегда учитывал «резонанс... писательского труда, значение его в воспитании благородных человеческих чувств», и поэтому призывал своих собратьев к максимальной взыскательности и строгости в работе. Сознание величайшей ответственности перед народом, четко выраженной гражданственной позиции добивался он от поэта. «Мы не всегда учитываем широкий диапазон, которым обладают песня и стихотворение, — писал он в статье «Народ и его поэты», — написал стишок — и ладно. А между тем твой труд широкими волнами переливается по всему народу. Если ты работаешь по-настоящему, ты становишься по-настоящему дорог своему читателю». Поэт и народ, поэт и время, поэт и эпоха — такая высокая соотнесенность задач искусства с задачами общества рождает у Светлова-критика и высокую требовательность к своей профессии. «Время надо видеть в анфас и в профиль, и во всех его измерениях. Как ты прожил отсюда досюда — это может интересовать только близких тебе людей, а их не так уж много. Для того чтобы быть общественно-полезным художником, отрезки измеряемого тобой времени должны находиться между одной исторической вехой и другой... Важно не только твое существование, важно, главным образом, то, что происходит во время твоего существования и как ты донес до читателя происходившее при тебе время» («Чувство размаха»).
Мнимой гражданственности, спекулирующей на важных, больших темах, декларативным, банальным стихам Светлов противопоставлял гражданственность подлинную, глубокую. «...Настоящая гражданственность — это тот целительный воздух, которым живут и дышат поэзия и искусство», «гражданственность — это чувство родины, это активная любовь к ней, это кровная связь художника с народом, служение ему. Это борьба за нового человека, благородного, честного, смелого.
Гражданственные мотивы Светлов считал самыми близкими своему творчеству и не уставал говорить о необходимости их развития в отечественной поэзии, видя настоящую лирику не в интимном «шепоте», а в социально значимых, общественно весомых строках. В одном из своих выступлений по вопросам поэзии еще в 1939 году он говорил: «Мы неправильно понимаем свою задачу. Мы обслуживаем население, а поэзия должна обслуживать поколение».
«Первым и обязательным законом для рождения стихотворения, по Светлову, является накопление знаний и чувств» («Короткие мысли»). Этот закон он со всей настойчивостью утверждает во многих своих статьях и рецензиях. Знаменитую «Песню о Каховке» поэт написал за сорок минут. Вспоминая об этом, он поясняет: «Прошло сорок минут плюс моя жизнь. Дело в том, что без накопления чувств не бывает искусства» («Мы, как знамя, поднимем песню»).
Вторым законом, не менее настойчиво утверждаемым Светловым-критиком, был закон отбора накопленного. Не все, что видишь, можно и нужно изображать. Необходимо уметь выделять в потоке жизненных явлений и впечатлений ведущие, решающие аспекты, главные направления. Используя слова Маяковского, Светлов утверждал, что искусство — «не отображающее зеркало, а увеличивающее стекло». Он призывал поэтов подняться над эмпирикой, преодолеть «реализм» на подножном корму, чтоб достичь глубокой по-настоящему реалистической поэзии.
«Когда я читаю стихи какого-нибудь поэта, первое мое опасение — можно ли ему верить, ведет ли он меня в нарисованное или в существующее», — в этой рукописной заметке зафиксировано еще одно из требований Светлова-критика, не раз предъявляемое им рецензируемым стихам, особенно начинающих поэтов, которые склонны увлекаться «нарисованной интересностью», внешней красивостью в ущерб подлинной, внутренней правде. Писать «мудро» и «красиво» не так уж трудно, считал Светлов. «А у поэзии более простая и более сложная задача — найти обыкновенное в необыкновенном и необыкновенное в обыкновенном» («О трех поэтах»).
