Очерк раннего творчества Н. Ф. Щербины
Р. Г. Магина
«Щербина не был великим поэтом, эпохи не сделал, но есть в нем что-то «надвременное», что составляет душу поэзии; всего написанного им, конечно, не будут читать впоследствии, но кое-что из его произведений будет жить всегда в родной литературе». Эти слова, принадлежащие Н. О. Лернеру, одному из наиболее удачных и объективных дореволюционных исследователей творчества поэта, справедливо оценивают общее звучание щербиновской поэзии.
В самом деле, Н. Ф. Щербина «эпохи не сделал», но было в его творчестве то, что заставило великого русского революционера-демократа Н. Г. Чернышевского, такого чуткого и внимательного к подлинному поэтическому слову, написать статью, специально посвященную разбору произведений поэта, уже через шесть лет после выхода его первого стихотворного сборника. «Такие таланты не являются каждый день, — писал великий критик. — Если такой талант не сделает всего, что может сделать, это будет уже потерею для литературы». Было в творчестве Щербины то, что заставило А. П. Чехова, этого удивительно тонкого художника, необыкновенно требовательного к себе и другим, заботиться о сохранении памяти о поэте спустя три десятка лет после смерти Щербины; наконец, было в его поэзии то, что заставило уже больного Т. Г. Шевченко, находящегося в ссылке, написать из Ново-Петровского укрепления восторженный отзыв о стихотворении молодого еще Н. Ф. Щербины. «...Вы прочитали тогда небольшое стихотворение Щербины «Купанье». До сих пор не могу забыть того сладкого, чудного впечатления, какое произвело на меня это прекрасное произведение. Прошу Вас, будьте так добры, поклонитесь от меня Щербине, как истинному поэту, в наше время явлению редкому».
При более близком знакомстве с уже ставшими библиографической редкостью изданиями поэтических произведений Щербины, а также с неизвестными для читателя рукописями поэта, которые сохранились в архивах Москвы и Ленинграда, Таганрога и Одессы, творчество Н. Щербины и в наши дни представляется куда более интересным и значительным, чем это может показаться на первый взгляд.
Имя Н. Ф. Щербины появилось на страницах русских литературных журналов в начале 40-х годов прошлого столетия.
Он сотрудничает в это время в «Отечественных записках», в «Москвитянине», «Сыне отечества» и особенно часто печатается в харьковском альманахе «Молодик», издаваемом И. Ю. Бецким. Эти первые выступления молодого поэта были еще не всегда удачными, нередко проходили незаметно и мимо критики, и мимо взыскательного читателя. Однако уже в те годы Щербина опубликовал произведения, которые вошли впоследствии в его первый поэтический сборник и в известной степени открыли и определили его творческий путь в литературе.
В этот период, полностью охватывающий сороковые годы, в его творчестве намечается ряд интересных и значительных тем. Среди них поэт обнаруживает пристрастие к одной, совершенно определенной теме, которой он посвящает довольно большое количество стихотворений, песен и поэм и которую, тем не менее, всегда обходили молчанием дореволюционные биографы и исследователи творчества поэта. Это тема освободительной революционной борьбы греческого народа против четырехсотлетней турецкой неволи.
Интерес к этой теме у Щербины не случаен и может быть вполне объяснен некоторыми обстоятельствами из биографии поэта.
Родная бабка Щербины со стороны матери была природная гречанка, переселившаяся из Морей в Таганрог еще в царствование Екатерины II и, следовательно, принадлежала к семье тех самых доблестных греков, которые вели постоянную самоотверженную борьбу против турок, а в конце XVIII столетия вынуждены были скрываться от преследований турецких властей на территории России, воспользовавшись разрешением русского правительства заселять пустынное тогда северо-восточное Приазовье.
Живя в Таганроге, значительно населенном греками-эмигрантами, молодой Щербина мог на каждом шагу встретить бывших участников или очевидцев освободительной борьбы, которые могли о многом рассказать будущему поэту, могли сообщить ему немало славных эпизодов из истории греческого освободительного движения; Щербина мог даже слышать здесь знаменитые греческие повстанческие песни, которые часто пели хором таганрогские греки.
Гимназист Щербина живо интересуется греческой мифологией и историей, много и упорно занимается греческим языком; не удовлетворяясь обычным преподававшимся тогда в гимназии курсом новогреческого языка, он берет еще и частные уроки.
