29-11-2021 Маргерит Юрсенар (Marguerite Yourcenar) 204

Маргерит Юрсенар. Первый вечер

Это было их свадебное путешествие. Поезд шел в Швейцарию, молодожены сидели в отдельном купе, держась за руки. Царило тяжелое молчание. Они любили друг друга, или, по крайней мере, им так казалось, но любовь, у каждого своя, только показывала их несхожесть. Жена, доверчивая, почти счастливая, слегка испуганная начинающейся новой жизнью, которая превратит ее совсем в другую женщину, удивлялась, что совсем не знает эту незнакомку, и пыталась заранее представить себе, как будет привыкать к ней; муж, куда более опытный, понимал всю недолговечность своего чувства к юной девушке, которая обречена стать заурядной женщиной. Она пленила его как раз тем, что неизбежно уйдет: душевной чистотой, способностью удивляться, атмосферой нетронутой молодости. Он представил себе, как мелочи супружеской жизни изуродуют и разрушат очарование и его жена станет похожей на любую другую женщину. Он знал, что скоро обнимет ее — и погубит. Для этого достаточно лишь мгновения; когда он выпустит ее из своих объятий, на сердце будет ощущение совершенного убийства, безо всяких смягчающих обстоятельств, потому что, в конце концов, он не чувствует к ней желания. Во всяком случае, желает ее не больше, чем любую другую женщину.
Он спросил себя, о чем сейчас думает его жена. Об этом? И думает ли она? Столько женщин вообще не думают. Действительно ли она так наивна, что ждет от жизни откровений, когда на самом деле жизнь — только переливание из пустого в порожнее? Будет ли она умолять любовника дать ей счастье, которого не дождется от мужа? Но любовник также не сделает ее счастливой, ибо не владеет этим счастьем. Или она считает, что мужчины носят счастье в бумажнике, как чек, который можно просто обналичить? Но чеки бывают без покрытия. Он чуть не рассмеялся при мысли, что завтра жена будет обвинять его в мошенничестве.
Подняв голову, он посмотрелся в зеркало. Собственный костюм, слишком нарядный для путешествия, ему не понравился. Но жена, несомненно, в восхищении - отсутствие у нее вкуса раздражало. Поезд будто проносился по их будущей жизни, раскрывая перед его мысленным взором длинную череду однообразных дней, когда приход подруги станет для жены радостью, череду вечеров, когда он захочет побыть в мужской компании и будет получать удовольствие от пошлого обсуждения других женщин, точно так же, как без него непременно перемоют все косточки его жене. Будут ли у них ребенок? Конечно. Он попытался представить жену беременной; подарив сына, он осчастливит ее, но она подурнеет и измучается от постоянной тошноты. Он будет с нежностью забавляться с маленьким сыном, который причинит им немало огорчений, когда подрастет. Заботы о здоровье сына, волнения во время экзаменов, интриги, чтобы устроить его карьеру и женитьбу. Они с женой, скорее всего, не сойдутся во мнениях о воспитании и будут ссориться, как все на свете.
А может, он позволит постепенно наступить супружеской и родительской слепоте, хотя сам так часто высмеивал ее в других, побежденных жизнью (а она всегда побеждает), стремящейся вылепить все судьбы по одной модели.
Или все будет совсем по-другому.
Случаются такие повороты, радости и горести, которые забываешь предусмотреть и которые мстят своим неожиданным появлением.
