Виктор Ерофеев. Сила лобного места
1996 год. Это твои лились струйки. Ты сделала выставку Женское Мочеиспускание. Под лозунгом: Больше в Москве туалетов для баб. Это ты крупным планом позировала на мочеиспускательных фотографиях. Твоя нижняя половина. Катя - сердце мое! Я тебя рыщу. Я затолкал в машину весь этот несвежий человеческий фарш, чтобы что? чтобы зачем? чтобы найти тебя.
1995 год. С перебитым носом ты куда? делась? в черных колготках.
1994 год. Патриарх благословил тебя расписывать Елоховский собор. Московская архитектура, московская живопись, московские нравы достигли высокого уровня. Город захорошел. Мостовая морщилась у тебя под ногами. Андрей Рублев в юбке в легкий горошек сбежал. Сил на то, чтобы дать точный адрес, у тебя не нашлось.
1993 год. Московское население активно участвовало во всех событиях. Среди монахов тебя не оказалось. Я знал, что в конце концов ты окажешься под черными колготками мужчиной. Ты обещала подарить мне свои иконы.
1992 год. Ты обещала подарить мне свои картины 2 на 2, где много кошек, русалок с волосатой грудью и бас-гитаристов, чтобы я завесил ими всю мою квартиру. На Солянке присесть и пописать в ведро. Потом с помощью туалетного приспособления "ёршик" окропить мочой всех собравшихся конкретных подонков. Ты пописала в ведро через черно-красные трусы, чтобы не брызгало. Встала, сняла трусы, надела на голову устроителю, весь этот траур и траут, в узких очках. Все обрадованно стали щелкать. Приезжаем: где она? Как, уже уехала? Прямо так конкретно и уехала? Одна? Куда? К патриарху? Косой, где Катя? Она от меня сбежала в метро. Куда? Я разворачиваю широким жестом поверхностный план Москвы. Москва-река в своем левом городском изгибе похожа на удивленный пенис при прерванном коитусе, в правом - профиль лысого глупца со вздернутым носом. Все улицы переименованы, проехать никуда невозможно. Давай-ка, мать, в метро! Москва является крупнейшим арсеналом и складом продовольствия. Пребывание в Москве оказалось гибельным для войск Наполеона. Почему бой за сортиры был ограничен исключительно мочеиспускательной темой? Канализация не врет. Царский указ 1714 года о запрещении возводить каменные строения где бы то ни было, кроме Санкт-Петербурга, приостановил строительство Москвы практически навсегда.
Улицу Адама Мицкевича переименовали в Большой Патриарший переулок. Улицу Веснина - в Денежный переулок. Безбожный переулок - в Протопоповский. Площадь Коммуны - в Суворовскую площадь. Новокировский проспект - в проспект Академика Сахарова.
Набережную Мориса Тереза - в Софийскую набережную.
3-й Неглинный переулок - в Нижний Кисельный переулок.
Как я тебя найду? Там одни твои влажные лобки вместо лица. А по лобковым волосам течет твоя сладкая моча, песня моя! Одна разверзная ватина. И тут же ты их окопляешь святой мочой, моя знаменитость. Вот твоя больная плоть с переломанным носом. Улицу Куйбышева - в Биржевую площадь. 1992год. Ты, говоришь мне на кухне, любишь минет? Ой, говорю, кто же минет не любит? Это, говорю, шестидесятники не любили. А все остальные любят. А кто такие конкретно шестидесятники? Ну, это такие дедушки-прадедушки, они, говорю, точно не любили. Почему-то. Я поехал на авангардную выставку Женское Мочеиспускание, место конкретных подонков. Солянка, говоришь, возле церкви. Рисуешь рукой богомаза непонятный план. Длинная Танька читает в метро "Философию в будуаре". У нее новый френд: Джеймс Джойс. Ты говоришь по телефону: я никуда не поеду. Длинная Танька бежит по коридору. Лысый глупец со вздернутым носом говорит: я ее найду. Возьмите меня с собой. У тебя нос заложен. На плане все видно.