Все это определяет в 40-е годы большое влечение начинающего поэта к теме Греции, греческой освободительной борьбы.
Наиболее ранним произведением греческого цикла является поэма «Клефты», напечатанная в «Отечественных записках» уже в 1841 г.
Это поэма романтического характера, близкая по жанру к балладе, со стремительно развивающимся действием, ярким и полным внешних событий сюжетом. Повествование прерывается иногда вставленными в поэму «песнями», которые можно воспринимать как самостоятельные произведения. Сюжет поэмы — это рассказ об одном из эпизодов национально-освободительной борьбы против турок, но за этим частным эпизодом вырисовывается общая картина жизни горцев-клефтов, мужественных и смелых людей, «могучих братьев», связавших себя навсегда с «острым булатом» и «мраком полночи». Судьба родины, судьба их Греции — вот главное, ради чего они борются. Молодой герой поэмы Костаки идет в бой, чтобы освободить свою Фотиницу из турецкой неволи, но в то же время он призывает перед боем друзей:
За свободу, за честь
Изольем свою месть.
Чтобы турки нас впредь не забыли!..
Поэма написана ярким и образным языком, изобилующим многочисленными тропами, заметными особенно в «песнях клефтов», своеобразных вставках.
В 1843 году Щербина задумал написать большое драматическое произведение, посвященное одному из самых крупных греческих восстаний, вспыхнувших на острове Ипсара. Об этом свидетельствуют сохранившиеся в рукописях поэта отдельные сцены из драмы «Ипсара», полные героической патетики, призывов к свободе и борьбе за независимость. В прологе к драме Щербина поясняет: «Действие происходит на острове Ипсара во время последнего восстания греков против турок». Это своеобразное посвящение определяет все содержание драмы (к сожалению, неоконченной), характер ее героев, людей исключительно сильных, смелых и свободолюбивых.
Таков Левендояни главный герой драмы, носитель основной, патриотической идеи пьесы:
Зачем сокрыл туманный небосклон,
Зачем сокрыл мою родную Луру,
Где месть к врагам и к Родине любовь
Я высосал из материнской груди;
Где начал я под сению платана
Свою стрелу в грудь турка направлять,
Где я, как змей, скользил в крутых ущельях
И ядом мести тайно обливал
Врагов моей отчизны беззащитной...
Да здравствует Эллада! Смерть врагам!
Поставьте знамя на моей могиле,
Чтоб мог я, мертвый, греков возбуждать
К свободе Родины и мести к туркам!..
Нельзя сказать, что в художественном отношении эта драма является удачной: действие ее, хоть и развертывается на реальной, историческом основе, выглядит в изображении молодого поэта несколько искусственным, ситуации, в которых оказываются герои, напоминают сцены в духе классицизма с надуманными коллизиями и характерами. Тем не менее общее патриотическое звучание этих драматических сцен несомненно; несомненна также горячая симпатия автора к про образам его героев, тем, кто шел на муки и смерть ради освобождения родины. В этом плане обращают на себя внимание примечания Щербины, которые он делает при введении в пьесу исторических лиц, участников восстания. Например: «Дьякос народный герой. О нем сложена песня. Его испекли турки, с которыми он сражался: объятый пламенем костра, Дьякос сказал туркам, улыбаясь: «Да здравствует наш Одиссей и капитан Никитас! Они истребят вас и Девлет ваш».
Целый ряд других произведений, посвященных освободительной борьбе греческого народа, был написан Щербиной в течение нескольких последующих лет, вероятно, под впечатлением переведенных им в 1843 г. на русский язык новогреческих песен, о турецкой неволе, о мужественных и героических подвигах героев-клефтов, их легендарных битвам с турками. Переведенным новогреческим песням Щербина посвятил специальную статью, опубликованную им впервые в 1844 году в журнале «Маяк». В этой интересной статье автор цитирует и известные еще до него новогреческие песни в переводе Н. Гнедича, высоко ценившиеся А. С. Пушкиным и впоследствии широко известные в России в годы первой русской революции. Щербина дает здесь также исторический комментарий, поясняющий его песни и доказывающий нам, что тема освободительной борьбы греческого народа была выбрана им совершенно сознательно; она давно преследовала его воображение, была им тщательно продумана и отработана.