Жена может умереть. Он представил ее — мертвой, в гробу, под белой вуалью и себя - в трауре, излучающего обаяние горя для пятидесятилетних женщин. Несомненно, черное ему к лицу. Собственная бесчувственность возмутила его, как если бы он уже устал оплакивать жену. А может, умрет он. Например, от тифозной лихорадки во время путешествия по Алжиру или Испании, и она будет ухаживать за ним с преданностью, производящей такое хорошее впечатление на тех, кто мечтает жениться на вдовушке. Но жена больше не выйдет замуж. Ведь она любила его. Никогда никого не любив, она вообразила, что любит его. Это ей почти необходимо, стало для нее потребностью, раз она вышла за него замуж. Если он умрет в Алжире, ей придется одной возвращаться к матери. Она никогда не путешествовала одна. Как можно оставить ее без поддержки: он почувствовал себя виноватым, словно то, о чем он подумал, и вправду произошло. Стоило ли взваливать на себя еще и эту юную незнакомку, когда он сам себе в тягость? Лучше бы она вышла замуж за любого другого. Надо было ей это объяснить. Он совсем расчувствовался, но вот, наконец, очнулся. И с умилением посмотрел на жену; им овладевало безысходное уныние.
II

Проехали Шамбери. Жена хотела завязать разговор и тщетно пыталась придумать какой-нибудь вопрос — так ищут предмет, который сам по себе не имеет никакой ценности и приобретает ее лишь благодаря упорству поисков. Она открыла сумочку — там были образки Святого Христофора и Святого Сердца; хотела показать их мужу, но подумала, что он посмеется над образками, и достала платочек, чтобы как-то оправдать свой жест. Пейзаж за окном был не таким красивым, как она воображала, но бессознательным усилием она все время приукрашивала его, чтобы этот день, даже в мельчайших деталях, не оказался хуже, чем ей мечталось. По той же причине она нашла прекрасными весьма посредственные блюда в вагоне-ресторане и восторгалась нежной раскраской абажуров из розового шелка.
Наступала ночь, за окном можно было различить только огни сторожек путевых обходчиков. Про каждый такой домик жена думала, что они с мужем могли бы счастливо там жить, и эта мысль напоминала о первых спорах, когда, еще будучи женихом и невестой, они выбирали мебель и обои.
Муж, напротив, при виде светившихся в сероватых сумерках маленьких окошек спрашивал себя, не завидуют ли обитатели неосторожно вылезающих на самые рельсы жилищ пассажирам скорых поездов и не поддаются ли они, в конце концов, искушению умчаться куда, глаза глядят. Увлекаемый движением поезда к заранее предвкушаемым будущим ощущениям, он пытался уловить сладостную квинтэссенцию пролетающих мгновений, чтобы упиться ими, остро чувствуя их недолговечность, ибо им более не суждено повториться. Он внушал себе, как это часто с ним бывало, особенно рядом с женщинами, что многие моменты нашей жизни были бы прекрасны, если бы будущее или прошлое не бросали на них свою тень, и что обычно мы несчастны только из-за воспоминаний или предчувствий. У этой девушки есть то, что называют «шармом», убеждал он себя, она, наверное, любит его, ничуть не менее умна и богата, чем можно мечтать, а погода хорошая, что очень любезно с ее стороны, и он решил выковать себе блаженство из этих составляющих счастья, вполне устраивающих многих.
Поезд внезапно вошел в туннель. Больше нельзя было притворяться, будто они любуются пейзажем, и это заставило прервать молчание.
— О чем вы думаете, Жорж? — спросила жена.
Он сразу взял себя в руки и ответил с нежностью, которая понравилась даже ему самому:
— Конечно, о вас, мой друг...
Произнеся эту трогательную банальность, Жорж понял, что, внешне выказывая свою любовь, он сам постепенно убеждает себя в ней, и целомудренно поцеловал жену в лоб. Она, слишком смущенная, чтобы отважиться замолчать, стала расспрашивать мужа об отеле, в котором они остановятся, о часе прибытия, о багаже.
— Мы так далеко от Гренобля, — сказала Жанна. — Бедная мама! Надеюсь, она немного утешилась. Жорж, вы заметили, как она была грустна при нашем отъезде и как пыталась удержать слезы?