1947 год. Меня вырастил Сталин. В честь 800-летия Москвы я родился в коммунальной квартире на Можайском шоссе. Мое рождение ознаменовалось различными чудесами. В Москве в одну ночь выросли без всякой человеческой помощи семь красавцев высотных домов: Университет на Ленинских горах, гостиница "Украина", Министерство Иностранных Дел на Смоленской и некоторые другие здания. Руководители партии и правительства признали целесооб разным провести в стране денежную реформу и, посетив меня на Можайском шоссе, подарили мне много новых денег с изображением самих себя. Я предложил Сталину прорыть в ударные сроки подземный туннель между Москвой и Катманду для связи с Гималаями. Сначала конка, а затем уже и метро соединили столицы двух дружеских государств.
1948 год. История не знает выходных дней, Катя. Я лишился невинности в полтора года. Москва не любит затяжного полета девственников. Я запускал пятаки на орбиту в метро на станции "Маяковская". Я знаю, о чем говорю. Меня лишила невинности трехлетняя троюродная сестра Лена во время игры под диваном. Мы тогда переехали жить под диван на улицу Горького.
1949 год. Я долго не говорил. Даже "мама" не говорил. По Благовещенскому переулку мимо коммиссионного магазина с маленькими окошками шли строем милиционеры в баню. Я яростно закричал: почему так много милиционеров?! Будущий помощник Брежнева считал, что это было начало моей диссиды.
1950 год. У нас был свой сталинско-домашний клан. Наш шофер Коля сделал предложение нашей домработнице Марусе. Она, беззубая, закрыла мне глаза. Мы проехали мимо дорожно-транспортного происшествия. Оказалось, однако, что он был женат. Мы расстреляли его у Кремлевской стены. Я не жалею об этом. Это вписывалось тогда в нравы наивно-жестокого времени. Маруся отщипывала хлеб и ела. Не отщипывай, - сказал ей Коля.
1951 год. С ласковыми почестями он там же и похоронен. Москва - крупнейший научный центр СССР. После отмены крепостного права, несмотря на общий рост, снижался удельный вес текстильной промышленности. Матрешки - японское изобретение.
1952 год. Мой папа - генерал и старьевщик. У него шинель мышиного цвета. За ним бегают дворовые мальчишки и дразнят его немцем.
1953 год. У меня было счастливое сталинское детство, не хуже, чем у Набокова.
1954 год. 122-я средняя школа не раз являлась мне в Палашевском переулке, где в старые времена жили палачи, на месте кладбища. Во дворе школы было много человеческих костей и черепов. Черепами мы играли в футбол, а костями дрались. На вопрос, сколько времени, бабушка всегда отвечала не знаю.
1955 год. Родина послала меня продолжать учебу в Париж. Мы проехали Львов, Прагу, Елисейские поля. Мама сказала: "Видишь, это Елисейские поля". - "Да", соврал я.
1956год. Осенью в Париже оказалось мало черной икры. Было очень весело: советское посольство на рю де Гренель закидали яйцами с красной краской.
1957 год. Папа нашел во Франции памятник Ленину и нелегально вывез его в СССР. Когда мы ехали через весь Париж на школьном автобусе в советскую школу, нам запрещалось надевать пионерские галстуки на случай провокации. В школе, возле Булонского леса, я увидел первого живого писателя в своей жизни. Им оказался Катаев. Он сказал нам, советским школьникам: "Вы, может быть, ничего не поймете в этом образе, но кошки бывают очень длинными".
1958 год. По дороге на Каннский фестиваль в сером "Пежо-403" я сочинил свой первый роман "Война и мир". Мы плыли по Сене, и мама сказала: "Эти парни в клетчатых рубахах - американские солдаты". "Янки, гоу хом!" - про себя закричал я. Мы бросились на Солянку с длинной Танькой. Ты сказала, что это будет на Солянке. Мы ходили по Солянке и кричали: Катя, Катя! Кто взял трубку? Кто хрипел с бодуна, что ты никуда не поедешь? Потом пришла зареванная: моя любовница умерла! С перламутровыми руками. Смеешься, кашляешь. Говоришь: здравствуйте. Ну, вот и познакомились. С любовничком - бас-гитаристом.
