Колин Уилсон
В. Ивашева
Эта бессмыслица должна кончиться. Человек должен рассчитывать на сто пятьдесят лет жизни. Не меньше. Во всяком случае, человек творческий.
Колин Уилсон. Путешествие к началу
В 1969 году, в период расцвета своей творческой деятельности, Колин Уилсон в одном из своих писем мне сказал: «Я убежденный оптимист. Мне даже кажется, что подобных мне оптимистов нет среди современных западных интеллектуалов». Едва ли он ошибался или преувеличивал. Его окружают люди, пессимизм которых не имеет предела.
Моя многолетняя переписка с Колином, перешедшая в крепкую дружбу, построенную на взаимном уважении и полном взаимопонимании (что не предполагает одинаковых убеждений во всех вопросах), позволяет мне сегодня не только говорить и писать о нем все, что я знаю, не боясь упреков в преувеличении, но и ему в глаза говорить, в чем я с ним не согласна, что в его работах принимаю, а что принять не могу... Подобная оговорка необходима, так как людям, не знающим Колина лично, многое, что о нем надо и пора сказать, может показаться фантастикой или, во всяком случае, большим преувеличением. Вместе с тем все, что можно и надо сказать,— правда, и понять это можно, только поняв главное: Колин Уилсон не просто писатель, — он философ и психолог. Колин Уилсон — явление, человек, каким может и должен стать homo sapiens.
Сегодня, когда я пишу эти строки, Уилсону 57 лет (он родился в 1931 г.). В последний раз я видела его в 1986-м, будучи в Великобритании. Он не теряет своего оптимизма даже тогда, когда подавляющее большинство интеллектуалов Великобритании говорит вокруг него о скором конце земного шара, ожидая атомную катастрофу и последствий дикой гонки вооружений, вдохновляемой из-за океана... Колин недавно выпустил новую книгу «Врачеватель личности» о методах воздействия на личность, изобретенных героем этой книги...
Но, говоря об Уилсоне, нельзя начинать с конца. Начинать надо с того, что поможет понять его личность, характер его деятельности и ее перспективы...
В книге «Путешествие к началу» Уилсон рассказывает свою жизнь. Рассказывает без преувеличений и какого-либо украшательства. Все то, что определяет его сегодня и позволяет заглянуть в его завтрашний день, хотя это значительно трудней: Колин Уилсон человек непредсказуемый и непредсказуемых возможностей.
Для того чтобы понять феномен, именуемый Уилсоном, надо вспомнить о том, что сегодня уже доказано наукой о человеке: паспортный возраст далеко не всегда совпадает с возрастом реальным, а способности человеческого мозга непредсказуемы и неизмеримы. Деятельность Уилсона лучшее доказательство этих истин, которые далеко еще не всеми поняты и осознаны.
Колин Уилсон не имеет ни одного университетского диплома, хотя уже давно выезжает в Америку, где читает лекции по приглашению руководящих ученых ряда университетов о проблемах психологии и смежных с нею наук. Его биография напоминает биографию юного Горького, хотя во многом и отличается от нее. Уилсон испробовал разнообразные профессии — от грузчика до рабочего прачечной, до официанта кафе и продавца ковров и мебели в больших магазинах... И прочитаны одновременно сотни книг — от Флобера и Достоевского до Эйнштейна и Б. Расселла. Перечислять эти книги нет надобности и возможности, как нет надобности пересказывать события жизни молодого самоучки. Обо всем этом правдиво поведано им самим в «Путешествии к началу», очень просто и без тени хвастовства.
Напечатав в 1956 году свой трактат «Посторонний», написанный по образцу «Постороннего» Камю, которого Уилсон исключительно почитал, и став широко известным, он начал свою деятельность литератора, книги его выходили в свет в таком количестве, которое может показаться (и кажется не знающим автора) фантастическим. Они лежат на его столах, продаются в книжных магазинах, стоят на полках читателей... О них говорят много разного — и хорошего, и плохого. Фантастическая способность мозга, необыкновенная сила воли, огромная работоспособность — всем этим одарила Колина природа.
Не все книги, написанные Уилсоном после 1956 года, одинаково хороши, не все заслуживают одинакового интереса и внимания, не со всем, что пишет Уилсон, можно согласиться. Но как бы там ни было, объем его информации и оригинальность его творческих замыслов не имеют пока себе равных среди интеллектуалов, притом не только его родной страны, но и за ее рубежами. К. Уилсон, писавший о «новых людях», сам действительно новый человек, и об этом можно и следует говорить, не боясь преувеличений.
В 25 лет, когда вышла первая значительная книга Уилсона (писать он начал очень рано, но это были небольшие очерки в журналах) и имя его было никому не известно, — информация его превышала намного ту, которой обладает рядовой выпускник Оксфорда или Кэмбриджа. Он был начитан по образцу, предложенному в свое время Ч. Сноу, не на словах, а на деле совмещал в себе две культуры. Работая в юности где только мог, он имел мало времени на сон и отдых и тем не менее хорошо знал Шекспира и Гёте, Бальзака и Достоевского, разбирался в теории относительности Эйнштейна и знал о последних открытиях в области молекулярной биологии. Студенты в США, которым он читал лекции через год после выхода «Постороннего», считали его крупным специалистом по психологии и знатоком современной философии. Но главным для Уилсона уже тогда было изучение работы человеческого мозга. Уилсона интересовала, как и Веркора, проблема возникновения жизни на земле, рождение и развитие сознания. Но если Веркора больше всего интересовала возможность продления человеческой жизни, проблема старения и смерти как «ошибки», допущенной организмом, то Уилсона больше занимал вопрос возможностей, заключенных в человеческом мозге, возможностей, которыми располагает, не подозревая того, каждая личность, каждый человек.
Красной нитью через все, что писал тогда Уилсон, проходила определившая его личность, поведение и творческую деятельность мысль, что в состоянии подлинной свободы человек может «в момент озарения» («peak experiences») не спать столько, сколько ему понадобится... А состояние озарения неразрывно связано с концентрацией воли. Убедить в этом человека — вот кардинальная цель, которую ставит перед собой Колин, о чем бы он ни писал. И он превращает свою собственную жизнь в красноречивое доказательство теории, которую считает неопровержимой.
В атмосфере мрачного пессимизма, обволакивающей британскую, как и всю западную интеллигенцию, Уилсон во всем, что он писал в 60-х годах — годах своего расцвета, внушал читающим его: «Ты человек, а человеческие возможности безграничны. Будущее твое лучезарно».
1
Мое знакомство с Уилсоном началось с переписки, завязавшейся между нами в 60-х годах. Прочитав «Постороннего», книгу совсем еще молодого тогда автора — ему в 1956 году исполнилось 25, — я стала внимательно следить за его последующими публикациями и особенно живо заинтересовалась одним из его лучших романов «Паразиты сознания».
Шли 60-е годы. Это было время моих первых поездок в Великобританию, но повидаться нам не удалось (уже тогда Уилсон жил далеко на южном побережье Великобритании), и я написала ему о своих впечатлениях от его первых философских романов («Необходимое сомнение», 1964; «Стеклянная клетка», 1966, и, конечно, больше всего о «Паразитах сознания», 1967). Я писала ему как критик и профессор университета, почему-то уверенная в том, что Колин отнесется к этому письму так же просто, как оно было написано. И была права.
Первая весть, полученная мной в ответ, давала ключ к «Паразитам сознания», впрочем, и ко всем другим лучшим произведениям Уилсона. На мое письмо Колин Уилсон ответил с большой готовностью и изложил мне принципы построения своих книг.