«Во время постепенного упадка силы турок, пишет Щербина, — и жители городов, и жители островов, напольные жители, начали одушевляться духом горцев-клефтов, содействуя им тайно денежными средствами или восставая иногда открыто, за что жестоко наказывав их диван лишением имений, сожжением родных городов и селений, и они погружались время от времени в бездействие. Уничтоженные, изгнанные таким образом, опальные напольные греки удалялись от мщения турок в горы клефтов или за перешеек Морейский. В это время совершилось повсеместное восстание в Греции и созревали семена политической самобытности греческого народа».
Ярко и интересно, с нескрываемой симпатией и некоторой даже идеализацией описывает Щербина быт, нравы, обычаи, образ жизни клефтов, те условия, в которых, по мнению поэта, только и могли создаваться столь красочные, столь самобытные и своеобразные песни: «Постоянно деятельная жизнь клефтов, частые гимнастические и военные упражнения дали им в высшей степени совершенное физическое образование. Капитан клефтов Нико-Царь с разбегу перепрыгивал через семь коней, поставленных в ряд на известное расстояние. Искусство стреляния доведено у клефтов до изумительного совершенства. Некоторые из них, выстрелив в кольцо, висящее на дереве, на расстоянии 200 шагов, могут пропустить нулю в кольцо, окружность которого немного более окружности пули... Внешний характер деятельности мужчин и женщин почти один и тот же; то же презрение к жизни, та же любовь к свободе и родине, такой же стоически-варварский характер, содержащий в себе много дикой «поэзии». Убитый на войне называется у них «жертвою», умерший естественной смертью — «падалью». Клефты при заздравном бокале вина так приветствуют друг друга: «Будь здоров для доброй пули». Клефт в битве, в случае необходимости, просит товарища, чтоб он ему срубил голову, пока еще не успел срубить ее турок. Вот черты, ярко выражающие их идею о жизни... И вся эта жизнь проявляется в их песнях...».
Кроме поэмы «Клефты» и прозаических переводов новогреческих песен, Щербина пишет в 40-е годы ряд других произведений, посвященных той же теме. Среди них особенно интересны стихотворения «Клефт и девушка», «Предсмертная песнь паликаров» и «Моряк» («Не слышно на палубах песен»), которые не вошли ни в одно из изданий и позднейших публикаций стихотворений Щербины. Особенно сложной и необычной оказалась судьба последнего стихотворения. Оно относится к числу ранних, юношеских опытов поэта, было опубликовано лишь однажды и не вошло затем ни в одно из собраний его сочинений.
Между тем, стихотворение «Моряк» послужило основой широко известной и чрезвычайно популярной матросской песни «Кочегар» («Раскинулось море широко»). Ни для кого не было секретом, что автором музыки этой песни, тесно связанной с историей русского военно-морского флота, с освободительной борьбой русского рабочего класса и распространенной еще в годы Крымской войны 1853-1856 гг., является талантливый русский композитор А. Гурилев. Но кто был автором стихотворения, которое легло в основу песни, было неясно до недавнего времени. И лишь в 1953 году Е. В, Гиппиус установил имя автора слов гурилевского романса «После битвы» (так назвал композитор это произведение). Им оказался И. Ф. Щербина.
В первоначальной редакции Стихотворение «Моряк» выглядит следующим образом:
Не слышно на палубах песен,
Эгейские волны шумят...
Наш берег и душен и тесен,
Суровые стражи не спят.
Раскинулось небо широко,
Теряются волны вдали:
Отсюда уйдем мы далеко,
Подальше от грешной земли.
Не правда ль ты много страдала?..
Минуту свиданья лови...
Ты долго меня ожидала —
Приплыл я на голос любви.
Спалив бригантину султана,
Я в море врагов утопил
И к милой с турецкою раной,
Как с лучшим подарком приплыл.
Народная редакция матросской песни унаследовала лишь первые два четверостишия от романса Гурилева, изменив их последовательность и частично содержание. Но важно отметить, что герой стихотворения Щербины — греческий повстанец, участник партизанской войны против турок, оказался сродни герою матросской песни мужественному и непреклонному моряку. Нельзя поэтому не согласиться с Е. В. Гиппиусом, который утверждает, что «в стихотворении «Моряк» («Не слышно на палубах песен»), написанном Н. Щербиной под впечатлением новогреческих песен, высоко ценимых еще Пушкиным, слышатся отзвуки освободительного движения в России и декабристского и последекабристского периодов. По содержанию и поэтическим образам это стихотворение Щербины родственно и типичным для последекабристского периода стихотворениям «Пловец» Н. Языкова («Нелюдимо наше море») и «Воздушный корабль» М. Лермонтова («По синим волнам океана»), в которых образ «моря» звучал как поэтический символ свободы. Во второй половине XIX столетия оба эти стихотворения получили распространение в среде русской революционной интеллигенции и стали широко популярными песнями русского освободительного движения».