1959 год. Мы бросались камнями. Французский хулиган с русской фамилией Орлофф мне камнем выбил передний зуб. Я вернулся в Москву.
1960 год. В Москве, от которой я отвык, оказалось, что хулиганов еще больше, чем в Париже. Они останавливали меня в Трехпрудном переулке и говорили: "Попрыгай!" Если я не прыгал, они меня били. Если я прыгал и в карманах у меня звенела мелочь, они отнимали у меня мелочь. Я решил дружить с хулиганами.
1961 год. Мы ходили с соседом на Красную Пресню поздно вечером смотреть бандитский район. Там всегда было жутко и что-то горело.
1962 год. Космонавты, сказала мне Катя, обязаны быть охуительно красивы. Мой друг-одноклассник, хулиган Коля, убил человека ножом, когда лез на голубятню, чтобы украсть белых голубей. Я очень удивился, когда его после убийства не стали пускать в нашу бандитскую школу учиться дальше.
1963 год. Хулиган Коля пришел ко мне домой и стал просить жвачку. Я дал ему подушечку французского клея, и он долго не мог раскрыть рот.
1964 год. В Москве было тридцать четыре театра, из них четыре детских. В театре Маяковского на представлении "Гамлета" ко мне пристал педераст. Я сидел ни жив ни мертв. С тех пор у меня Гамлет ассоциируется с Женей Харитоновым. Они сидели с Приговым на одной табуретке в мастерской скульптора Федота Федотыча и до смерти хохотали.
1965 год. Москвы как таковой не существует.
1966 год. А кто ездил по утрам на завод? В Марьину рошу на 13-м желто-синем тупорыле. Кто верил в рабочий класс? Катя, я так далек был от рабочего класса, что верил в него.
1988 год. Не зря Нью-Йорк, по-русски, ОН, Москва-ОНА.
Москва до сих пор горизонтальный женский город, где Кремль, влагалище все еще секретной, загадочной власти, оброс кольцом бульваров. Концентрический, круглый, как бублик, город. Катя раскинулась широко на постели русской равнины, в сонливой истоме, лежит себе, ковыряет в носу, со своими куполами-грудями-маковками. В ней доминируют женская истеричность, женские очереди, в ней женщин видно больше, чем мужчин. Город бабьей энергии, бабьих коммунальных ссор, охов-вздохов, паники, и московская походка - бабья, шаркающая.
Нью-Йорк, напротив, мужской, фаллический, мускулистый. Город вечного возбуждения, крепкой эрекции, где каждый яппи- сперматозоид, быстро текущий по тротуару Пятой Авеню в расчете на солнечный сентябрьский денек.
1967 год. Разностороннюю культурно-просветительскую работу среди трудящихся столицы ведут 226 клубов, домов и дворцов культуры, а также свыше 3 тысяч красных уголков.
1968 год. Москва - Третий Рим. Политическая теория обосновывает всемирно-историческое значение столицы Русского государства как политического и церковного центра. Изложена псковским монахом Филофеем в характерной для средневекового мышления религиозной форме. Исторической преемницей Римской и Византийской империй, павших из-за уклонения от истинной веры, является Московская Русь: "Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не бысти", шепнула мне Катя.
1969 год. Длинная Танька под утро бежит по квартире блевать в туалет, поскользнувшись, сломала три ребра. Как удивительны замыслы тела! Когда она сломала три ребра, она совсем забыла, зачем она бежала в туалет, и больше об этом не вспоминала, только ахала и сердилась.