Он рассказал мне о том, как «подобно Джойсу постоянно задумывается над тем, какой должна быть форма романа». «В известном смысле, — писал мне Колин, — все мои книги надо рассматривать как особого рода игру. Они являются попыткой подсластить пилюлю моих идей, сделать их доступными для того читателя, который даже не подумал бы обратиться к изучению философского трактата... Роман должен стать игрой в том смысле, чтобы достигнуть эффекта отчуждения. Читателю говорят: «это роман», как в пьесах Брехта ему говорят: «это пьеса», и он читает увлекательную фабулу о сложнейших явлениях работы человеческого мозга, но они сообщаются ему в форме либо фантастической, либо детективной». Эту теорию свою Уилсон назвал теорией «золотой пилюли» и убеждал меня в том, что только в подобной «оболочке» рядовой читатель способен будет понять смысл того, что хотел сказать в своем произведении автор.
В ответ на это письмо я рассказала автору, какие из его философских романов я считала более, а какие менее удачными, и почему. «Стеклянная клетка» читалась больше как сенсационный детектив, чем как философский роман, «Философский камень» — больше как описание операций на мозге. «Паразитов сознания» я восприняла как его лучшее произведение тех лет. Уилсон был готов согласиться со мной.
Последовало приглашение в Корнуэльс, которое я оценила: Уилсон старается меньше тратить времени на беседы даже с друзьями, чем на предельно напряженную работу в своем доме-крепости. Что-то в моем письме заинтересовало его настолько, что он был готов пренебречь своим правилом и звал меня к себе в свое корнуэльское уединение. Приглашение было принято с большой охотой, и в ближайшую поездку в Великобританию я, несмотря на свою нелюбовь к поездам1, выехала на южное побережье Великобритании, овеянное множеством легенд и сказаний, в частности, любимым мной преданием о Короле Артуре и его дружине — собирателях Британского королевства.
Проведя юность в больших городах и первую молодость в столице, Колин Уилсон, став в ряды известных писателей Запада, бежал из столицы, от назойливых журналистов, отнимающих время бесчисленными интервью, от встреч с ненужными ему людьми, от любопытных глаз и назойливых допросов. Мало кого он охотно допускает туда, где он нашел возможность работать и думать, изучая себя и свои возможности в неустанном творческом труде. Не досаждали ему ни его спокойная и сдержанная жена Джойс, ни подраставшие дети, которых Колин обожает. В «святая святых» Колина, в Горран Хейвн, на берегу океана, охотно допускаются лишь те, с кем хозяин дома нашел общий язык и которые, подобно ему, на вес золота ценят быстро ускользающее время, необходимое для пребывания один на один с пишущей машинкой. Я была приглашена в небольшой дом Колина, взгромоздившийся на скале у самого берега океана. Синяя-синяя гладь непрерывно видна из окна, когда сидишь в «ливинг рум» Уилсонов и негромко беседуешь на главную тему у традиционного камина.
Когда устраиваешься на мягкой подушке, у этого традиционного очага, в окнах не видно ничего, кроме моря, чаще всего темно-темно-синего, реже угрюмого и серого разных оттенков. Сидишь, как в каюте теплохода, под аккомпанимент того, что говорит хозяин дома, шагающий в далекое будущее, в котором будет жить homo sapientis-simus — человек разумнейший, находящийся, по убеждению Колина, в становлении. Иногда Колин позволяет себе помолчать, включая стереорадиолу последнего образца... Он любит хорошую музыку, особенно Брамса и Чайковского. Я разделяю его вкусы, и мы вместе молчим, думая о том, о чем только что вели оживленный разговор.
Даже сегодня, в свои 57 лет, Уилсон все еще воспринимается как молодой человек, видимо, благодаря живости своих движений и реакций, блеску глаз, выдающему быстроту мысли. Хотя он обрек себя на жизнь в этом небольшом доме, прилепившемся на скале, висящей над океаном, дорога к которому так же нелегка, как к самому писателю, Колин не аскет и не отшельник. Он часто выезжает читать лекции в США и Австралию, в последние годы забирая с собой старших детей, с которыми не хочет расставаться. Но поездки эти не длительны: Колину нужны свой стол и своя машинка, покой дома над морем и привычный уклад. Поездки обусловлены разными причинами. Главная из них — постоянная нехватка денег. Выпуская по 7-8 книг в год, Колин не может свести концы с концами: на его иждивении трое детей, жена и мать — жизнь дорога, гонорары за его книги не идут в сравнение с романами масс-медиа... Вторжений друзей стало больше, по мере роста известности Уилсона, но все же не так много, как в столице, которую поэтому покидает все большее число литераторов.
Публикация «Постороннего» сделала имя молодого английского самоучки широко известным даже за пределами его страны. В 1956 году студенты, приезжавшие из западноевропейских стран и США, рассказывали о популярности этого трактата, лежавшего на столах почти у всех студентов, с которыми они общались на Западе.
Содержание этой книги (сколько бы ни влиял на Уилсона Камю) определялось типичной для самого автора философией жизни. В основе этой философии лежало утверждение человеческих способностей и огромной волевой и умственной силы потенциала, которым должны были обладать все люди. Уилсон не отрицал тяжести доли человеческой (the human condition), незащищенности человека перед противостоящими ему силами (отсюда и признание им в те годы трагического экзистенциализма Камю, которого он ставил выше Сартра), но не предлагал сгибаться под тяжестью этого признания, а противопоставлял ему убеждение в огромной силе — часто латентной в человеке — контрастных возможностей.
Своему любимому автору Уилсон противопоставил возможности человека, которые, по его мнению, не недооценивал, а просто даже не признавал Камю.
В отличие от «постороннего» Камю, охваченного отчаянием, «посторонний» Уилсона — бунтарь, обладающий мужеством и способностью не только понять зло окружающего мира, но и восстать против этого зла, а главным образом, против мещанского болота (das «man») и ограниченности «Доли человеческой» (the human condition).
От христианства Уилсон отказался уже тогда, когда ему было 20 лет, и он начал строить свою собственную философскую систему. На раннем этапе своей деятельности Уилсон ближе всего подошел к экзистенциализму (в версии Камю), но на нем не остановился.
В «Постороннем» звучали мотивы Камю — мотивы тоски и боли о человеке, но «Посторонний» Уилсона был бунтарем, у которого хватало мужества увидеть вокруг себя пустоту, которую обыватель пытается не замечать, а часто просто не замечает, — увидеть и осудить. Рисуя «постороннего», Уилсон практически рисовал образ молодого интеллектуала середины века, что и придавало ему большую популярность в кругах студенческой и не только студенческой молодежи.
Публикация этой книги была переломным моментом в идейном развитии, да и в судьбе Уилсона, о чем он прямо говорит в своем «Путешествии к началу» — автобиографическом сочинении 1969 года. Логическому эмпиризму и экзистенциализму он начал противопоставлять свою — позитивную — философию.
После «Постороннего» Уилсон написал и выпустил ряд работ философского содержания. Вышли — «Религия и бунтарь» (1957), «Введение в новый экзистенциализм» (1966) и ряд специальных статей того же круга тем. Уилсон не оторвался окончательно от экзистенциализма. Так, он даже и сегодня постоянно ссылается на Кьеркегора, Хайдеггера и Витгенштейна, но дает понять, что все труды этих философов носят негативный характер, тогда как его мировосприятие позитивно.
