«Пересмешник» М. Д. Чулкова как пародия на роман
В. П. Царева
Середина XVIII в. и 60-е годы в России отмечены ростом национального самосознания, нашедшего свое выражение в стремлении создать историю государства и в пристальном внимании к народному творчеству. Характеризуя литературную атмосферу рассматриваемого периода, Л. И. Кулакова писала: «Теория «преложения» не могла удовлетворить назревшей потребности создания национального искусства. К концу 60-х годов стали вырисовываться два пути. Один из них — путь собирания народного творчества и опоры на него при создании художественных произведений, другой наметился в полемике 1769 года...». Новые тенденции в литературном процессе сказались в изменении жанровой структуры русской литературы, в которой все большее значение начинал играть роман. Полемика о романе, начатая журналами, получила дальнейшее развитие в творческой практике писателей-прозаиков.
«Пересмешник, или Славенские сказки» (1766-1789) М. Д. Чулкова целиком посвящен проблеме романа, хотя вопрос о жанровой принадлежности этого произведения спорен. Относительно «Пересмешника» в литературоведении существуют разные точки зрения. Одну развивает английский ученый Дж. Гаррард, другую — отечественный исследователь В. П. Степанов. Дж. Гаррард, отметив родство произведения М. Д. Чулкова с «Комическим романом» (1651-1657) французского прозаика Поля Скаррона, обусловленное общностью ситуаций, сложившихся во французской литературе первой половины XVIII века и в русской литературе второй половины XVIII века, рассматривает «Пересмешник» М. Д. Чулкова как пародию на авантюрно-галантный роман Ф. А. Эмина.
В. П. Степанов считает, что М. Д. Чулков опыт и приемы П. Скаррона усваивает «чисто механически», не осознавая их реального литературно-полемического смысла. Несмотря на несогласие с терминологией Дж. Гаррарда, которая приводит к мысли о нигилистическом отношении писателя к жанру романа вообще, его точка зрения представляется более справедливой.
Обращение М. Д. Чулкова к скарроновскому опыту борьбы с прециозным романом было отнюдь не случайно и явно имело для него принципиальное значение. Влияние романа П. Скаррона на «Пересмешник» М. Д. Чулкова сказалось в бурлескном стиле произведения, в буффонном характере интриг и приключений и в заимствованном сюжете о любовнице-невидимке. Вся двадцать первая глава «Комического романа» Скаррона посвящена разговору о жанре: молодой советник Рокебрюн и другие герои высказывают свое отношение к роману. Сопоставление произведений русского автора и его французского предшественника показывает, что при некоторых сюжетных заимствованиях М. Д. Чулков в своих атаках на роман достаточно самостоятелен. Русский писатель в своих претензиях к роману, щедро рассыпанных в «Пересмешнике», ни разу не повторяет доводы П. Скаррона.
Уже в предисловии М. Д. Чулков выдвигает новую установку. Отказавшись от традиционных для романа претензий на нравоучение, на исправление нравов, связанных с влиянием классицизма, он хочет развлечь читателя своим произведением, которое сам рассматривает как этап ученичества. Балагуря с читателем, он в то же время делает серьезные заявления, защищающие его писательское достоинство и своеобразие творческой манеры.
М. Д. Чулков понимает, что филиппики, щедро изрекаемые оппонентами романа, не способны показать недостатки галантно-героического и любовного романов. Низвергнуть эти типы жанра можно, только высмеяв их, что писатель и осуществляет вслед за П. Скарроном в своем «Пересмешнике, или Славенских сказках». О такой задаче говорит само название произведения. В. П. Степанов, трактуя заглавие книги, отмечает, что экспозиция имеет в сборнике совершенно самостоятельное значение, никак не объясняя дальнейшего повествования. Это самостоятельный замысел, к которому только и может относиться первая часть названия «Пересмешник», тогда как вторая часть представляет «Славенские сказки». Замысел М. Д. Чулкова, вероятно, был более цельным. Название «Пересмешник» не закрепляется автором за одной темой, а относится ко всему произведению, в котором писатель пародирует некоторые разновидности современного романа, приобретшие особую популярность в России. М. Д. Чулков пытается снизить его авторитет у соотечественников, показать несостоятельность его претензий на наставничество, найдя ему жанровый аналог. Таким эквивалентом является сказка. В этой полемике есть еще один интересный момент. В то время, как Ф. А. Эмин в своих романах обращается к экзотическому материалу, М. Д. Чулков намекает, что русскому читателю не надо так далеко ходить вслед за Ф. А. Эминым, так как аналогичную информацию он может почерпнуть из русских сказок. Полемичность произведения довольно умело замаскирована автором, что обусловлено, вероятно, большой популярностью жанра среди читателей, вкусы которых он корректирует исподволь.
