Античность в драматургических замыслах Н. Ф. Щербины 1840-1850-х годов
Н. А. Буранок
Его лирика глубоко и всесторонне рассмотрена и дореволюционными, и нынешними исследователями.
В числе первых достаточно назвать Н. Г. Чернышевского, посвятившего стихотворениям Н. Ф.Щербины обширную статью-рецензию, Н. О. Лернера, готовившего к изданию полное собрание сочинений Щербины, А. В. Дружинина. Из советских исследователей к творчеству Щербины обращались И. Д. Гликман, Р. Г. Магина. Они показали, что Щербина заслуживает внимания как интересный, содержательный поэт, а не просто как виртуоз-стихотворец. Однако поэтическое наследие Щербины не ограничивается только лирикой. В середине XIX века поэт работает над несколькими драматическими произведениями.
Драматургические опыты и замыслы Н. Ф. Щербины еще не привлекали внимания исследователей, а между тем они дают богатый материал для изучения художественного метода и жанрового своеобразия его поэзии. Мы, обращаясь к драматургическому наследию Щербины, рассмотрим те произведения, которые были задуманы на античную тему в 1840-1850-е годы. Их замыслы разработаны в неопубликованной тетради «Задуманное», содержащей планы четырех поэм: «Идеал, или Пигмалионова статуя», «Прометей и Пандора», «Ариадна» и «Психея». Первые две он думал написать в драматической форме, третью - в эпической, а четвертую - в эпико-драматической.
Обращаясь к античному мифу, Щербина не ставит перед собой задачи дать верное воспроизведение его. Античность должна была присутствовать в его драмах как необходимая обстановка, своего рода декорация. Такое отношение к использованию античных мифов определено эстетическими принципами Щербины. Воспринимая античный мир как «молодость человечества», он видит в нем «семена общечеловеческого развития» и считает, что «все частное, временное, случайное умерло с Грецией; истинное же, общечеловеческое, передано нам и живет у нас или под другими формами, или же в дальнейшем развитии». По мнению Щербины, «греческий мир столько же родной нам, русским, сколько и другим европейцам», поэтому он «писатель чисто русский, хоть только без конечной, временной, преходящей обстановки русской в своих стихотворениях». Щербина и не собирался «прикидываться греком», в чем неоднократно обвиняли его критики. Он очень остро, по собственному признанию, чувствует современность: «Для меня... вчера уже кажется старым, так я живу с современностью, горячо сочувствую всему современному». В «современном» он выделяет не «преходящее», а «вечное», выражающееся в какой-то определенной «идее» (ибо только «вечное» есть достойный предмет искусства, по мнению Щербины). Античные мифы и были для него собранием этих «вечных» идей, ибо он, как романтик, стремился выразить общечеловеческое, именно в античности видя наиболее полное его средоточие. «Я взял этот мир - представитель искусства вообще, - его девиз, его эмблему только как бы общую формулу алгебраическую - подставляйте под эти общие знаки какие угодно частные цифры», - читаем в уже цитированном нами письме Щербины. Он говорит, что все его произведения на античную тему возникли как «негодование на действительность», их мотив «всегда современно-исторический, навеянный современной действительностью и воспроизведенный большей частью творчества». Такое поверхностное использование античных реалий сближает Щербину с реакционными поэтами и драматургами, у которых воспроизведение античного колорита сводилось к перечислению традиционных деталей-штампов.
В письме к В. М. Лазаревскому от 30 мая 1845 года Щербина пишет: «Стремление человека в жизни есть стремление к осуществлению внутренних его идеалов. Но так как внутренний мир наш выше мира явлений, внешних средств, существенности, то только предполагается в жизни одно стремление к осуществлению наших идеалов, а не самое осуществление их, что горько возмущает наше существование». Та же мысль о недостижимости идеала легла в основу задуманной им драматической поэмы «Идеал, или Пигмалионова статуя». Характерно уже само название «Идеал». Идея произведения раскрывается Щербиной следующим образом: «Идея этой поэмы - стремление к идеалу. Так как никакому высокому идеалу не суждено воплотиться в действительности, которая не допускает осуществления его своим еще нестройным, некоторым образом хаотическим состоянием, то естественно, что герой должен пасть хотя бы даже в конце достижения своих стремлений». Мысли об идеале и его недостижимости перекликаются с аналогичными рассуждениями в письме к Лазаревскому.