Жизнь молодого философа в эти годы пошла чрезвычайно бурно: над ним разразилась гроза, которая не скоро улеглась. Выпущенный им роман «Ритуал в темноте» (1960) с большой сексуальной нагрузкой, которая не удивила бы никого в Великобритании в наши дни, когда пишут Мак Юан и даже Фаулз, создал Уилсону в 60-х годах репутацию скандала. Книга подверглась жестоким нападкам критиков, и молодой бунтарь был осужден общественным мнением в литературных кругах, не расставшихся еще с пуританскими традициями страны.
Из этого периода нападок на него и даже прямой обструкции Уилсон выходил медленно — нападение отразилось не только на его репутации, но и, естественно, на его экономическом положении. Тем не менее, благодаря феноменальной воле и упрямству, писатель вырвался вновь «на поверхность» и начал публиковать книги, подготавливающие почву для его лучших философских романов 60-х годов. После «Ритуала в темноте» вышли «Бродя по Сохо» (1961) и «Мир насилия» (1963). Начались выезды из Великобритании, чтение лекций за рубежом, что помогло молодому человеку наконец встать на ноги.
Едва ли сегодня интересно ворошить в памяти те выступления в печати против Уилсона, в которых молодого и способного литератора пытались облить ушатами клеветы и злостной выдумки. К хроническому безденежью Уилсону привыкать не приходилось, наступило время привыкать к дурной славе.
Великобритания, увлекавшаяся в эти годы романами и пьесами «рассерженной молодежи», не могла принять автора «Ритуала в темноте», рисующего сексуального маньяка и убийцу в целях изучения его психики. Сегодня, среди произведений Мак Юана и позднего Фаулза, «Ритуал» Уилсона прозвучал бы по-иному, чем в 1960 году. Уилсон привыкал к травле трудно и медленно, но стоял на своем и выстоял, победив своим упорством и силой воли.
В битве с британским традиционным пуританизмом, когда полный текст «Любовника леди Чаттерлей» был еще под запретом и даже против «Улисса» Джойса стоял заслон консерваторов, понадобился большой заряд убежденности в своей правоте, чтобы не сдаться и не сойти со сцены. Этим зарядом Уилсон обладал в полной мере.
В «Путешествии к началу» Уилсон с эпическим спокойствием описал свою жизнь и свое нелегкое сражение с традицией и предубеждением. И не может удивить, как часто писатель вспоминал хайдеггеровское учение о «принятом» («das man»).
Именно в эти годы атаки на Уилсона он заговорил о том, что стало постепенно лейтмотивом всей его жизни, — об ускорении времени и его относительности. «В 35 лет, — писал Колин в «Путешествии к началу», — я внезапно ощутил нелепую краткость отведенного человеку времени. В ходе жизни время непрерывно ускоряется. Конечно, не 20 лет прошло с тех пор, как мне исполнилось 15, а всего 5... В 16 лет молодой человек не может осознать того, что через 5 лет ему будет не 21, а 30, а через год после этого 35 лет». «...Человек должен жить не меньше 150 лет, — утверждает автор «Постороннего» и пламенный поклонник Бернарда Шоу с его пьесой «Назад к Мафусаилу».
Постепенно буря стихла. Колин выпустил роман «Мир насилия» (1963) и готовился к созданию проблемно-философских вещей.
«Мир насилия» часто трактовался английской критикой как портрет самого автора. Если это и верно, то в незначительной степени. Автобиография не исчерпывает содержания книги. Молодой герой — вначале еще мальчик — Хью Грин, правда, изображен обладающим незаурядными способностями, рано замеченными окружающими. Как и Уилсона, Грина преследует мысль о роли насилия в борьбе человека за свою свободу и счастье. Допустимо ли оно вообще? И ответ автора — категоричное нет, хотя в романе герой и проходит стадию дружбы с правонарушителями. Юный, необыкновенно одаренный математик, Хью Грин сначала не видит иного выхода из хаоса бытия, кроме насилия, что и приводит его в преступный мир бандитизма, но финал учит другому: герой находит выход из сетей правонарушения.
Уже в «Мире насилия» очевиден подтекст, и он пронизан философскими раздумьями автора, приписанными герою книги. Но это еще была проба пера в серьезном жанре.
В «Стеклянной клетке» подтекст почти отсутствует. Роман этот имел успех у читающей публики, хотя можно предположить, что основные мысли в романе ею не были поняты, даже несмотря на «золотую пилюлю» остросюжетного повествования или, наоборот, благодаря ей.
Блестящее изображение Сандхейма, преступника с больной психикой, убеждает в сильном даровании Уилсона как художника и психолога.
Рисуя патологического преступника, совершающего зверские убийства и оставляющего на месте преступления надписи из Блейка, Уилсон заставлял читателя задуматься и над тем, как работает человеческое сознание и чем вызваны подчас чудовищные отклонения от нормы. И где кончается норма и начинается психоз? При всей чудовищности поступков Сандхейма, этот молодой и полный физических сил человек не воспринимается как злодей: Уилсону удается написать убедительный портрет безусловно больного, но чрезвычайно своеобразного, даже по-своему одаренного человека, глубоко проникнуть в причину его болезни и раскрыть своеобразие психики молодого человека, полного огромной энергии, ищущей применения. Именно потому, что образ Сандхейма нарисован с таким реалистическим мастерством, читающий книгу готов понять ограниченность ответственности. «Стеклянную клетку» можно было бы рассматривать в одном ряду с многочисленными произведениями английских авторов, в которых центральной является тема психоза. Однако для Уилсона это не так. Центральная проблема здесь — бремя наследственности, и эта проблема рассматривается автором на основании широкого знакомства с современной научной литературой.
Настоящим героем романа можно считать ученого- филолога Рида, к которому полиция обращается за помощью лишь потому, что он — крупнейший в стране специалист по Блейку, а преступления Сандхейма сопровождались надписями на стенах и изгородях стихов Блейка, расшифровка которых могла помочь напасть на след убийцы. Уилсона мало интересует характер Рида — недаром «Стеклянную клетку» психологи обычно рассматривают как один из философских романов Уилсона. С таким же успехом ее можно было бы расценивать как роман-детектив. Так или иначе, это не лучшее из произведений Уилсона в 60-х годах, хотя, может быть, и наименее зашифрованное.
Уилсона продолжал живо интересовать и волновать вопрос о работе мозга. В «Стеклянной клетке» здоровый мозг представлен в образе Рида, больной в образе Сандхейма.
Успех автора в том, насколько ему здесь удаются реалистические портреты: образы полубезумного Сандхейма и ученого-филолога Дэмона Рида, раскрывающего тайну преступлений безумца, рисуются с убедительной силой. Глубина анализа психики столь различных персонажей как главная черта романа убеждает в даровании Уилсона и как художника, и как психолога. Читающий книгу готов вместе с Ридом понять границы ответственности Сандхейма.
Рисуя змею, живущую в стеклянной клетке в богатом доме Сандхейма (отсюда название книги), Уилсон создает аллегорию, что едва ли требует доказательств. Боа-констриктор меняет кожу, болея и мучаясь. Столь же аллегоричен финал романа и связь этих двух структур: к новой жизни Сандхейм рождается благодаря гуманному и вдумчивому подходу Рида. Рождение это проходит тяжело и в муках, но дает основания для надежды.
«Стеклянная клетка» воспринимается как подход автора к его философским проблемным романам. Первым настоящим «уилсоновским», то есть философским, романом было «Необходимое сомнение». Здесь, как в тугом узле, сосредоточились давно волновавшие автора проблемы. Здесь Уилсон вплотную подошел к своему лучшему и наиболее содержательному произведению «Паразиты сознания».