С первых страниц произведения писатель включает нас в атмосферу литературной борьбы. Его огорчает популярность в читательской среде низкопробных, на его взгляд, романов Ф. А. Эмина и невысоких образцов этого жанра зарубежных авторов. Комментируя коммерческие операции своего героя Балабана, сменившего «Телемака» на «тавтяной мантилет», «Троянскую историю», «Маркиза» (вероятно, имеется в виду роман А. Прево), «Сатиры» Кантемира на «асалоп и книги по истории на стеганую поясницу и пух для двойной постели», автор в примечании пишет: «Этому удивляться не должно, что Балабан за те деньги, которые взял за «Телемака», мог купить мантилет, потому что этакие книги у нас очень дороги, а другие, как, например, грады, вертограды, стансы, мадригалы, идиллии, билеты (дешевы. — В. Ц.), то оными намостить можно Московскую дорогу. Старинных книг у нас очень мало, а особливо таких, каков есть в своем роде Телемак; а для чего их нет, то на это примечания я здесь не поставлю». В данном случае писатель намекает на политические причины создавшегося положения, при котором романы, на его взгляд, задурманивающие умы, дешевы, а серьезные книги оказываются недоступными массе читателей.
Стремление совместить в произведении негативное и позитивное начала привело к образованию в нем двух стихий: романно-сказочной и сатирико-бытовой. М. Д. Чулков «пересмехает» современный роман с его сказочным сюжетом и всесильными героями. Пародируемый роман сказочного типа живет у писателя по свойственным ему законам, он сделан вполне профессионально и добротно. Читатель даже не сразу улавливает ироническое отношение автора к роману, который им же самим создан, потому что повествование ведется автором самым обстоятельным образом и по колориту предваряет «Милорда Георга» М. Комарова. М. Д. Чулков выдерживает даже масштабы романа Ф. А. Эмина; он подробно описывает приключения вымышленных героев Силослава, Славурона, Аскалона, Кидала и других. Очень существенно для М. Д. Чулкова постоянное указание на то, что он не претендует на истинность описанных событий, их реальность. Он постоянно подчеркивает нарочитую условность ситуаций и образов. Указание на легендарность событий не более чем дань этой условности. Настойчивое подчеркивание фиктивного характера созданного М. Д. Чулковым художественного мира призвано скомпрометировать в первую очередь мистификаторский характер творчества его литературного врага Ф. А. Эмина.
М. Д. Чулков создает огромные периоды в духе современной беллетристики. Вероятно, меркантильные соображения сыграли при создании «Пересмешника» далеко не последнюю роль. Если другие не гнушаются таким способом зарабатывать на жизнь, то ему, Чулкову, социальное положение не позволяет быть особенно брезгливым.
Для большей наглядности М. Д. Чулков делает читателя соучастником творческого процесса современного писателя-романиста. Он обеспокоен тем, чтобы не забыть, где находятся его герои в настоящее время: «Владимира теперь в пути, Курошма во аде, а Неох в Винетте, то есть все по местам». Подобно незадачливому «автору» «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентельмена» Л. Стерна «сочинитель» М. Д. Чулкова простодушно сообщает «...что он еще не скучит и, чем больше пишет, тем больше родится в нем охота продолжать сии сказки». Писатель не упускает ни одного случая для того, чтобы разоблачить современный роман.
Каждая «романическая» ситуация используется им для полемики. Герой объясняется в любви, и М. Д. Чулков заставляет его произнести обширнейший период в духе романа, который он заключает следующим образом: «Признаюсь, что любовным моим изъяснением, которое присунул я ни к селу, ни к городу, читателю более наскучил, нежели всею моею книгою... я впредь таким нежным изъяснением скучать ему не буду, а это должен он мне простить, как человеку, подверженному мирским слабостям, который для изъяснения своей страсти нахватал несколько разных слов из трагедий и из романов и сплел сие нелепое изъяснение, в котором нет пи складу, ни ладу»9. В объяснении героя, адресованном госпоже Аленоне, соблюдены образные и интонационные средства, использованные Ф. А. Эминым в «Непостоянной фортуне», его переводных романах «Бессчастный Флоридор», «Любовный вертоград» и «Горестная любовь маркиза де Толедо». Чувства героев романов обычно гипертрофируются. М. Д. Чулков в изображении поведения героев высказывает требование следовать здравому рассудку и природе, отвергая романные стереотипы. Ирония автора пронизывает сцены покушения Неоха и Владимиры на самоубийство как обязательный атрибут романа. Находит у писателя логическое объяснение и пресловутая живучесть и неуязвимость романических героев, обусловленная материальными интересами авторов. Само имя героя М. Д. Чулкова студента Неоха ассоциируется по звучанию с именем героя «Приключений Фемистокла» Неоклом и указывает на его оптимический жизненный тонус. Писатель с пародийной целью заставляет героя, идущего в преисподнюю, «укорять свою судьбину» совсем в духе сетований героев Ф. А. Эмина.