Это возвращение в прошлое воскресило в памяти Жоржа образ другой женщины, его любовницы, с которой он порвал. Его удивило, что он еще вспоминает о Лауре. Плачет ли она? Старается ли удержать слезы? Жорж устал от нее, как устают от тех, кого слишком любили; ему было легко порвать с ней. Расставаясь с Лаурой, он надеялся избавить себя от мучительной горечи, неизбежно возникающей, когда в один прекрасный день вдруг понимаешь, что ты уже стар настолько, чтобы иметь прошлое. Где Лаура теперь? Теперь он с некоторой нежностью вспоминал ее искушенное тело зрелой женщины, спокойные, давно ничему не удивлявшиеся глаза. Жорж начал забывать, как его шокировали неправильные выражения, которыми изобиловала ее речь, — наследство тех лет, когда Лаура была отрадой супрефектуры. Она сознательно не хотела их исправлять, самолюбиво стремясь, чтобы ее не заподозрили в безграмотности и думали, будто она употребляет эти выражения нарочно. А как раздражала ее манера напевать за столом модные песенки! Несколько лет было прожито вместе. Разочарования той любви начинали забываться, и теперь Жорж вспоминал эти дни со снисхождением, а убеждение, что они никогда не возвратятся, позволяло не судить себя строго за тот уровень счастья, какой он тогда испытывал. Жорж ездил с Лаурой в Италию и Прованс; эпизоды этих путешествий, казавшихся тогда скучными, волновали его теперь до слез, а воспоминания о ярких пейзажах заставили на секунду возненавидеть картины, сопровождавшие его нынешнее путешествие. Потом наступила привычка, а затем и усталость; единственное, что он мог еще получить от Лауры, — удовольствие от разрыва. Она плакала, когда он объявил ей о своей свадьбе, и это польстило его тщеславию: значит, Лаура все еще любит его, раз так переживает разрыв. Жорж со злостью подумал, что женские слезы высыхают куда быстрее, чем румяна; Лауру видели в ночном ресторане в сопровождении другого мужчины. Что ж, он на нее не в обиде. Они оба поступили правильно, начав жизнь сначала Но с кем теперь она? Несомненно, с кем-нибудь, кого выбрала заранее, еще когда жила с ним Он пришел в ярость при мысли, что ее слезы могли быть лишь притворством, что Лаура, возможно, давно мечтала о разрыве, подыскивая подходящий предлог в течение многих недель. Жорж понял, что любыми способами необходимо на несколько часов забыть ее, и, сделав усилие, выкинул Лауру из головы.
— Не волнуйтесь, — ответил он жене, — завтра в Гранд-отеле вы несомненно получите письмо от вашей матушки. Конечно, она грустила при вашем отъезде, но через месяц мы вернемся и будем жить рядом с ней.
Жорж почувствовал, что явно преувеличил свою привязанность к теще. Он слишком мало знал эту даму, но разумно решил, что это еще не причина не любить кого-либо,
— Как вы добры! — воскликнула жена и взяла его за руку.
Жорж был польщен, что она приписала ему качество, которым он не обладал, о чем всегда сожалел. Жанна прислонилась к плечу мужа. Она устала от этого дня, такого непохожего на другие: теперь он навсегда будет связан в ее памяти со свадебным нарядом, словно с чем-то воздушным и благородным, о чем долго думают заранее, но видят лишь однажды. Жорж обнял ее за плечи и поцеловал в затылок, У Жанны были белокурые волосы, у Лауры тоже, но другого оттенка — она их красила хной. Он вспомнил, как говорил Лауре, что никогда не смог бы полюбить брюнетку, и эта верность в неверности вызвала в нем странную грусть.