Герой романа «Необходимое сомнение» — Густав — молодой ученый-нейрофизиолог, продолжающий дело своего отца, нейрохирурга, погибшего в годы нацизма в фашистской Германии. Фамилия Густава — Neuman — новый человек — символична. Он горит мыслью исследовать до возможных глубин различные состояния человеческого сознания. Он экспериментирует на основе препарата, открытого еще старшим Нейманом, его отцом, ученым с мировым именем. Нейромизин разрушает привычный ход мысли и освобождает человеческий мозг от привычных рефлексов, давая прибегнувшему к нему ощущение безграничной свободы и огромную силу концентрации воли. Правда, при неосторожном применении препарат вызывает депрессию, что может вести (и иногда уже вело) к самоубийству «пациента». Нейман не преследует никаких корыстных целей, в которых его подозревают, но готов поступиться традиционной моралью ради доказательства своих теорий в валентности своего препарата.
Опираясь на новейшие данные науки, К. Уилсон воплощает в романе свою мечту о новом человеке, способном острее мыслить, на большее решаться, смелее дерзать.
Метафора Уилсона «человек, открывающий в себе бога», не содержит ничего мистического. Это ясно, в частности, из рассуждений Неймана о том, что ни один из живущих сегодня людей не осуществлял того, на что человек как таковой потенциально способен. «Открытие в себе бога» — так автор обозначает собственную дерзкую мысль.
Вторая центральная фигура романа — старый немецкий профессор Цвейг, бывший другом отца Густава и вынужденный эмигрировать в свое время из нацистской Германии.
Появившись в Лондоне после войны, Цвейг застает там сына покойного Алоиза Неймана, но узнает, что за тем ведется полицейская слежка, так как его подозревают в убийстве стариков, над которыми Нейман-младший производит свои опыты из корыстных целей при помощи гипноза и открытого отцом галлюциногена. Сначала Цвейг участвует в преследовании Густава, но постепенно начинает понимать смысл поступков своего бывшего ученика. Молодой ученый убеждает старого в правомерности как своих выводов, так и опытов над людьми, добровольно идущими на эти опыты. В решающий момент, после длительной беседы с Густавом, Цвейг помогает Нейману спастись от преследующей его полиции. Финал романа позволяет предположить, что ученый-философ, глубоко заинтересовавшись рассказом Неймана о его опытах, присоединится к нему для совместных поисков путей освобождения человеческого разума для новой, более полной и плодотворной деятельности.
Галлюциноген восстанавливает силы и молодость старикам, но лишь на короткий период. Однако «жертвы» Неймана идут на этот эксперимент добровольно и приписываемые ему «убийства» не могут быть поставлены ему в вину, в чем он убеждает своего старого учителя. Он продолжает свои опыты, потому что надеется на их конечный результат: в основе его исканий — благо человечества. Название книги основано на аллегории, положенной в ее основу: пройдя через необходимое сомнение, человеческая мысль приходит к познанию истины. Обращение к художественным образам помогает автору книги эту истину раскрыть.
«Необходимое сомнение» читается как превосходный остросюжетный роман детективного жанра. Но в Уилсоне сочетаются — а порой и спорят — философ и художник. Находясь в постоянном поиске, он открывает все новые и новые горизонты мысли и, увлекаясь новыми открытиями науки, стремится воплотить эти открытия в образах. Но он не может идти традиционными путями, не может, в частности, уделить много внимания решению характеров, изображению обстоятельств, описаниям природы, обстановки действия. В «Необходимом сомнении» действующие лица лишь намечены. Нейман и Цвейг, скорее носители определенных концепций, чем люди сложной судьбы, заинтересовывают читателя не как бывшие эмигранты, враги гитлеровского режима: в центре читательского внимания — опыты Неймана над человеческим мозгом и этические проблемы их допустимости, а не тот или другой характер и судьба той или иной личности, в данном случае, скажем, характер самого Неймана и профессора Цвейга.
От «Необходимого сомнения» был один шаг к «Паразитам сознания».
2
Безусловно, лучшим и наиболее насыщенным философским содержанием романом Уилсона был и остается роман «Паразиты сознания» (1967). Человек, впервые знакомящийся с его творчеством, без колебаний причислит этот роман к разряду научной фантастики. Вместе с тем если в нем и есть ее элементы, то это лишь символическая форма передачи сложного замысла писателя. Значение романа выходит далеко за пределы этого вида литературы, хотя Уилсон и пользовался его структурами и приемами, исходя из своего принципа «золоченой пилюли» (the golden pill). Какие бы мотивы фантастики ни звучали в романе, они не могут затушевать глубокий философский смысл изображаемого в этом очень непростом произведении.
Большое значение для понимания «головного» романа Уилсона имеют рассуждения немецкого экзистенциалиста Хайдеггера об обывателях, строящих свое поведение, всю свою жизнь на «принятом» — «das man»: так говорят (т. е. так принято говорить,) так думают (т. е. так принято думать), так поступают (т. е. так принято поступать), иными словами, так следует говорить, поступать и думать. Обыватели боятся отступать от принятого... Ненавидя это «man», Уилсон противопоставляет ему поведение, продиктованное разумом. Благодаря своей духовной лени обыватель, как замечено в «Путешествии к началу», «живет позорной жизнью червя, хотя мог бы парить как птица». «Обыватель не хочет видеть ничего, кроме будничного опыта, хотя мог бы стать подобным богу».
...В «Путешествии к началу» Уилсон демонстрирует убеждение в том, что нет ничего неизменного, нерушимого, раз навсегда данного, нужна лишь концентрация воли и усилий для того, чтобы изменить свою «долю»...
В сложной ткани романа, действие которого происходит на рубеже XXI века, главная тема — борьба ученого-археолога Остина и группы высокопросвещенных и смелых ученых с загадочными существами, паразитирующими в мозгу человека и доводящими сотни людей до самоубийства, причина которых никому не известна. «Паразиты сознания» (символическое воплощение хайдеггеровского «man») принимают все застойное и рутинное, но преследуют тех, кто смело и творчески мыслит. Они мешают человеку в его движении вперед, порождают страшное общественное зло, разрушительные войны и, в конечном итоге, преждевременную смерть людей.
Борьба с паразитами — этими символическими существами рисуется как необыкновенно трудная, почти невозможная для людей слабых. Победить их человеку мыслящему и творящему потому так трудно, что он находится под сокрушительной властью инерции, умственной лени и непреодолимой привычки.
В своем трактате «Оккультное» Колин Уилсон писал: «Когда наш мозг «свеж», не охвачен сонливостью, полон активности, сила его огромна. Но сила эта ослабевает, когда человек попадает под власть ежедневной рутины. Но что такое рутина? Это своего рода ослабление воли, вызванное ощущением, что все «не стоит того». Наши силы ослабевают и истощаются под бременем будничности, обыденности и скуки».
Мысль о создании романа о силах, мешающих человеку «парить в небе, подобно птице», появилась у Уилсона тогда, когда он создавал «Введение в новый экзистенциализм». Там уже он писал: «Может показаться, что существует какая-то таинственная сила, которая сдерживает человека, мешает ему полностью овладеть своими возможностями. Иногда кажется, что внутри самого человека гнездятся невидимые существа, задача которых — помешать ему ощутить свою свободу. Если бы человек мог полностью осознать наличие этого врага в своем собственном сознании и направить на него всю батарею своего внимания, вопрос был бы решен — началась бы новая ступень в эволюции человека — фаза подлинно человеческого».