Автор отмечает эклектизм поэтики романа, в котором все строится вопреки логике жизни. Он методично разбивает пункт за пунктом «правила сочинения романов или сказок». Для него синонимом к слову «романический» является «сказочный» и «дурацкий». Писатель разоблачает создавшееся противоречие между жизненной практикой авторов и описаниями, даваемыми ими в романах. Он подчеркивает этот диссонанс чистосердечным признанием сочинителя, который лихо пишет о войне, на которой никогда не бывал, глотает по целой армии в сутки, а сам сражается только с мухами и испытывает чувство робости перед военной формой.
Современный романист в изображении М. Д. Чулкова является историком вранья и басен, увлекающимся игрой собственного воображения. Так, Неох, будучи вписанным в романный контекст, «предчувствовал, что с этой минуты будет он действующим лицом в том романе, который Сочинителю писать за благо рассудилось. Неох, — продолжает М. Д. Чулков, — теперь в полной его власти, и он будет повелевать им так, как своим невольником, может одеть его в странную одежду, наденет на него золотой кирас с желтою епанчею, на голову даст ему белую чалму с желтыми полосами, лицо покроет чернью и взденет в уши ему вместо серег по крупной жемчужине, вручит ему лук, а за плечи колчан со стрелами, подпояшет его экватором и обошьет платье зодиаком вместо позумента, и так покажет его людям собранием четырех частей света или еще и больше, ...а ежели сойдет с ума по общему обыкновению писателей романов, то повернет землю верх дном, и сделает его каким-нибудь баснословным богом; ибо от романиста все невозможное статься может». Утрируя романный сюжет, М. Д. Чулков показывает, что в теперешнем романе все необъяснимо, все зиждется на случайностях, вымышленное подается как реальное, а перед настоящими трудностями писатели отступают. Они не заботятся о мотивировке поступков героев, не раскрывают внутренний мир человека.
Своеобразное преломление в «Пересмешнике» получает тема фортуны и вознаграждения, часто затрагивавшаяся Ф. А. Эминым. Писатель показывает изнанку метаморфозы героя. «Везение» Неоха в Винетте (Петербурге) явилось следствием того, что он был «секретарем таких дел, которые отправлялись у его высокопревосходительства в спальне». М. Д. Чулков, используя свои жизненные наблюдения, заполняет лакуны в жизненной философии Ф. А. Эмина, показывает возможный вариант пути достижения благополучия.
По-новому интерпретируется автором традиционная в приключенческом романе тема дороги. М. Д. Чулков вводит в свое произведение парадоксальную ситуацию: его герой, идя лесом, встречает русскую избу. В романе такая встреча кажется невероятной, так как читатель привык к чудесам. В дороге у героев романов обычно случаются сказочные приключения. А М. Д. Чулков о своем романе лаконично замечает: «В дороге ничего с ним важного не случилось; ибо он не был из числа тех храбрых людей, которые, находясь в дороге, обижают крестьян по деревням, отымают у них насильно лошадей, берут съестные припасы и за них не платят, не имея к тому ни малейшего права, и после ласкатели называют их людьми добродетельными». Раскрывая изнанку «рыцарства», писатель показывает, что в жизни приключения бывают совсем иного порядка, чем в романах. Подобные реальные «храбрые» путешественники обирают и обижают крестьян.
Современный роман дидактичен, писатель высмеивает и эту уязвимую его сторону. Наказание Неоха и Владимиры за покушение на первосвященника сопровождается обстоятельным нравоучением, которое нарочно М. Д. Чулковым «поставлено тут некстати; но это самое и красота книги: стихи украшает рифма, а романы или сказки украшаются нравоучением, поставленным некстати, и еще больше как занятым из какого-либо хорошего сочинения».
В «Пересмешнике» мы встречаем все лейтмотивы современного романа, все традиционные романные штампы. Читатель буквально захлебывается от многочисленных приключений героев, не успевает следить за распоясавшейся авторской фантазией. Но в современном романе уместен любой вымысел, поэтому утрировке он практически не поддается. Из отдельных замечаний, полемических выпадов против романа, пользующегося особенным спросом у современных читателей, постепенно складывается чулковское представление о будущем романе. У писателя вызывает чувство протеста разрыв между романом и действительностью. Он активно выступает за их сближение. М. Д. Чулков призывает авторов следовать природе и требованиям рассудка. Часто писатель противопоставляет обычному романическому решению свое, более соответствующее правде жизни. Он не возражает против вымысла в художественном произведении, но ратует за его разумное использование. М. Д. Чулков, создавая литературную сказку, подчеркивает в самом названии вымышленный характер произведения.