Они заговорили о малозначащих вещах, о родственниках жены, но этот разговор приобретал для него скрытый смысл, почти символическое значение. Жорж понимал, что он, так долго хваставшийся отсутствием родственников, теперь должен интересоваться этой чужой для него семьей, разделять их скорбь по усопшим, радоваться их успехам по службе, рождению детей. Обычаи этой семьи, с которыми ему придется познакомиться, постепенно, почти незаметно будут влиять на него: подобно тому, как пожилые супруги становятся похожи друг на друга словно брат и сестра, он переймет причуды этих людей, кулинарные пристрастия и, быть может, политические взгляды. Жорж вполне допускал такую возможность. Ему исполнилось тридцать пять лет. Кем он был до сих пор? Он писал картины, но они не так хороши, как ему хотелось бы, а успех радовал его меньше, чем он мог предполагать. Как пловец, решившийся пойти ко дну, позволяет пучине засосать себя, так он предастся обычной, удобной жизни, вполне удовлетворяющей других. Он будет еще писать картины — для развлечения, управлять своим состоянием, они будут устраивать приемы. Вот оно банальное, благопристойное счастье в духе семейных традиций, с которыми он, казалось, порвал, — законное, но в то же время сладостное. Жорж представил себе жизнь на даче на берегу моря или лето в деревне: дети на лужайке, жена в широком пеньюаре разливает на балконе утренний чай, от довольства и полноты жизни ее красота расцветает еще пышнее. Жанну растрясло в поезде, она почувствовала головную боль и сняла шляпу. Жоржу не понравилась ее прическа. У парикмахера Лауры вкус лучше, он отведет жену к нему.

Холодало. Жорж встал, чтобы поднять стекло, но, вспомнив, что должен заботиться о жене, снова сел и спросил, не свежо ли ей. Он поинтересовался ее дорожным несессером, даже попытался открыть флакон, пробка которого была слишком туга. Вечер, словно огромный веер, медленно и мягко скрадывал окрестности. Пресная обыденность этой минуты заставила Жоржа вспомнить романтическую пору начала их любви, жена вдруг стала для него такой дорогой, сулящей столько надежд, она как будто несла в себе их счастливое будущее, точно ребенка, которого могла произвести на свет она одна. Беседа, отвлекшая и успокоившая Жоржа, все чаще прерывалась молчанием. Он подумал, что хрупкий барьер слов, отделяющий его самого от его мыслей, может внезапно исчезнуть, оставив его наедине с самим собой, вернее, наедине с женой.
III

Поезд остановился на границе, прервав вынужденное бездействие путешествия. Дверь открылась, Жорж вышел первым и протянул руку жене. Жанна легко спрыгнула на перрон. Ее грациозное движение напомнило Жоржу Андромеду с одного римского барельефа, это ему понравилось: он начинал относиться к жене как к своей собственности. Таможенные формальности закончились быстро, чиновники украдкой бросали взгляды на молодую женщину, это польстило мужскому самолюбию Жоржа и даже немного развеяло его грусть.
Через несколько часов поезд прибыл в Монтрё. Омнибус доставил молодоженов в отель. У подъезда рассыльный взял их багаж, администратор показал комнаты, спросив, одну или несколько они хотят снять. Не получив ответа, он скромно удалился. Жорж посмотрел на жену, их взгляды встретились.
Снимем эту? — спросил он.
Конечно, если хотите, — ответила Жанна.
Это была большая комната с двуспальной кроватью почти непристойной белизны. Вернулся администратор.
— Эта нам подойдет, — сказал Жорж.
В угодливости администратора ему почудилась легкая насмешка.
Принесли багаж. Жанна расположилась у зеркала, медленно сняла шляпу, перчатки, пальто. Чувствовалось, что эти привычные, неизменные жесты, которые она, вероятно, часто повторяла в своей девичьей комнате, придавали ей уверенность. Жорж смотрел, как коридорный размещает чемоданы, снимает с них ремни. Коридорный ушел, они остались одни. Жорж посмотрел на жену: она была высокой и тоненькой, словно слишком быстро вытянувшаяся девочка. Зеркало как бы удваивало ее, лишая преимущества быть единственной. Жанна причесывалась; она подняла руки, и от этого движения обозначилась молодая грудь. Жорж молча обнял жену, запрокинул ей голову и крепко поцеловал в губы. Жанна не ответила на поцелуй, только прошептала:
— Прошу вас...