«Человек — это целый континент, но его самосознание не больше чем садовая полоска при доме»,— пишет Уилсон уже в тексте своего романа. «Это вызвано тем, — продолжает он, — что человек почти целиком состоит из неосуществленных возможностей. Люди, которых называют великими, это те, у которых хватило мужества реализовать хотя бы некоторые из своих латентных возможностей. Так называемый «средний человек» слишком робок, чтобы сделать попытку себя проявить. Он предпочитает уют садовой полоски при доме».
Познать мир и себя — главная задача человека, и она осуществима, подчеркивает Уилсон: «Ведь главная беда в том, что мы все прикованы к сегодняшнему дню. Мы поступаем как машины, а наша свободная воля минимальна... у нас гораздо меньше силы воли, чем мы думаем. А не иметь воли — это не иметь свободы. Нами управляет привычка. Наше тело как робот, который выполняет то, что выполнял вчера или за последний миллион лет...»
Все приведенные размышления автора «Паразитов сознания» показывают, что задача его — заставить читателя заглянуть в будущее, а будущее в его понимании — лучезарное существование людей, освобожденных от сил инерции и привычки, которые символизируют «паразиты сознания».
В миропонимании Колина Уилсона еще много от его учителей-идеалистов: это особенно очевидно в его трактовке исторического процесса. Так, Уилсон объясняет социальные противоречия капитализма не действием объективных социально-экономических и исторических закономерностей, а происками «паразитов сознания». Но роман не был задуман как социальный в духе романов XIX века.
Эти противоречия автор раскрывает в символических формах. Так, рисуя войну героя — Остина — с паразитами, сосущими духовную энергию человека и не дающими ему возможности проявить свой интеллектуальный потенциал, герой книги опирается на феноменологию Гуссерля. Ссылается Уилсон и на Хайдеггера, и на Карла Юнга, и на Уайтхеда, и Мерло Понти, и на Гурджиева, и на Тейяра де Шардена... Однако ставить Уилсону в вину то обстоятельство, что он слишком часто ссылается на запомнившиеся ему высказывания чуждых нам философов, означало бы не увидеть за этими ссылками того позитивного заряда, который определяет роман в целом, а не его детали.
Главная сила романа в теме борьбы человека против собственной инертности, борьбы с обыденщиной и обывательщиной, убивающими в нем инициативу к деятельности и творческой активности.
Философская концепция, которую Колин Уилсон развертывает на страницах своей книги, отмечена глубоким гуманизмом в самом решающем смысле этого термина — верой в человека, в его высокое предназначение во вселенной и неограниченные возможности, прежде всего возможности мозга и связанные с ними перспективы биологической эволюции. Жизнеутверждающие установки автора противостоят философскому пессимизму и негативной концепции самоуничтожения человеческой цивилизации, наглядно выражающим кризис общественного сознания в империалистических странах.
Аллегорический рассказ о борьбе ученых-археологов конца XX века с духом рутины и пошлой успокоенности облечен Уилсоном в форму динамичного и увлекательного повествования о походе против «паразитов», предпринятом археологами Остином и его другом Рейхом сначала в условиях археологических раскопок глубокого залегания в Каратепе, но скоро на более широком поле деятельности. Когда до времени затаившиеся «паразиты» решают атаковать сначала Остина и Рейха, а потом целую группу объединившихся вокруг них ученых разных стран, пребывание Остина в Турции становится небезопасным ввиду массовых самоубийств ученых, связанных с Остином, и «разоблачений» француза Рибо, пытающегося обвинить во всем этих ученых. Остин и Рейх, считая невозможной свою дальнейшую деятельность на раскопках в Каратепе, покидают свои командные посты и отправляются в США, президент которых гарантирует им безопасность
и условия для продолжения работы по изучению природы «паразитов сознания» и путей борьбы с ними.
В романе нет реалистического «фона» — изображения социально-политической обстановки в США, что, впрочем, и естественно, поскольку речь идет о неведомом будущем. Не было его — или было очень мало — в изображении работы ученых на раскопках в Диарбекире (Каратепе), если не считать очень живо переданных турниров с журналистами и пресс-конференций, проводившихся после сенсации с непонятными самоубийствами. Но действие развертывается не в безвоздушном пространстве и не в мире фантазии автора, хотя фантастика, безусловно, введена в повествование и занимает свое место в его структуре.
Важную роль играет в книге Уилсона эпизод военного конфликта на территории Африки и изображение отношения к нему борцов против «паразитов сознания». Выступление Гвамбе — новый вариант фашистского вождя, агитирующего против «белых» и выступающего с позиций черного расизма или так называемого «панафриканизма»,— трактуется Остином и его единомышленниками как работа тех же «паразитов сознания». Изображение активной реакции борцов против «паразитов» помогает понять социально-политическую позицию Уилсона, ярого противника войн, всех видов агрессии и всех вариантов расизма. «Черный расизм», проявленный Гвамбе-диктатором, совершившим военный переворот на территории Союза Африканских стран и готовящим истребительную и беспощадную войну против «белых» и в пределах европейских стран и даже Америки, вызывает глубокий протест Остина, и он мобилизует все прогрессивные силы США, где в это время находится, на борьбу за прекращение войны и нейтрализацию Гвамбе. Обращаясь к угрожающим миру конфликтам в Африке, а затем и в Западной Европе, где молодой ученый Хазард пытается идти по стопам Гитлера и проповедует откровенный расизм арийского образца, Уилсон пишет, что «паразиты» в течение двух столетий раздирали страны и народы истребительными войнами, которые необходимо прекратить и которым необходимо противиться.
США оказываются в романе на пороге атомной войны против африканской диктатуры; всему человечеству угрожают силы, управляемые все теми же «паразитами сознания», военным «man». Когда приходит известие о
том, что Хазард двинул атомное оружие в Австрию, «президенты США и Советского Союза призывают его одуматься». Само собой разумеется, что, изображая Гвамбе, с одной стороны, и Хазарда — с другой, Уилсон не имел в виду какую-то реальную военную опасность именно из Черной Африки или из ФРГ : речь в романе идет о военной опасности как таковой и отношении к войнам как таковым самого автора1.
Сказанного, полагаю, достаточно для того, чтобы убедиться в общей мировоззренческой позиции Колина Уилсона. Его неизменный оптимизм и вера в беспредельные возможности человеческого интеллекта выступают от первой до последней страницы романа. Все силы, мешающие восходящему движению человека, встающие на его пути, как-то: войны, фашизм и его неизбежный спутник расизм — должны быть с этого пути устранены. Но и на этом Уилсон не останавливается: он идет очень далеко в своих мечтах и прогнозах. Мечта его — не только долголетие, но бессмертие человека — «человека разумного».
Финал романа открытый. Последние страницы написаны так, что читателю предоставляется возможность строить догадки. Остин и Рейх со своими новыми последователями и единомышленниками улетают в космос. Спустя несколько лет другая космическая экспедиция обнаруживает корабль, но команда исчезла бесследно... Погибли ли ученые или переселились на другую планету, где им не угрожает больше нападение паразитов сознания? Или следует считать, что они достигли бессмертия? На мой прямой вопрос несколько лет назад Колину, что он имел в виду, я не получила ответа. Решение этого вопроса, сказал он только, я хотел бы предоставить читателю моей книги.
Роман Уилсона философский и аллегорический. Подходить к нему с обыденной меркой значило бы не понять книгу.
Остин и Рейх, Рибо или Холкрофт — живые люди, обладающие индивидуальными характерами и своим неповторимым обликом, а не плод фантазии автора. И в то же время не рисунок характеров и не описания природы или деталей быта определяют художественное значение заме-
нательной книги. Несмотря на то что многие философские положения, высказываемые автором, нам неприемлемы, основная идея романа носит общечеловеческий характер, в главном ложащийся в русло тех перспектив развития человека, которые предсказывает наша философия, — ликвидация войн, создание условий для подлинного расцвета человеческой личности и полного раскрытия ее могучего творческого потенциала. Закрывая книгу, вдумчивый читатель не раз вернется к убедительным аллегориям автора. Сила книги Уилсона в уверенности писателя, что победа будет за человеком и человечностью, а не за теми, кто мешает ему жить и творить.