Стремление к идеалу Щербина рассматривает как явление общечеловеческое, и античный миф о Пигмалионе нужен ему лишь в качестве основы, на которой он строит свои, навеянные современностью размышления о недостижимости идеала. Все содержание мифа Щербина подчиняет раскрытию этой идеи.
Записи в тетради «Задуманное» показывают, что Щербина хотел изобразить Пигмалиона как героя романтического. Он видел в нем человека мечтательного (« задумывался, мечтал, ночью бродил в думах по саду, или у берега моря, или на горах», «он строил утопии жизни и блаженства»), впечатлительного («Никакое явление жизни, даже самомалейшее, не проходило мимо него, не зашедши к нему в сердце и не оставив там следа своего»), страдающего от невозможности найти идеал любимой женщины («Пигмалион часто увлекался чувством любви: любил многих женщин и разлюбливал их, не находя в этом дальнейшего удовлетворения потребностям души своей»). Тяга Пигмалиона к идеалу превращается в некоторое подобие болезненной страсти: около своего изваяния он «восторгается, мечтает, плачет, созерцая его, и проводит возле своего создания бессонные ночи». Щербина вводит в сюжет своей драмы заимствованную из мифа деталь: «Пигмалион просит Афродиту, чтобы она оживила статую». Но эта просьба к богине осложняется у Щербины тем, что «Пигмалион просит ее, чтобы она наделила ее известной красотой нравственной, которой образ построен им по своему идеалу душ женской». Изменяет Щербина и последствия обращения Пигмалиона к богине. По мифу, Пигмалион женился на оживленной статуе и был счастлив. У Щербины надежда Пигмалиона на осуществление идеала рушится в самом конце его стремлений. Таким образом, подчиняя содержание мифа о Пигмалионе идее своей драмы, Щербина в значительной мере переосмыслил его. Все изменения сделаны им, по его замечанию, «для верности известной идеи». В отношении его драмы можно говорить только о единственной «верности»: насколько верно Щербина передает характер и мироощущение романтической личности его времени, раздираемой противоречием между мечтою и действительностью, стремящейся к идеалу. Об идейно-художественной значимости задуманного произведения можно и должно судить по тому, к какому выводу приходит автор, что он хочет сказать своим произведением. В тетради «Задуманное» этот вывод звучит весьма недвусмысленно: он подчеркивает, что «ограниченная действительность не в состоянии заключить этот идеал в себе... и дать ему соответствующую форму... никто не может внести его и поставить законно в такую жизнь, как наша». Щербина, как и его герой, осознает тщетность стремления к идеалу и невозможность его осуществления в современной действительности.
Эту типично романтическую коллизию романтики решают по-разному. Одни находятся в состоянии вечной войны «духа» и «действительности», поднимаются до гневного обличения ее, до протеста против нее; они стремятся изменить действительность соответственно своему идеалу; разрыв между желаемым и сущим они воспринимают предельно обостренно, предельно трагически. Таков лирический герой М. Ю. Лермонтова. Другие же уходят от конфликтов действительности и лелеют идеал в душе своей, как поэты «чистого искусства». Щербина же не столь трагически, как Лермонтов, воспринимает невозможность достижения идеала, и в то же время он не может быть счастливым, не имея возможности осуществить свой идеал. Щербина пишет: «Человек, в душе которого горячо взлелеян идеал, не может примириться с этой действительностью и быть каким бы то ни было образом счастливым... Он необходимо должен пасть под великостью и тяжестью своей идеи или, отступая от нее, должен опошлиться и перестать быть героем». Чувствуя порочность жизни, Пигмалион не борется и не примиряется с нею, но и от своей идеи не отступает. Он гибнет, ибо ему незачем больше жить, «потому, что за идеей этой жизнь уже была невозможной, чтобы герой оставался героем и действительность этой идеи была неиспорчена». Но, ощущая несовместимость идеала и действительности, Щербине не видит социально-исторической обусловленности этого противоречия.
