О некоторых особенностях интерпретации Вик. Ерофеевым творчества Н. Гоголя
С. А. Кочетова
Поливалентность постмодернистской поэтики сказывается в появлении новых, гибридных литературных форм за счёт «соединения как равноправных языка литературы с различными языками научного знания, создания произведений на грани литературы и философии, литературы литературоведения, литературы и истории, литературы и публицистики». Популярными в постмодернистской литературе становятся жанры эссе, житий, апокрифов, мемуаров, комментариев, палимпсестов и т. д.
Естественным выглядит обращение постмодернистов к крупноплановым темам, к диалогу с литературными предшественниками.
Следовательно, и русская классическая литература XIX века может рассматриваться не только как культурный и литературный код, становящийся лишь фрагментом в постмодернистском коллаже. Обращение к наследию Пушкина, Гоголя, Достоевского – это возможность соотнести современное с предыдущими эпохами, провести аналогии, или, напротив, определить отличие эпох, предпринять попытку самоопределения. Другими словами, постмодернист, обращаясь к предыдущему веку, говорит о постмодернистской культуре, а критик-постмодернист, да ещё сам создающий художественные произведения, анализируя русских классиков, пытается определить своё собственное место в контексте русской литературы.
Литературно-критические работы постмодерниста Вик. Ерофеева - продолжение его художественной практики, он в разговоре о литературе прошлого века «проговаривается» постмодернизмом. Ерофеев говорит о разных писателях, но находит в них те черты, которые присущи самому Ерофееву-писателю. В далёком 1901 году В. Брюсов, признанный художник слова и теоретик литературы, посвятивший немало строк рассмотрению природы писательской критики, в работе «О искусстве» говорил: «Кто дерзает быть художником, должен найти себя, стать самим собою... Чем яснее поймёт кто свою душу, тем чище и возвышеннее будут его думы и чувства».
Вик. Ерофеев, однажды отвечая на вопрос о своих предшественниках, говорил: «Наверное, Гоголь, Платонов, в меньшей степени Набоков». В связи с этим не удивительно, что в эссе, посвященных истории русской литературы, писатель обращается к творчеству Н. Гоголя («Розанов против Гоголя», «До последнего предела чрезмерности (Шоковая эстетика Гоголя и Флобера)», «Французский элемент» в творчестве Гоголя»), А. Платонова («С кем спала счастливая Москва?»), В. Набокова («В поисках потерянного рая (Русский метароман В. Набокова)», «Му stile is all I have» (Письма Владимира Набокова)).
Особенный интерес, на наш взгляд, заслуживают работы писателя о Н. Гоголе. Вик. Ерофеев, рассуждая о Гоголе, пытается понять свою душу, сквозь призму гоголевского таланта и на фоне этого таланта писатель-постмодернист исследует специфику своего дарования, поскольку всё же «цель творчества не общение, а только самоудовлетворение и самопостижение. И слово первоначально создалось не для общения между людьми, а для уяснения себе своей мысли. ...Поэт творит, чтобы самому себе уяснить свои думы и волнения, возвести их к определённости».
Любое эссе о литературе, как правило, отражает процесс восприятия произведения и процесс формирования авторской оценки. Автор эссе исследует не только художественное произведение. Он исследует свою рецепцию этого произведения, себя-читателя. Ерофеевские эссе о Гоголе характеризуют не только художественный метод русского писателя XIX века, но и литературные вкусы, пристрастия Ерофеева-художника. Некоторые исследователи обращают внимание на диалогичность эссе, называя этот жанр «особым способом характеристики художественного произведения, ...апеллирующим к эстетическому и шире — к жизненному опыту читателя; это не спор, а диалог, в котором самая серьёзная проблема излагается в форме доверительной беседы с читателем». В эссе о Гоголе мы не раз встречаем примеры такой интонации: «Кто ещё так высоко ставил Гоголя? Кто ещё - так низко? Но что же скрывается за розановским отношением к Гоголю, как к Александру Македонскому?», «Ниже я специально остановлюсь на том, являются ли гоголевские персонажи «живыми» или «мёртвыми» душами и правомерны ли вообще приведённые вопросы Розанова, но пока что важно определить сущность розановской мысли», «Приведу наиболее хрестоматийное отступление, которое, может быть, потому и стало хрестоматийным (подхваченным, распропагандированным и замученным российским «литературным» проповедчеством), что в нём звучит призыв к читателям (в нём же — зародыш грядущего кризиса гоголевской поэтики, раздавленной в «Выбранных местах из переписки с друзьями» поучительством)», «Обратим внимание на его службу в таможне, находящуюся как бы на стыке двух миров».