На протяжении двух десятилетий писатель выпускал в год по семь-восемь книг, требующих обширных знаний и непрерывного горения. Он работал с такой отдачей и быстротой, которые можно было бы назвать невероятными, если бы не знать близко этого человека и не видеть своими глазами продукцию его необыкновенного мозга.
«Философский камень» читается с увлечением, но отношение к его содержанию интеллигентного читателя определяется больше рассказом об опытах, которые производят друзья, чем лавкафтовскими легендами о возможности пробуждения «Старых», могущих изменить лицо Вселенной...
Всем, сколько-нибудь знакомым с работами современных физиологов и психологов, содержание «Философского камня» не покажется необузданной фантазией. Этот глубоко аллегорический роман возник на основе реально познанного и познаваемого, а не иррационального. «Философский камень» писался как научно-фантастическое произведение, автор намеренно строил его, исходя из законов этого жанра, более того, ориентируясь на образцы, созданные X. Лавкрафтом. Но фантастика в романе лишь «игра», та занимательная «упаковка», в которой автор преподносит читателю огромный груз освоенной им научной информации о работе человеческого мозга и его возможностях. Книга с увлечением читается теми, кто знаком с этим материалом, и будит мысль тех, для кого он неведом. Ставится вопрос о долголетии, даже возможном бессмертии человека. Название романа — метафора, аллегорически раскрывающая значение замысла: оно напоминает средневековую легенду о мечте алхимиков — философском камне долголетия.
«Философский камень» был последним крупным произведением Уилсона 60-х годов. Окончив работу над ним, Уилсон обратился к другой тематике, и в его творчестве наступил новый этап.
Я уже отмечала тот неоспоримый факт, что не все выпускаемое Уилсоном одинаково глубоко и убедительно по содержанию, но динамика труда Уилсона так или иначе не превзойдена, и он, не позволяя себе ни болеть1, ни отрываться от своей пишущей машинки, продолжает на своем примере доказывать свой любимый тезис — homo sapiens должен стремиться к тому, чтобы стать homo sapientissimus.
Какие бы суждения ни высказывались в критике о характере философских романов Уилсона, нельзя обойти молчанием тот факт, что на фоне английской литературы 60-х-70-х годов он составлял исключение, определяемое общей интонацией его творчества.
Если Голдинг в ходе лет все глубже уходил в пессимизм и скепсис, Уилсон оставался верен своему оптимизму и искал ему обоснование в науке, как бы порой ни спешил с выводами и декларациями.
Творчество Уилсона, проникавшего глубоко в открытия современной науки, верящего в энергию и великие возможности человеческого разума, противостоит сегодня литературе психозов и неврозов, литературе отчаяния и пессимизма, столь популярной и в Великобритании и на всем капиталистическом Западе.
Пусть Уилсон, увлекаясь последними открытиями биологии, физиологии и физики, не всегда сохраняет верную пропорцию, точный баланс между социальным и биологическим, допуская в своих образах крен в сторону биологического, — в мировоззренческом смысле он опережает не одного буржуазного социолога.
Сопоставляя философский роман Голдинга и философский роман К. Уилсона, можно сказать: в них воплотилось два полярных взгляда на человека — взгляд пессимиста и скептика и взгляд оптимиста. Уилсон это не только знает, но констатировал в переписке со мной неоднократно.
Противоречия человеческой личности, возможности совмещения в ней огромной силы «положительного заряда» с «зарядом негативным» — подвига и преступления — вот что толкнуло Уилсона на изображение разного рода порой чудовищных и отвратительных и тем не менее отнюдь не выдуманных преступлений. Преимущественно убийства как высшей формы нарушения человечности, крайней антитезы идеала Уилсона — «человек в потенции бог». Это определение писателя не имело ницшеанского смысла — это условное определение того homo sapientis-simus, каким он хотел и хочет видеть человека.
70-е годы не были годами расцвета Уилсона как прозаика, хотя он и не остановился на достигнутом. Вполне возможно, что искания в психологии преступлений могут привести писателя к еще большим глубинам психологических прозрений и философских построений. Что касается «Оккульта» и «Мистерий», то, с моей точки зрения, они лишь первые шаги к серьезному постижению паранормального (конечно, не сверхъестественного!). Сам Уилсон сознает, что еще не достиг в «Мистериях» того, чего хотел достигнуть.
В личном письме (от 16.XI 1.1974) Колин сообщал, что за всю жизнь не сделал того, что сделал в одном этом году. «Я превратился в автоматическую пишущую машинку»,— жаловался он. Перечисляя часть сделанного им за год, Уилсон сообщал: «Осенью я написал 100 статей на 3000 слов каждая; написал книгу «Искусство романа», которую приходилось временами прерывать, кончая другие книги. Предполагается, что я должен закончить 16 работ, а я еще не окончил «Оккульт», который должен был сдать два года назад! А биографию Рейха, которую ждут издатели, я еще даже не начинал...»
В 70-х годах Уилсон, продолжая свои размышления по тому вопросу, который оставался в центре его внимания, обратился к детективному жанру, ища в нем наиболее удачную форму для дальнейшей разработки проблемы человеческой психики. Еще в 1969 году он выпустил «Энциклопедию убийств» — весьма своеобразную панораму преступлений, зарегистрированных в Великобритании за несколько столетий. Одновременно он обратился
к созданию детективов различного характера. Он выпускает книги «Бог из лабиринта», «Темную комнату», «Дело об убийстве школьницы», «Вампиры космоса», «Замок Франкенштейн» и др.
На мой вопрос, чем был вызван этот поток произведений детективного жанра, Колин ответил, что они создавались под влиянием Достоевского, и спросил в свою очередь меня: «А разве Достоевского не интересовали эти же проблемы? «Преступление и наказание»? И сколько еще...»
Легче всего было бы сказать, взяв в руки «Энциклопедию убийств», где белый супер заливают потоки алой крови, что интерес автора книги к убийству — составная часть его интереса к напряженному сюжету, которому Колин всегда придавал значение. Однако сам автор объясняет дело по-другому и много сложней. В одном из своих писем он заметил: «Я склонен думать, что заинтересовался психологией преступления по той же причине, по которой она интересовала Бальзака и Достоевского... Меня всегда занимала способность человека творить не только добро, но и зло...»
4 февраля 1980 года Уилсон мне написал: «За последние годы я вынашиваю совершенно новую теорию паранормального. Мой интерес к этим вопросам, как Вы могли заметить, читая «Мистерии», лишь часть моего интереса ко всей проблеме человеческого сознания, его ограниченности и его возможностей... Как Вы знаете, все, над чем я работаю, связано с изучением этих потенциалов». Все больше интересуясь проблемами паранормального, Уилсон выпустил роман «Власть пауков» («The Spider World»), Книга эта, весьма популярная на Западе, показалась мне больше похожей на фантастический роман.