Тема освободительной борьбы греческого народа была главной, но не единственной в раннем творчестве Щербины. Будущего автора знаменитых «Греческих стихотворений» уже в то время волнует вопрос о значении и месте искусства и поэзии, о роли поэта в обществе, в жизни народа.
В трудный период конца 40-х и начала 50-х годов в душе поэта постепенно вырабатывается острое критическое отношение к русской действительности. Наряду с антологическими спокойными и безмятежными по тону стихотворениями, раннему Щербине принадлежат такие произведения, которые при внимательном их рассмотрении доказывают, насколько не случайны и не неожиданны были для поэта его позднейшие сатирические выступления. Талант сатирика сказался уже в таких стихотворениях 40-х годов; как «В обществе» (1845 г.), «Таганрогским грекам» (1843 г.) и др.
Зло и беспощадно клеймит двадцатидвухлетний поэт «корыстные умы» греков-торговцев, поселившихся в России, противопоставляя их древним грекам, создателям вечноживущей античной культуры:
Вы не узнаете в них грека.
Который чувством красоты.
Сознаньем гордым человека
Взрастил нетленные цветы...
Нет! В этих пасынках Эллады
Терсит презренный оживлен:
Они за рубль продать вам рады
Свой вековечный Парфенон...
Названные стихотворения примечательны во многих отношениях: во-первых, они принадлежат к наиболее ранним «гражданским» стихотворениям поэта, в которых уже довольно ясно намечаются острые сатирические нотки и которые явно выпадают из ряда его антологических произведений; во-вторых, что особенно важно, их можно отнести уже к циклу тех «пьес с современным содержанием», которые несколько позже находил у Щербины Н. Г. Чернышевский.
В самом деле, Щербина пишет в этих произведениям современной ему действительности, о том, что окружало его с детства и что продолжает напоминать о себе, о меркантильной и эгоистичной сути среды, в которой он вырос и которую, благодаря своей впечатлительной натуре, запомнил. Эти мотивы в раннем творчестве Щербины становятся еще более понятными, когда вчитываешься во взволнованные строки его письма-исповеди к Ольге N. от 29 августа 1855 года, где он рассказывает о своем детстве и юности: «...Я был так поэтически очарован, что весь сосредоточился в самом себе, в paдужных кругах воображения и чувства... А вокруг меня люди плутовали, говорили о пшенице, о рублях, обижали других, ставили в великий ум и доблесть брать взятки, желали мне в будущем быть секретарем в выгодном месте... Когда мне было около семи лет, я в первый раз увидел человека, скованного кандалами, и мне стало совестно смотреть ему в глаза; мне стало совестно самого себя. Так инстинктуально представлялось мне естественное право и достоинство человека. Я забежал куда-то в дикий овраг и просидел целый день в стыде и в слезах и долго-долго вид этого скованного человека возмущал мой детский сон... Я больно чувствовал все безобразие окружающей меня жизни и обстановки, и наши домашние несчастья и слезы и при всей впечатлительной натуре до самой высшей степени, я молча страдал незнаемо для других, томился внутри самого себя постоянною пыткою. Таково мое отрочество. Безобразие, ложь, невежество, нравственная грубость и все тому подобное, противное мне, ежедневно оскорбляло мое впечатлительное чувство в эту пору отрочества».
Мотивы протеста и критики русской действительности не охватывали, однако, значительного места в раннем творчестве Щербины. Среди стихотворений, иногда слабых и поверхностных, встречаются строки удивительно яркие, подкупающие своей мягкой лиричностью и теплотой, искренностью и человечностью (стихотворения «Вечерняя дорога» — 1842 г., «Я проклял сладкий час взаимного признанья» — 1845 г., «Моя жизнь» - 1850 г. и др.).