И он не понял, сказала она так из чувства приличия или от застенчивости. Жорж отошел от жены и спустя минуту произнес:
— Вы на меня сердитесь?
Жанна знаком ответила: нет. Жорж почти желал, чтобы она его не любила, тогда он смог бы бороться за нее и почувствовать удовлетворение от завоевания и победы. Глядя, как Жанна раскладывает свое белье, Жорж стал думать о ее теле, — ничем не занят, он смущался не меньше, чем она. Тогда- он сказал, что спустится в салон полистать вечерние газеты, и с застенчивостью, раздосадовавшей его самого, добавил, что вернется через час. Жанна ответила утвердительным кивком головы, принятым им за ласку. Жорж подошел к ней, поцеловал без прежней страсти и вышел.
В холле Жорж взял сигару, зажег ее и сел. В голове его был такой сумбур, что это было равнозначно пустоте. Он попытался вспомнить, на каком этаже, втором или третьем, размещалась их комната; с отвращением подумал об одной из своих неоконченных картин; удивленно обнаружил, что забыл имя известного персонажа Бальзака, попробовал его вспомнить, перебирая одну за другой все буквы алфавита, но в конце концов решил, что это не имеет значения. Потом вдруг вспомнил: Лаура была приглашена какой-то киностудией на роль мадам де Серизи. А кто у Бальзака мадам де Серизи? Жорж пересел к столику, полистал газеты; внимательно, пытаясь понять, два раза кряду прочел передовицу в «Журналь де Женев». Из последних новостей он узнал: авиатора, пересекшего Атлантику, встретили с энтузиазмом, — Жорж подумал, что не хотел бы оказаться на его месте; в Германии началась эпидемия оспы — он был вакцинирован; акции компании «Де Бирс», которыми он владел, упали на тысячу франков. Жорж отбросил газету. Он подавил желание немедленно подняться в номер, чтобы застать жену во время ее приготовлений к ночи, и дал себе зарок дождаться, пока кончится сигара. Потом принялся ходить взад-вперед, разглядывая афиши, расклеенные на стенах, пытаясь убить время, заказал чашку чая и рассердился на замешкавшегося официанта. Часы показывали одиннадцать. Он разглядывал черные силуэты женских фигур, которые на фоне входных дверей холла отчетливо обрисовывались под прозрачными платьями. Платья Лауры стоили ему очень дорого: подумав о последних оплаченных счетах, Жорж еще раз порадовался разрыву с любовницей. Внезапно он вспомнил, как ее голая нога белела на боковине кровати, словно ампирная накладка, по ошибке сделанная из мрамора, а не из золоченой бронзы. Захваченный этим воспоминанием, он попытался удержать его, чтобы прийти к жене с пылом страсти, которую ему не удавалось почувствовать. На мгновение он ощутил дурноту, потом это прошло. Часы показывали четверть двенадцатого. Жорж встал, бросил взгляд в зеркало: он был до смешного бледен. Отказавшись от лифта, чтобы не оставаться наедине с лифтером, он медленно, почти через силу, поднимался по лестнице, пытаясь убедить себя, что учащенное сердцебиение вызвано подъемом на четвертый этаж. Подойдя к двери номера, Жорж подумал, надо ли постучать. Он постучал сначала тихо, потом громче — ответа не было. Подождав немного, он повернул ручку и медленно открыл не запертую на ключ дверь. Лампы были погашены, комната тонула в полумраке, только открытое окно связывало их с внешним миром, в котором царила ночь. Жорж вошел в комнату и увидел, что жена лежит, прижавшись к стене; она старалась занимать как можно меньше места, и кровать казалась пустой.
— Это я, — сказал Жорж.
Он бесшумно подошел к кровати и, присев на краешек, пробормотал:
— Не уступите ли вы мне немного места, Жанна?
Она вынула руку из-под одеяла и протянула ее мужу. Жорж отошел от кровати и стал раздеваться.