Светлов не терпел ни банальности содержания, ни банальности изображения. От «таблицы умножения», которая давно всем известна, он не уставал звать к «высшей математике» в поэзии. Его восхищала «неожиданная убедительность», поэтическая неординарность. «В поэте, кроме его устремленности, я больше всего люблю неожиданность образа... По поэзии нужно блуждать, как по незнакомому городу — за каждым углом тебя ждет радостная неожиданность» («Поздравление»). И как он искренне радовался каждой найденной у собрата по искусству удачной строке, рифме, любой другой детали, свидетельствующей о живом поэтическом видении, о яркой художественной индивидуальности. Он учил умению видеть, умению изумляться «от обычного». Необычному изумится всякий, а изумиться обычному, то есть по-новому, по-своему взглянуть на привычное, давно знакомое, может только поэт.
И еще он учил «находить не для себя».
В небольшом письме-поздравлении Ярославу Смелякову по поводу его пятидесятилетия есть такие замечательные слова: «У поэзии масса преимуществ. Первое и самое главное ее преимущество — находить не для себя. Сколько я тебя ни помню, ты всегда искал для будущего. Это вовсе не значит, что ты забывал свое поколение» («Старости нет!»).
И какую статью Светлова ни откроешь, какую его рецензию или самую маленькую заметку ни прочтешь, с каким выступлением ни ознакомишься — всюду щедрой рукой поэта раздаются советы, пожелания, открывается истина, извлекается рациональное зерно из того огромного поэтического материала, которым он владел, из собственного творчества, даже из многочисленных весьма несовершенных стихов молодых, неопытных поэтов. Эти стихи (в огромном количестве) с поразительным терпением и неизменной доброжелательностью читал Светлов. Он был влюблен в поэзию, считал ее единственной своей «квалификацией». И своей литературно-критической деятельностью стремился передать эту высокую «квалификацию» подрастающей поэтической смене. Чтобы стихи делали человека «хоть чуточку лучше», чтобы поэты научились «не уговаривать читателя, а убеждать его. Убеждать в том, что человечество обладает великим здоровьем, несмотря на временные болезни».
Светлов был очень увлечен своим замыслом — создать десять сказок о судьбе десяти гривенников. Однако в завершенном виде оставил лишь «Пролог» и сказку о Девочке Копейке. Сохранились еще отдельные наброски и фрагменты, неоконченные черновые варианты рукописей, свидетельствующие об интенсивных поисках писателя, о начале нового пути в его художественном творчестве.
Сначала сказки назывались «Ялтинскими» (Светлов начал писать их в Ялте), затем — «Взрослыми» и, наконец, «Повзрослевшими сказками». В одной из автобиографических заметок, сохранившихся в архиве писателя, читаем: «Мальчик бегал в Английском саду. Этот Английский сад находился в Украине, в городе Екатеринославе. Время действия — 1913 год. Мальчик катил большое деревянное колесо. Он был очень счастлив. В течение нескольких недель он собирал десять копеек. Билет в Английский сад стоит десять копеек. Этот мальчик еще не подозревал, что он когда-нибудь станет старым человеком и напишет «Повзрослевшие сказки», и что то обстоятельство, что вход в Английский сад в Украине стоил один гривенник, послужит ему темой для одной из сказок...»
Сколько мыслей, тревожащих поэта, сколько мудрых, как бы вскользь брошенных афоризмов, сколько метких высказываний о жизни, об искусстве.
В одной из литературных заметок Светлова, написанной в 1963 году, в период работы над сказками, есть любопытное рассуждение: «...бытовая деталь помогает романтике. Если бы я был сказочником, я бы первую свою сказку начал так: «Студент надел калоши и пошел в царство фей». То есть я бы к небесам пристегнул землю» («Об Ирине Ракше»). Вот в этом удивительном сочетании «земли» и «неба», романтики и реальности, фантастики и действительности — суть светловских сказок, да, пожалуй, и всего его творчества в целом.
Л-ра: В мире книг. – 1976. – № 1. – С. 59-60.
Критика