1970 год. Ты вышла брать машину, чтобы ехать домой. И когда ты села в машину, подвернулся попутчик и говорит: мне тоже в Теплый стан. И тогда я тебя перебил и сказал: - А вы разговаривали по дороге? - И ты мне что сказала? Нет. - И тогда я сказал: - Надо было разговаривать. И тогда, на Окружной дороге, он схватил тебя за волосы и стал тыкать тебя в свой мерзкий хуй и говорить: соси! соси! А потом они тебя выкинули из машины и засунули тебе в 1989 году грязь и глину в попу и в женские органы, и ты потом все это отмывала с помощью друзей шампанским, потому что шампанское хорошо все это дезинфицирует, а потом они тебя переехали своей Волгой и уехали, думая, что тебя больше нет. А еще тебе, как на грех, после изнасилования, с разбитым носом, попались дети в лифте, и они тоже сказали: соси нам! И ты стала хохотать и сказала: вы сначала научитесь пить водку, а потом уже приставайте к женщинам! И они тебя стали жутко пиздеть.
1971 год. А еще ты сказала длинной Таньке, что она пиздит, что ребра у нее не сломались, а если там что-то екает, так это только из ревности к нашему счастью.
1972 год. Вы были, солнце мое, обе очень смешные. Но особенно смешным был твой любовничек, который подсел ко мне на кухне и стал читать свои стихи про кикимор, а длинная Танька ему говорит:
- Ты себе смертный приговор подписал, потому что ты сказал, что не позволишь Катьке трахаться с дураками, а он-не дурак. И тут я встал и ушел, чтобы они сами разбирались, и они все ушли: и рыжий еврей, который выжрал всю бутылку джина, и его подруга, которая не хотела быть лесбиянкой, хотя длинная Танька ее уговаривала, потому что вы с длинной Танькой агрессивные лесбиянки и вы всех уговариваете целоваться и трахаться и валяться на полу в поцелуях.
1973 год. Я был уверен, что Москва - это мокрое финское слово.
1974 год. В тот год на яблочный Спас в Москве закурили на улицах женщины. Раньше они не курили, и - вдруг закурили. Что сказал напоследок этот рыжий еврей, я все ждал, что он скажет что-нибудь путное, что-нибудь вербально неуместное из прошлого или из следующего тысячелетия, но он только сказал, что всякое определение ограничивает, а это, по большому счету, противно самой идее Евангелия от Иоанна, и он попросил, чтобы ты его поцеловала, и ты ему резко отказала, радость моя.
1975 год. Что такое цыганский поцелуй? Ну вот, ты еще по телефону мне сказала, что я буду твоим сегодняшним "другом", еще не видя меня, но только слыша мой, как это писала британская пресса? мой, писала она, гипнотически "бъютифул войс". Но все фатально не складывалось. Во-первых, когда эти все собаки удалились, ты мне сказала, сними мне платье, и я снял твое платье в легкий горошек через голову, и что я тебе сказал? Я, сильно лукавя, сказал, что ты опоздала на тридцать лет, потому что мне тридцать лет назад парижские девушки на баррикадах 1968 года рассказывали о том, что они любят лизать небритые жопы, и ты фатально опоздала со своей московской любовью к геморрою.
1976 год. Что такое цыганский поцелуй? Он образуется из небольшого болота близ населенного пункта Старкове на высоте 256 м. Ты выходила, чтобы ехать ко мне, из своей разбитой ремонтом квартиры с любовничком, когда зазвонил телефон и оказалось, что она умерла. Ты приезжаешь ко мне сухая, без слез, но постепенно в тебе собираются мысли насчет ее перламутровых рук и волосатой в треугольнике между сисек и пупка груди, и ты даешь волю своим чувствам и начинаешь мне рассказывать по-новой и по-новой о том, что муж ее так лупил, так лупил, что она была вынуждена носить толстые черные колготки. И наконец, некоторое разочарование: когда я снимаю с тебя твое платье в легкий горошек через голову, я обнаруживаю, что твои груди несколько устали, они так устало, невесело висят, с усталыми отпечатками от черного лифчика, не то что у длинной Таньки, у которой они ни чуть-чуть не висят. И тогда я говорю, собственно, то, что мне приходит в голову: а похожа ли та, убитая, на тебя? Ну, по духу! И какая в сущности между вами разница? И ты, кусающаяся при ебле, и она кусающаяся, и ты активная лесбиянка, и она тоже, и значит, прав ее бандит с деньгами, киллер или кто он там, кэмел-трофи, прав, что убил.