Письмо Колина было подробным и содержательным. И все же оно показалось мне тревожным. Подлинно научные выводы переплетались в нем с выводами, вызывающими то ли удивление, то ли возражение. Меня удивили его рассуждения об астрономах, которые якобы опровергают возможность движения во времени в прошлое и предвидение будущего. Это утверждение вызывает недоумение, потому что опровергает знакомство Уилсона с теорией относительности Эйнштейна. «Существует столько доказанных случаев предвидения будущего, что становится ясно, что в нашем представлении о времени что-то не в порядке». Трудно представить себе, что в 1980 году Колин Уилсон забыл об учении Эйнштейна и его концепции Времени — Пространства. А сколько новых работ появилось за последние десятилетия в разных странах мира! В рассуждениях Уилсона о предполагаемой двойственности мозга и работе двух его полушарий также прозвучали какие-то фантазии. Хотя за последние годы теорию эту начали подтверждать ученые-специалисты.
* * *
За последние годы Уилсон вступил, по-видимому, в новую фазу своей творческой деятельности. После публикации «Оккульта» и «Мистерий» он все больше углублялся в изучение проблем психологии, о чем читает лекции, выезжая в различные города США по приглашению администрации соответствующих университетов. «Детективный» период в его деятельности если и не окончился, то во всяком случае перестал превалировать, как в 70-х годах. Впрочем, изучение психологии преступности, которая живо интересовала писателя на протяжении всей его деятельности, не окончилось, а лишь отодвинулось в сторону, уступив место более широким вопросам, связанным с изучением психологии личности. Именно в этом аспекте, думаю, и нужно рассматривать произведение, жанр которого определить одним словом трудно: я имею в виду «Врачевателя личности», книгу, лишь отчасти примыкающую к прежним романам Уилсона.
«Врачеватель личности» вышел в 1985 году и содержит в себе как элементы сюжетности (не забыта теория золоченой пилюли!), так и — главным образом — документальность.
Редакцией, опубликовавшей книгу, она рекомендуется читателю как роман, что не может удивить, если помнить железные законы британского книжного рынка!
Облеченный в форму изображения одного отрезка в жизни и деятельности молодого врача, глубоко заинтересованного вопросами психологии, «Врачеватель личности» передает интересные соображения автора о возможности воздействия на формирование, а чаще перестройку личности. В одной из глав книги (20-й) Колин говорит о встрече с героем своего произведения, что позволяет предположить непосредственное знакомство его с Чарлзом Перуцци, видимо выступающим в книге под псевдонимом.
Сюжета, в обычном смысле термина, в книге почти нет. Если не отказаться от восприятия ее как романа, то это типичный документальный роман. Обрисовке портретов действующих лиц уделено сравнительно небольшое внимание: говорю «сравнительно» потому, что, хотя таких портретов и немало и они в высшей степени убедительны, решение характеров не входило в задачи автора или входило лишь в минимальной степени.
Герой произведения Перуцци, или просто Чарли, как его называют многие из его знакомых (он молод), как индивидуальность обрисован скупо. Интересней и полней портрет капиталиста Мак Кеона, финансирующего исследования Чарли и покровительствующего ему (не без корыстных целей).
Чарлз Перуцци обладает, как показывают его поступки, задатками незаурядной творческой личности, но он еще молод и не искушен в жизни,— обычный практикующий врач, порой даже застенчивый и излишне скромный. Случайность (болезнь двоюродного брата — ученого-психолога) приводит Чарли на конференцию врачей-психиатров и ученых-психологов, где он должен прочесть написанный заболевшим братом доклад.
Останавливаются участники конференции, в их числе Чарли, в одной из фешенебельных гостиниц Лондона и в процессе работы конференции знакомятся с рядом интересных людей — ученых и их родственников. Делая доклад, Чарли сбрасывает с себя стеснительность и вносит в читаемый им текст много интересных добавлений от себя, которые живо заинтересовывают участников научной встречи. О Чарли начинают говорить, его выступление рассматривают как блестящее и новаторское. Здесь зарождается карьера Чарли. Ей способствует еще одна случайность: ему удается практически спасти пытавшуюся покончить с собой молодую женщину и обеспечить ее дальнейшее существование, разгадав секреты ее неудач в жизни и неумение реализовать свою личность. Спасение Шарон Энгстром, жившей в соседнем номере гостиницы, помогает Чарлзу Перуцци додумать до конца свои интересные догадки о воздействии на людей и помощи им в реализации своей личности.
Другой блестящий опыт Чарлза помогает ему встать на ноги и практически определяет его карьеру: Уилсон здесь, концентрируя внимание на опытах врача, в то же время дает читающему ощутить свое отношение к роли денег в построении тех или других карьер. Не было бы денежной поддержки мультимиллионера Мак Кеона, не было бы и карьеры, дает понять автор, успевший познакомиться с законами жизни на Западе.
Опыт Чарли над сыном Мак Кеона, ставшим уличным хулиганом и потенциальным преступником (ему угрожает тюрьма, избежать ее не помогут даже деньги отца), удается блестяще. Разгадав причину поведения сбившегося с пути юноши в отсутствии каких-либо конструктивных интересов, Чарлз (сыграв на одном латентном интересе парня — шахматах) помогает ему блестяще осуществить свои способности в этом направлении, т. е. становлению его личности. Уилсон не забывает показать в своей книге, насколько денежная и техническая помощь, которую предоставляет молодому исследователю Мак Кеон, небескорыстна. Мак Кеон не только счастлив спасением сына — он знает, что сможет многое извлечь для себя из продвижения к славе Чарлза Перуцци. Портрет Мак Кеона, видимо, срисован Уилсоном с натуры. Об этом нетрудно догадаться, зная близко жизнь самого Уилсона, отягченного большой семьей и постоянно испытывающего до сих пор денежные затруднения... «Деловой человек» видит в Чарлзе источник прибылей и не жалеет средств на приобретение нужной врачу технической аппаратуры.
Не может удивить интерес Уилсона к той теме, которая им поставлена в центре внимания романа «Врачеватель личности». Проблема личности человека в его настоящем и будущем, его сущности играет сегодня значительную, если даже не ведущую роль в осмыслении современной системы общественных отношений. Проблема эта, центральная в философии Запада еще в начале века, перекочевывает во всей ее сложности в литературу, определяет ее лицо после второй мировой войны.
Но в ее гуманитарной проблематике буржуазная философия нашего времени базируется на идеалистической форме познания. В зависимости от характера философирования или принятия той или другой философской школы она либо опирается на внутреннюю экзистенцию, либо на непознаваемое, либо на бога, т. е. «ничто». Именно таковы новейшие течения современной философии Запада, и среди них — так называемый философский антропологизм (неотомизм, экзистенциализм, структурализм в его различных аспектах). Все эти течения в той или другой мере, в том или другом варианте связаны с социально- политическими, идейными и естественнонаучными движениями или открытиями современности. Колину Уилсону нелегко отказаться от идеалистических основ своего мышления. Он один из тех, кому нелегко даются его философские искания, но в его книге «Врачеватель личности», мне кажется, преодолены идеалистические заблуждения замечательного самоучки.
За последние несколько лет (в особенности после выхода «Оккульта» и «Мистерий») Колин Уилсон, не прекращая изучения явлений экстрасенсорной перпенции, а так же возможностей человеческого мозга, обратился вновь к научной фантастике. К научной фантастике относится выпущенная в 1987 году первая часть задуманного им огромного по размерам эпоса о пауках и людях... «The Spider world» назвал Уилсон первую часть этой эпопеи (ее объем 398 страниц!). Буквальный перевод этого названия «Мир пауков», но содержание книги диктует скорей другое — «Владычество пауков» или «Пауки-убийцы».
В дальнейшем я позволю себе называть книгу именно так. Вторая часть «эпоса» уже опубликована издательством «Грэффтон Букс» в Лондоне; она носит название «Дельта».