Это показалось ему безнадежно банальным. Сколько раз приходилось ему точно так же раздеваться при случайных встречах, не имевших ни прошлого, ни будущего. Та же сцена, та же обстановка: номер гостиницы, он раздевается, а женщина ожидает его в постели. Схожесть обстоятельств причинила ему боль, но он удивился, что ожидал чего-то иного. Жорж улыбнулся от мысли, что можно привыкнуть ко всему, даже к жизни, и, должно быть, через десять лет он, на свое несчастье, станет счастливым. Ночное озеро с освещенными корабликами, окруженное горами, на склонах которых в домах еще сверкали огни, выглядело как гигантская почтовая открытка с претензией на художественность. Он вышел на балкон и стал любоваться видом.
Жорж вдруг понял, что это только частичка мира. За этими горами открываются другие дали, другие страны, другие дома, другие мужчины медлят у постели, где лежит женщина, готовая впервые отдаться; другие мужчины стоят, облокотившись на подоконник, решившись свергнуть власть плоти, поняв, что ничье тело не сможет сделать нас счастливыми. Он чувствовал странную близость с людьми, стоящими сейчас у окон, распахнутых в темноту, словно на краю мыса, с которого нельзя нырнуть, потому что нельзя плыть в ночи. Мужчины и женщины снуют взад-вперед в созданном ими тесном мирке, ограниченном их жилищами и мебелью, не имеющем ничего общего со вселенной. Этот мирок они носят с собой всюду, куда бы ни направлялись, и поэтому тем, кому нравится кататься вечером на освещенных корабликах, кажется, что Женевское озеро предназначено только для них. Но озеро существует, существует само по себе, безразличное к людям вокруг. Жорж с волнением, чуть не вызвавшим у него слезы, понял, что красота этого опошленного людьми пейзажа состоит как раз в его способности сопротивляться тому, как люди приспосабливают его к себе, быть удовлетворенным самим своим существованием и, несмотря на все попытки присвоить его, оставаться где-то по ту сторону.
Возможно ли: за все время, в течение которого люди об этом думают, они не смогли понять, что красота непостижима, что одушевленные создания, так же как и неодушевленные, не могут распознать сущность друг друга? Люди катаются по озеру, достаточно милостивому к ним, чтобы быть спокойным, портят ночь своей иллюминацией и хвастаются, что они счастливы. Они даже не страдают при мысли, что из озера, закрытого со всех сторон, нет выхода, им нравится вечно кружить на корабликах у подножия этих гор, что-то скрывающих от них. И никому не придет в голову мысль прокатиться по узкому ущелью Роны, которая в этот час кажется лишь более жидкой субстанцией ночи. Им сказали, раз и навсегда, что Рона несудоходна, но даже если бы это было не так, они бы не испугались. Эти люди знают, что реки, как и дороги, неизменно приводят в отмеченное на картах определенное место, которое всегда — продолжение какого-то другого. Они не боятся и не хотят очутиться где-то еще; а быть может, не существует ни самого этого «где-то», ни выхода к нему. Есть только мужчины и женщины в горной котловине, плавающие по озеру, глубины которого им неведомы, а небо для них закрыто.
Жорж вспомнил, как читал в какой-то книге по геологии (ее название он некоторое время мучительно пытался отыскать в памяти), что эта узкая долина, в которой многие века копятся наносы реки и потоков, низвергающихся с гор, в один прекрасный день заполнится и станет равниной. Обреченность такой красоты на гибель примирила его с мыслью, что он смертен. Внутренне посмеиваясь, Жорж спросил себя, многие ли мужчины размышляют о подобных вещах в вечер своей свадьбы, и тут же почувствовал презрение к себе за то, что тщеславится своими интеллектуальными потугами. Шумные кораблики, прогоняющие темноту ночи, воскресили в памяти Жоржа влюбленную пару, которую он однажды мельком видел в Венеции. Они сидели в глубине гондолы, и их счастье, грубо выставленное напоказ, показалось ему тогда публичным оскорблением нравственности. Это воспоминание, вызвавшее у Жоржа отвращение, тем не менее напомнило ему о предстоящем наслаждении, словно те любовники были его тайными соучастниками. Как бы наблюдая себя со стороны, Жорж ощутил в себе подъем страсти, в появление которой уже не верил, позволил своему сладострастному желанию расти, заранее радуясь тому, что это чувство на мгновение вытеснит все мысли, хотя и повлечет за собой потом новые сложности. Он спросил себя, бодрствует ли сейчас Жанна, ждет ли этого, как и он, и чем наполнено ее ожидание — страхом или любовью.