Н. Ф. Щербина стремился не просто художественно осмыслить в своей драматической поэме известный момент современности. Он, как это свойственно романтикам, мыслит «эпохально», самыми общими категориями. Его поэма о Пигмалионе должна показать, что «история человечества есть история стремления людей к общественному, житейскому идеалу, от этого-то и всегдашние борьбы... надежды и отчаяния на сцене жизни, в пути истории».
Та же мысль - показать «человечество, исторический ход человека и общества к своему духовному и житейскому идеалу» - определила замысел поэмы «Психея». «Эпохальное» мышление проявилось здесь в большей мере, чем во всех других замыслах из тетради «Задуманное». Хотя поэма о Пигмалионе и должна была показать «стремление людей... к идеалу», сам герой мыслился не как символ стремления к идеалу, а именно как человек, охваченный тягой, к идеалу. Пигмалиону, как мы видели, присущи характерные черты романтической личности. Мысль о том, что стремление к идеалу общечеловечно и что, стало быть, судьба Пигмалиона - это судьба каждого ищущего свой идеал «в такой жизни, как наша» проходит в драматической поэме «Идеал» вторым планом. Она организует тот фон, на котором развертывается житейская драма героя, нашедшего и тут же потерявшего свой идеал. Иная картина в эпико-драматической поэме «Психея». Общечеловеческий план выходит в ней на первое место. Щербина мыслит в этой поэме образами, олицетворяющими развитие всего человечества.
Психея - воплощение «истории человечества, процесса развития душ человеческой». Щербине не нужны и не важны какие-либо чисто индивидуальные черты героини. В плане поэмы при всей разработанности сюжета нет характеристики Психеи как личности, как индивидуальности. Психея Щербины лишена и каких-либо национальных черт. Она олицетворяет собой все человечество. Такая трактовка главного образа позволяет Щербине легко увязать сюжет античного мифа о Психее и Амуре с библейской легендой об изгнании из рая и спроецировать все это на историческое развитие человечества. Н. Ф. Щербина не является первооткрывателем подобного приема, ибо такое использование античных мифов и образов восходит еще к поэтике школьной драмы; только, как известно, в школьной драме была обращенность к современной политической жизни (и в этом заключался смысл аллегории), а у Щербины - обращенность в философский и общечеловеческий план. Его представления о развитии человечества идеалистичны по своей сути: в развитии человечества определяющую роль играет сознание. Развитие сознания, выражающееся в стремлении « к духовному и житейскому идеалу», и есть «исторический ход» человека и общества. Идеалистические взгляды Щербины на историю отразились в художественном произведении в романтической форме. В «историческом ходе» человечества Щербина в соответствии с известной «гегелианской идеей» выделяет три части. В каждой из них он соотносит античный миф с библейским сказанием и дает им общечеловеческую, «историческую» расшифровку. Так, в первой части поэмы картина блаженства Психеи с мужем тождественна картине пребывания первых людей в раю и являет собой «состояние непосредственности», когда сознание еще не пробудилось и человек «жил с природой и заодно с природой». Зарождение сознания в человеческом обществе, начало его исторического развития Щербина думает воплотить в рассказе о желании Психеи увидеть, несмотря на запрет, своего мужа, чтобы получить ответ на волнующий ее вопрос: кто он? - «этим совершился первый акт сознания, с этим кончилось ее блаженство непосредственного состояния, чему в библии соответствует грех и изгнание из рая».
Во второй части поэмы «Психея» Щербина думал более детально разработать ее образ, показать страдающую душу Психеи, отправившейся на поиски мужа. В плане появляются слова, характеризующие душевное состояние героини: « С душой, исполненной страдания... прошла она почти всю землю, проливая слезы, пот и кровь... Сколько передумала, перечувствовала, перестрадала...». И за эти чувства Психеи опять-таки лишены какой бы то ни было личностной окраски; Щербина называет лишь эмоцию, объясняя тут же ее философский, общечеловеческий смысл: «Это, в философском смысле, есть история человечества, процесс развития души человеческой, стремление ее к абсолютному самопознанию, ступени к достижению идеала, настоящая и долго-долго будущая история человечества».