В редакционной аннотации «Пауки-убийцы» рекомендуются как новая попытка Уилсона испробовать свое дарование в жанре фантастики. Едва ли это точно: уже «Паразиты сознания» наполовину фантастический роман, что не мешает этой лучшей из книг Уилсона претендовать на определение философского романа. Новая книга, на создание которой он, судя по письмам, потратил много сил и даже времени (как бы скоро Колин ни писал), требуя внимательного прочтения, до конца все же остается непонятной. В ней, бесспорно, содержится какой-то чрезвычайно актуальный, притом политико-нравственный подтекст, но определить его безошибочно, разобраться во всех структурах сложной мысли автора, думается, до прочтения «Дельты» окажется затруднительно. То, что во «Владычестве пауков» спрятаны аналогии и актуальные намеки, очевидно, но было трудно их расшифровать без помощи автора. Многое в этой книге (которую романом было бы едва ли справедливо называть) воспринимается как аллегория. Аллегоричны странные пауки смерти, пожирающие людей и ведущие за ними непрерывную охоту, аллегорична и структура их жизней и жизней людей — их потенциальной добычи.
Герой книги Найгл — молодой человек, задавшийся заранее обреченной на неудачу целью уничтожить пауков, точнее, низвергнуть их владычество на земле, едва ли может быть воспринят как сколько-нибудь близкий к действительности образ. Вместе с тем Найглу не чужды человеческие переживания — страх за судьбу своих родных, боль за погибшего старика отца, ненависть к чудовищным эксплуататорам и убийцам.
Возвращаясь из опасного и рискованного путешествия в «спрятанный» город Диру, Найгл совершает невероятное: он убивает смертоносного ядовитого паука (одного из сотен ему подобных) и тем самым одерживает победу в поединке «двух волевых сил», что неминуемо привлечет к нему внимание мира чудовищ в паучьем обличии, и прежде всего Паука Смерти. Уилсон даже дает понять, что, по всей очевидности, дни Найгла сочтены.
* * *
Как уже говорилось произведение Колина Уилсона «Мир пауков» («The Spider world») без развернутой расшифровки автора понять затруднительно. По жанровому признаку это фантастическая эпопея, и, если не получить пояснение автора, эпопея, построенная на аллегориях.
Полученное мной одновременно с текстом книги письмо Уилсона, содержащее ключ к этому загадочному произведению, подчеркивает другое. «В книге, — пишет автор, — никаких аллегорий нет». Но тогда что же это? В тесной пещере ютится семья первобытных людей, прячась от смертоносных укусов огромных пауков, преследующих человека и (поймав его) питающихся его кровью. Место действия — пустыня, климат, соответствующий ей... Но делать преждевременные выводы не следует! «Когда Найгл (молодой герой книги), — пишет Уилсон, — узнает историю человеческого рода, он приходит в ужас, поняв, что даже тогда, когда человеческий род был свободен, он счастлив не был. Человеку было свойственно врожденное стремление к самоуничтожению (?), и он был неспособен жить в мире». Оказывается, таким образом, что Найгл, и его семья, и родители в сущности отнюдь не герои. «Чем лучше он, — гласит дальше письмо автора, — узнает пауков, тем лучше он понимает, что они вовсе не страшные чудовища (?), а такие же живые существа, как и он сам». Более того, в письме Уилсон уже признает, что его новое произведение аллегорично! При этом аллегория эта кажется более чем неожиданной в своем примитивизме. «...На земле, — пишет он, — должно быть два хозяина вместо одного... В каком-то смысле роман представляет аллегорию необходимости сосуществования капиталистического и коммунистического миров. Ни один из них не должен навязывать (?) другому свое миропонимание (!)». Подобное заявление поистине неожиданно. Трудно, читая первые страницы эпопеи, находить в ней столь современные мотивы.
Как сам Колин Уилсон, так и его единомышленники в Великобритании, США и Австралии, в своих письмах мне подчеркивали восхищение «паучьей эпопеей». Думается, что, если в ней и есть здравые мотивы (в частности, главный — осуждение войны и нападения одних народов на другие), построена эпопея не только слишком загадочно, но и примитивно в своих выводах и обобщениях.
Можно ли считать, что на этом произведении творческий рост Уилсона завершился? И что «Мир пауков» (может быть, скорее, «Власть пауков»?) его высшее достижение? Боюсь, что, с моей точки зрения, это скорее блуждание в густом лесу поисков, где конечная цель достойна похвалы, но путь к ней приводит автора к сомнительным утверждениям. В «Мире пауков» это более чем очевидно, так как вся первая часть эпопеи рисует пауков как чудовищ, под страхом которых живут люди (в частности, Найгл и его семья), а, как явствует из письма, пауки должны восприниматься как хранители справедливости и превосходят человека, так как не испытывают постоянного желания воевать. «А когда Король Казак (на стр. 240) указывает ему (Найглу. — В. И.) на то, что человеческие существа в свое время эксплуатировали и поедали других животных, Найгл начинает сомневаться в своей правоте. Быть может, начинает он думать, даже лучше существовать при господстве пауков».
«Мир пауков» не был задуман Уилсоном как аллегория, хотя элементы аллегории в нем, несомненно, имеются. «По моему замыслу, — писал Уилсон, разъясняя мне в личном письме, что он хотел выразить в своем новом и очень сложном творении, — это книга о том, почему человеческие существа испытывают непреодолимое стремление воевать. В начале книги я старался показать, с какой симпатией мы относимся к тем немногим человеческим существам, которые ютятся в пещерах, и какое отвращение у нас вызывают охотящиеся на них страшные смертоносные пауки. Но в ходе повествования... я показываю, как Найгл (главный герой эпопеи. — В. И.) начинает понимать историю существ, которые живут в белой башне, понимать то, что даже тогда, когда люди были свободны, они не были счастливы, испытывали стремление (присущее им от рождения) к самоуничтожению. Они не были способны жить мирно. Чем лучше герои эпопеи узнают пауков, тем лучше они понимают, что пауки не такие страшные чудовища, как они полагали... Они даже в чем-то превосходят человека, так как не испытывают постоянной тяги к войне...»
Письмо, которое я даю в сокращенном варианте, кончается замечанием Уилсона: «Впрочем, наиболее важный мотив в книге будет опубликован в следующей части эпопеи — романе «Дельта».
Последний абзац построен так, что читающий его перестает понимать как текст книги, так и авторскую попытку его комментировать. Очевидно, ощущая туманность своих разъяснений, Уилсон заканчивает письмо обещанием все разъяснить в следующей части эпопеи («Дельта»).
Он так открывает секрет своего замысла: «...Только в конце книги Найгл начинает понимать, что разрешение коренной проблемы человечества заключается в понимании необходимости сосуществования с пауками, а не в уничтожении их... Человеческие существа должны стать такими же свободными, какими они были некогда, но для этого они должны научиться сосуществовать с пауками».
* * *
В 1986 году мы простились с Колином Уилсоном в Лондоне, куда он приехал меня проводить. Он по-прежнему верит в себя и верит в жизнь. Хочется верить вместе с ним в его будущее. Он мечтает о долголетии.
Отдавая себе отчет в той опасности, которая нависла над всей планетой, хорошо зная цену тем, кто заинтересован в гонке вооружений и подготовке «звездных» войн, Уилсон не потерял своего оптимизма. Пожимая ему руку перед посадкой в самолет, я попросила его: «Приезжайте теперь к нам поскорей!» — «Дело за вами», — ответил наш друг, широко улыбаясь.
[…]
Л-ра: Ивашева В. Судьбы английских писателей. – Москва, 1989. – С. 256-287.
Критика