В номер тихо постучали. Жорж открыл дверь. Механический, лишенный интонаций голос коридорного произнес: — телеграмма для месье.
Не включая света, Жорж развернул листок голубоватой бумаги и прочел текст при свете лампы, освещавшей коридор. Он услышал, как Жанна спросила из глубины комнаты, от кого это; услышал свой ответ, что от биржевого брокера. Показывая, что не придает значения телеграмме, Жорж запер дверь на задвижку, пересек комнату, закрыл окно и, после минутного колебания, снова оперся на влажную балюстраду балкона.
Он ощущал в кармане пижамы плотный смятый листок бумаги. Анализируя свое состояние, Жорж все более осознавал, что испытывает облегчение: он не желал лицемерить, отрицая это, и почувствовал отвращение и к себе, и к жизни. Он вынул телеграмму из кармана и в светлых летних сумерках снова прочел ее; черные жирные буквы на белой ленте заранее придавали телеграмме вид траурного извещения. Лаура попала под автобус этим утром в одиннадцать часов (Жорж спросил себя, что он делал сегодня в одиннадцать часов). Состояние безнадежное. Он посмотрел на служебные отметки: телеграмма, отправленная ближе к вечеру, шла несколько часов, несомненно, все уже кончено. Мысль, что Лаура не мучается больше, его бесконечно утешила, как будто вместе с ее страданиями исчезло все страдание мира. Телеграмма была подписана подругой, жившей вместе с Лаурой, которую Жорж когда-то не выносил, подруга тоже его ненавидела, быть может, потому, что искренне любила Лауру. Но на какую-то секунду он ее пожалел. Потом спросил себя: как она смогла узнать его адрес? И подумал, что подруга Лауры отправила эту телеграмму, чтобы утешиться единственно возможным для нее способом — заставить страдать и его. Пытаясь уменьшить тяжесть беспокойства, которое он называл совестью, Жорж внушал себе, что это несчастный случай и он не виноват. Но в темных глубинах души он чувствовал: это предположение лишает Лауру той единственной красоты, что у нее еще оставалась, — благородство женщины, продолжавшей жить после того, как он расстался с ней, могло выразиться только в ее желании умереть.
Жорж чиркнул спичкой, поджег телеграмму и смотрел на пламя, пока она не сгорела. Поднялся легкий белый дымок, потом он растаял, — это было похоже на кремацию. Жорж понял, что Лаура только что утратила для него свое несовершенство, отныне она слилась с той частью его жизни, которая уже никогда не возвратится. Постепенно она станет одним из тех воспоминаний, что сопровождают людей, позволяющих себе роскошь иметь прошлое. В то же время он был зол на нее, поскольку своей смертью она закрыла ему единственную дорогу к прежнему Жоржу.
Еще раз он подумал с грустью: все образуется; и это на самом деле означало: ничто не бывает полностью так, как хочется.
Жорж вошел в комнату, тщательно запер окно, задернул занавески со странным ощущением покорности жизни; уютный, надежный мирок вобрал его в себя — как многие другие, он не захотел или не смог сопротивляться.
Он не подумал, а может, не допустил мысли, что эта дочь Монпарнаса, которая не отличалась большим умом и всегда обходилась без души, нашла, быть может, единственный выход в то самое «где-то».

Биография

Произведения

Критика