В третьей части Психея «соединяется опять с Эросом и наслаждается уже блаженством, достигнутым ею посредством сознания».
Таким образом, при раскрытии своего замысла Щербина настойчиво подчеркивает, что главным предметом изображения у него является не античный мир сам по себе, а «исторический ход человека и общества». Образы, в которых он должен показать историческое развитие человечества, теряют «приметы» определенной личности и приобретают черты аллегории; это обстоятельство Щербина особо подчеркнул в тетради «Задуманное». Аллегорическое значение образов и всей поэмы Щербина утверждает и в выводе, которым он завершает характеристику замысла: «Жизнь Психеи, развивающаяся и идущая вперед в эпопее, - есть поэтическая и психологическая история людей в поступательном ходе (и развитии их) к идеалу своему, к конечному совершенству как во внутренне духовном, так и в общественном отношении». Замысел грандиозен. Он вызвал у самого автора восхищение и сомнение в возможности его реализации: «О, если бы эта мысль попалась какому-нибудь гениальному поэту, и если б он осуществил ее в поэме!». Нам не удалось обнаружить каких бы то ни было отрывков из этой поэмы, хотя известно, что Щербина начал работу над ней, о чем он сообщал в письме к В. И. Гаевскому.
В драматической поэме «Прометей и Пандора» Щербина тоже хотел создать образы, близкие к аллегории. «Пандора будет в поэме чистым олицетворением женщины и женственности, - пишет Щербина в тетради «Задуманное». - Прометей - осуществление человека с непреклонной волей, не изменяющего никогда и ни в чем одной своей идее, остающегося верным ей и выходящего героем из борьбы, несмотря ни на какие искушения». В Прометее Щербина-романтик видел олицетворение «духа человеческого».
План этой драматической поэмы разработан менее обстоятельно, чем планы предыдущих драматических поэм. Но отношение к античности и особенности разработки античного мифа обозначены в этом плане с достаточной определенностью. Щербина подчеркивает (это обстоятельство особенно обращает на себя внимание, т. к. разработка всего плана уместилась в несколько строк), что поэма эта основывается на «известном мифе» о Прометее, т. е. на традиционном представлении об этом герое. Используя античный миф как форму для выражения определенной идеи, Щербина и в этой поэме не ставит перед собой задачи верного воспроизведения мифа. Как и в других поэмах, он думает вывести общечеловеческие типы. Эта установка объединяет замыслы всех трех драматических поэм.
Но особенности создаваемых в них образов несколько различны. Как мы отмечали, в образе Пигмалиона Щербина хотел изобразить сложный, противоречивый характер, присущий романтически настроенной личности. Образы Психеи и Эроса представляют собой, по его замыслу, не столько характеры, сколько чистые аллегории. Образы Прометея и Пандоры занимают промежуточное положение: это еще не аллегории, но уже не собственно характеры. Это, как пишет Щербина, «чистое олицетворение» некоторых черт характера, по сути своей общечеловеческих. Облекая свою мысль в античные формы, Щербина в разработке замыслов драматических поэм постепенно приходит к тому, что эта форма принимает у него вид некого «символа», утрачивая свои национально-исторические черты.
Н. Ф. Щербина не мог осуществить свои замыслы, ибо мысль, навеянная современностью, вступала в противоречие с той формой, в которой он пытался ее выразить. Это противоречие не могло быть снято даже изменением мифа соответственно идее. Н. Г. Чернышевский в своей статье о Щербине метко заметил, что поэт собирался «вливать новое вино в старый мех». Записи в рукописной тетради «Задуманное» свидетельствуют именно об этом.
Л-ра: Взаимодействие жанров, художественных направлений и традиций в русской драматургии XVIII-XIX веков. – Куйбышев, 1988. – С. 88-96.
Критика