Двадцать лет спустя Чулков издает снова весь «Пересмешник», добавив к нему пятую часть, печатание которой было прекращено якобы из-за потери ее заказчиком. Не исключено, что эта утрата была мнимой, и автор сам пришел к выводу прекратить издание. Переиздавая весь «Пересмешник» в 1789 г., он внес некоторые коррективы: название первой главы, имевшее вычурный и пространный характер, М. Д. Чулков заменяет лаконичным «Начало пустословия». В конце четвертой части, подводя итог сделанному и намечая перспективу, писатель заявляет: «Дивиться я никому не позволю, что следующая часть отлична будет от других, для того, что не только книги, но и дети друг на друга не походят и бывают весьма различны как лицами, так и нравами».
Пятая часть «Пересмешника» представляет собой продолжение Кидаловых приключений, занимающих большую часть тома, и трех небольших повестей на современные темы. Эти произведения, заключающие «Пересмешник», затрагивают важные социальные проблемы жизни русского общества. В повести «Горькая учесть» рассматривается положение крестьянина в России и тяжесть воинской повинности, в «Пряничной монете» автор анализирует причины и следствия незаконной продажи вина, а в повести «Драгоценная щука» внимание писателя сосредоточивается на взятках. М. Д. Чулков стремится в этих произведениях к математической точности рассуждений, доказательности истины описанных явлений. Контрастность сопоставления этих повестей с романом подчеркнута в самом их тексте. Повествуя о путешествии Сысоя Дурносопова из армии домой, М. Д. Чулков пишет, что оно «...не столь было славно и достопамятно, как путешествие Бовы Королевича из царства Додона Додоновича во владение Кирбита Верзауловича, родителя Милокрасы Кирбитовны, или славного рыцаря Петра златых ключей во владение прекрасной королевы Магилены неаполитанской, следовательно, такого прилежного описания и не требует, а довольно сказать и того, что он достиг до оного подаянием доброхотных дателей». Ирония автора адресуется прежде всего к рукописным романам и их литературным обработкам. Эти повести «Пересмешника» звучат заключительным аккордом и служат ориентиром для русских писателей. Несмотря на композиционную закругленность (сто вечеров), произведение оказывается разомкнутым и незавершенным. Писатель только назвал и обозначил некоторые проблемы русской жизни, требующие осмысления.
Что же представляет собой сам «Пересмешник» в жанровом отношении? Можно ли его считать цельным произведением? Эти вопросы неоднократно привлекали внимание исследователей. В какой бы то ни было цельности отказывал произведению В. Б. Шкловский, который считал, что в нем важен «не сюжет, а эпизод, шутка, острое слово». П. А. Орлов назвал его «лоскутным» романом. А. В. Западову «Пересмешник» представлялся «собранием повестей и сказок», «созданием... прихотливой фантазии». В. П. Степанов видит в «Пересмешнике» автономное сосуществование различных типов романа. Впервые наличие пародийного начала в «Пересмешнике» отметила В. С. Нечаева в статье «Русский бытовой роман XVIII века. М. Д. Чулков». Но она усматривала его в отдельных выпадах писателя против современного романа. Это справедливое наблюдение не получило развития в последующих работах о М. Д. Чулкове, за исключением своеобразной, несколько осовремененной трактовки Дж. Гаррарда.
Внешне «Пересмешник» воспроизводит форму собрания сказок и повестей типа «1001 ночи» и многочисленных подражаний этому произведению. «Пересмешник» не роман, это очевидно. Он включает в свою структуру и циклизует разнородные малые прозаические формы. Но фрагментарность произведения обусловлена также двойственностью авторского замысла: созданием пародии на современный роман с воспроизведением его типичных существующих ныне форм. Поэтому произведение содержит в себе причудливое сочетание обильной дани традиционным вкусам с пародированием искусственности, вычурности современных форм романа. Пародийный эффект в произведении порождается взаимодействием, соседством двух планов: романно-сказочного и сатирико-бытового.
В работе более подробно рассмотрена лишь одна тематическая линия книги М. Д. Чулкова, которая, конечно, не исчерпывает всей содержательности произведения, но именно она может быть рассмотрена как цементирующее начало «Пересмешника».
Положительные декларации писателя нашли свое воплощение далеко не сразу, но «Пересмешник» М. Д. Чулкова, живо откликнувшийся на литературные события своего времени, стал интересной страницей в борьбе за роман.
Л-ра: Проблемы изучения русской литературы 18 века. – Ленинград, 1980. – Вып. 4. – С. 30-38.
Критика