1977 год. Вся Москва любит Хармса. Ты уже доела всю банку со сливовым вареньем. Осталось на донышке. Не больше двух ложек. Поскреби. Оставь! Не жри котлету!
1978 год. Морда твоя, радость моя.
1979 год. Я знаю, к слову, о том, что черный заговор двойного минета начало раздора.
1980 год. Поговорим о Катманду. В конце концов, не зря соединенное с Москвой посредством метро государство парит в Гималаях, как дырка в космос. Я не зря был в Лумбине на родине Будды. С меня сошел христианский комплекс вины.
1981 год. Все ближе и ближе развязка. Москва является крупнейшим издательским центром, гордостью советской полиграфии. Здравоохранение в дореволюционной Москве не удовлетворяло элементарной потребности населения. Борьба с туберкулезом, кожно-венерическими заболеваниями проводится широкой сетью диспансеров и диспансерных отделений и кабинетов. Мы с тобой не носим в наших штанах презервативов.
1982 год. Тридцать восемь градусов в тени - выше этой отметки никогда-никогда не поднималась московская температура в июле-августе. Умеренно континентально.
1983 год. Школа бортпроводниц Шереметьевского аэропорта. Занятие в лингафонном кабинете.
1984 год. Я знаю, что до конца 15 века лечебную помощь в моем родном городе оказывали только знахари и повивальные бабки. Применялись средства народной медицины - травы, коренья, ягоды, специально приготовленные внутренности животных. Мы стоим над длинной Танькой и смотрим, как она корчится от боли. Основные принципы советской медицины, по-моему, это профилактическое направление, бесплатность, общедоступность, активное участие самих трудящихся в деле охраны здоровья.
1985 год. "Дети в советской Москве всегда были в цене: их сдавали с грудного возраста в аренду, чуть ли не с аукциона, нищим. И грязная советская баба, нередко со следами ужасной болезни, брала несчастного ребенка, совала ему в рот советскую соску из грязной тряпки с нажеванным хлебом и тащила его на холодную советскую улицу. Ребенок, целый день мокрый и грязный, лежал у нее на руках, отравляясь соской, и стонал от холода и постоянных болей в желудке, вызывая участие у советских прохожих. Бывали, однако, случаи, когда советское дитя умирало утром на руках нищей, и она, не желая потерять день, ходила с ним до ночи за подаянием..." (Из тайного доклада Михаила Горбачева на апрельском Пленуме ЦК КПСС.)
1986 год. Очень конкретные подонки.
1987 год. Иногда я, как Пушкин или Чаадаев, люблю писать не важно что по-французски: Moscou n'existe pas... Paris, formidablement reelle, existe sans consideration du temps qu'il fait, de votre humeur ou de vos finances, de vos liens personels avec les Pari-siens. Paris existe sans vous. Moscou, au contraire, a grand besoin de vous pour acquerir quelque realite. Son seul architect, c'est vous, memo si vous n'etes pas un professionel! Moi non plus.
1988 год. Мне четыре года. С моей няней Марусей Беловой, она из-под Волоколамска, мы ездим на метро в парк Сокольники. Там мы играем в шахматы, все завалено снегом, и близится март, и мы сидим на скамейке верхом, и играем в шахматы. Она не умеет, и я не умею, но, когда я проигрываю, я плачу, и Маруся меня утешает как может.
1989 год. Что я хочу доказать? Почему ты с таким удовольствием толкаешь мне палец в попу? К чему эти проявления женского тщеславия и власти? Почему бы нам с тобой не подумать о пожизненной любви? Почему вы обе такие ваньки-встаньки? Почему, когда ты раздеваешься, начинает одеваться длинная Танька, а когда я ловлю ее и она раздевается, ты хватаешься за платье в легкий горошек? Неужели мы вывели простейшую формулу ревности?