При этом нужно отдать должное той тщательной обработке, которой Щербина подвергает свои произведения уже в тот период, когда еще он весь в поисках наиболее удачной художественной формы и когда еще не было окончательно сформулировано его поэтическое кредо. Это Щербина сделает несколько позже, в период подготовки своего первого поэтического сборника, принесшего ему известность, а пока поэт много и упорно работает, несмотря на необычайно тяжелые житейские условия, на почти нищенское существование и бесприютную жизнь. В письмах к друзьям Щербина так рассказывает о своей работе над формой стиха: «…В это время писал много, но неохотно посылаю Вам, потому что форма у меня вырабатывается не иначе, как спустя два-три месяца после написания, когда я охладею к своему детищу, делаюсь ему человеком посторонним, становлюсь против него и в то время холодно и разумно исправляю его форму. Не все ведь разом выливается хорошим, как родилась Минерва, но после совершенствуется, растет, исправляется...».
И еще один отрывок из письма в подтверждение той же мысли: «...Тотчас написанное у меня часто бывает без отделки надлежащей в форме. Бывало, та же пьеса через несколько времени переделывается и выйдет гораздо лучше, так, что я се и не узнаю. Правду советует Гораций, чтоб девять лет пролежало стихотворение взаперти».
Внимание к греческим народным песням, которые Щербина переводил в 1843 году, определило и укрепило в нем симпатии и к русскому народному творчеству.
В раннем его творчестве обращают на себя внимание некоторые произведения, написанные в подражание русским народным песням и легендам. Среди них наиболее характерной оказывается, пожалуй, «Отец и дети. Русская легенда».
Задушевно и плавно начинается в стихотворении рассказ о том, как «по зеленым лугам чисты волны катит Иван-озеро», «сын вековечной Руси», обеспокоенный судьбою своих двух сыновей — рек Шата и Дона.
Концовка стихотворения восторженный гимн великому Дону, носителю русской славы и русского величия. Необычайная насыщенность яркими эпитетами придает этому отрывку особую приподнятость тона, напевность и народный, фольклорный колорит.
К такому же типу подражательных стихотворений относится «Русская колыбельная песня» («Спи, мое дитятко»), «Отчаяние» («Не шуми, не гуди, непогодушка»), «Кручина доброго молодца», «Украинская песня XVII века» и ряд других3, не включенных Щербиной ни в один из сборников сочинений. Они остались в черновых набросках, которые поэт дарил своим друзьям, а затем забыл их, вероятно, намеренно вычеркнув из памяти эти первоначальные стихотворные опыты, как наименее удачные, по его мнению.
Вообще к своим ранним стихотворениям Щербина впоследствии не любил обращаться, считал их недостойными внимания и опубликования. Можно думать, что именно по этой причине ни один из исследователей нив одной из работ не уделял этой части творчества поэта ни одной строчки. Все обзоры поэзии Щербины начинаются обычно с характеристики его «Греческих стихотворений», оставляя в тени, таким образом, почти целое десятилетие творчества поэта.
Уже много лет спустя, в 1868 году, незадолго до смерти, видимо, при просмотре своих старых рукописей Щербина сделал на одной из юношеских тетрадей такую надпись: «Как дороги в старости все эти детские глупости, все эти бездарные пустячки. Да, с какой теплой слезой я взглянул бы на ту игрушку - побрякушку, которая висела над моей колыбелью, забавляла или унимала меня от слез, развлекала своим дребезжанием... Впрочем, все эти пустые побрякушки (sic) на заре молодости томительно выстраданы, вырваны с кровью из сердца, искренно изливались в продолжение всей несчастной, безнадежной, печальной, бедной, страждущей молодости».
Искренний и взволнованный тон ранней поэзии Н, Ф. Щербины, те патриотические и вольнолюбивые ноты, которые звучат в ней, вполне определяют ее значение и то внимание, которого она заслуживает, когда речь идет об общей оценке творчества этого своеобразного поэта.
Мятущийся и противоречивый характер поэзии Н. Ф. Щербины не может зачеркнуть целиком ее ценности, как поэзии во многом характерной для 50-60-х годов прошлого столетия. Несомненно также, что это была талантливая поэзия, вполне заслуживающая тщательного и объективного изучения.
Л-ра: Таганрогский педагогический институт. – Ростов-на-Дону, 1966. – Т. 2. – С. 70-81.
Критика