1990 год. Наконец, мы втроем. Длинная Танька с интересом смотрит, как ты делаешь мне минет. Она никогда не наблюдала минет со стороны. Она оказалась гораздо свежее тебя. Ты оказалась далека от совершенства. У тебя оказался вполне обывательский лобок. Ты даже задумываешься на секунду над возможностью несушествуюшего презерватива. Ты больше для меня не существуешь. Ты не существенна. Я опять накололся. Остается лишь кончить и прогнать вас при первой удобной возможности.
1991 год. Ты не столько ебешься, сколько кусаешься. Мне приходится держать тебя за волосы, чтобы ты не обкусала меня до костей. Все заканчивается женской истерикой. После незамысловатых пирамид, в духе моего советского детства под Парижем, где-то возле пионерского лагеря в Манте, где в садах была такая сладкая черешня, ты в голос рыдаешь. Твоя подружка забралась на небеса со своими перламутровыми руками. Все это только повторение повторения. Длинная Танька размазала всю свою французскую косметику. Она так хотела прийти ко мне в длинном лиловом платье! Ты сидишь у кровати и рыдаешь. Мне ничего не оставалось, как подрочиться в твое рыдающее лицо. Посмотри не меня, собака! Лови! Лови! Она ловит все что надо и не надо, поймала.
1992 год. Я понимаю, что я разучился думать. Я понимаю, что плоские игры моей родины обворовали, растратили меня на пустяки. Москва приобретает очертания города. Пора ей снова облупиться до основания, расползтись по подвалам. Только это вернет мне способность соображать. Русское счастье опасный оксюморон.
1993 год. Я ненавижу тяжелый московский быт. Я ненавижу либеральные мемориальные доски, покрывшие Москву, словно сыпь. Я ненавижу отсутствие очередей. Я разрезаю Москву на несколько кусков. Дымится пролетарский восток кулебяки. Хрустят на зубах пустые бутылки в Текстильщиках. Лишенный с детства истории, я невольно оказываюсь ее непосредственным свидетелем и понимаю, что она для меня слишком мелка и нелюбопытна. В коридоре слышатся охи длинной Таньки. История продолжается, на этот раз в виде псевдогуманистического финала. У длинной Таньки что-то екает в спине под кожей. Хорошо еще, что она не разбилась насмерть. В Москве нельзя болеть и дико умирать. Голая страдающая баба страшнее и омерзительнее опрокинувшегося на спину жука. Она не вызывает ни желания, ни сострадания. Ее хочется вымести веником вон из квартиры. Я делаю вид, что хочу вызвать "скорую помощь". На самом деле я стою на рассвете и курю в ожидании, что будет дальше. После варенья ты перешла на котлеты и креветки. Солнце мое раскулачила мой холодильник.
1994 год. Городская дума полностью пренебрегала интересами трудящегося населения. Городская канализация сооружалась в течение 24 лет и до сих пор обслуживает лишь центральные районы. 95% московского населения не употребляет туалетную бумагу, предпочитая газеты и старые письма. Я жду прихода большевиков как награду за собственное инакомыслие, как отличительный знак непрозрачности дикаря, спасительной инаковости, как расплату за ложную идентичность, как экзортический способ продления русской материи. Я думал, что московская мафия возьмет на себя все функции непроницаемости. Я думал! Но она оказалась подвержена коррозии всеобъемлющей одинаковости, она уже распорядилась отдать детей в престижные школы, они уже в Гарвардах пишут на отцов доносы, эти павлики Морозовы шиворот-навыворот.
1995 год. Я обещал рассказать поподробнее о твоей детской пизде, светлой, не окруженной срамными делами, я обещал, но боюсь, что не справлюсь с заданием. Москву нетрудно обидеть, засомневавшись в ее бессмыслице, отсутствии логики, культурных ориентиров.
1996 год. La place Rouge. Sur son ventre incline, qui me rappelle la rotondite de la Terre, vous decouvrirez un curieux nombril, l'Echafaud, grand comme une piscine gonflable. Запад нам нужен ровно настолько, чтобы в нас самих его не было вовсе.
9 мая 1996 года