Устанавливающийся диалог с читателем ироничен, что вполне соответствует тональности постмодернистской прозы. Вспомним, ставшую классической, фразу прозаика и теоретика постмодернизма У. Эко: «У любой эпохи есть свой постмодернизм... По-видимому, каждая эпоха в свой час подходит к порогу кризиса, подобного описанному у Ницше в «Несвоевременных размышлениях», там, где говорится о вреде историзма. Прошлое давит, тяготит и шантажирует. Исторический авангард... хочет откреститься от прошлого. ... Авангард разрушает, деформирует прошлое.
Но наступает время, когда авангарду (модернизму) дальше идти некуда, поскольку он пришёл к созданию метаязыка, описывающего невозможные тексты (что есть концептуальное искусство). Постмодернизм - это ответ модернизму: раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведёт к немоте, его нужно переосмыслить, иронично, без наивности». В эссе Вик. Ерофеева происходит наложение постмодернистского иронического восприятия предыдущей культуры на ироническую интонацию диалога между критиком и читателем в эссе. Ирония выполняет двойную функцию. Она, дублируясь, усиливает ощущение ситуации игры: игры читателем, с текстом, с культурным кодом.
В постмодернистском тексте без труда узнаются «коды» художественных систем и явлений, отсылающих к другим временам и культурам. Не удивительно, что в работе «Французский элемент» в творчестве Гоголя» Вик. Ерофеев отсылает читателя к французской культуре, нашедшей своё отражение на страницах «Мёртвых душ». Вик. Ерофеева-постмодерниста интересует угадываемый код. Он ищет черты, создающие атмосферу Франции, черты, почти незаметные на первый взгляд. Природа постмодерниста «жаждит» контакта с другими культурными кодами, установления диалога с иными национальными культурами. Происходит то, что У. Эко называет «проявление природных свойств» материала: «В работе материал проявит свои природные свойства, но одновременно напомнит и о сформировавшей его культуре (эхо интертекстуальности)». Вик. Ерофеев ищет у Гоголя то, что ему близко, как постмодернисту - интертекстуальные связи, объединяющие национальные культуры. Любой след «пребывания» в гоголевском произведении «французского» налёта становится необходимым для Вик. Ерофеева: «Независимо от того, что в поэме нет мало-мальски значительных образов французов, что они ютятся «на задворках» поэмы, затерянные в могучем потоке гоголевского словоизвержения, и всплывают лишь от случая к случаю, где-нибудь в подчинённом предложении, в служебной роли материала для развёрнутого сравнения, дополнительного мазка, оттеняющего портреты центральных персонажей, юмористической подробности, мелкой песчинки в мире гоголевского смеха, — независимо от этого функция «французского элемента» оказывается достаточно значимой для того, чтобы стать предметом анализа».
Чтобы обосновать свой постмодернистский интерес к французскому культурному коду, Вик. Ерофеев предлагает читателям обзор трёх поколений демонической силы у Гоголя. Заметим, что, по Вик. Ерофееву, французы — это третье поколение «нечистых». Критик выстраивает цепочку из инородцев («чужих», иностранцев и т. д.): «черти, ведьмы, прочая фольклорная нечисть — польский шляхтич, немец — и, наконец, французы». Непонятным остаётся, почему в один ряд выстраиваются фантастические и реальные существа. Непонятен принцип их родства. Вик. Ерофеев утверждает, что они одинаковы, так как чужеродны малороссу. Но ведь природа их различна. С таким же успехом в ряд недоброжелателей можно включить неблагоприятные погодные условия и подобные явления.
Рассуждения Вик. Ерофеева приводят к тому, что французский культурный код воспринимается читателем как нечто негативное, противоестественное, противоположное всему укладу русской жизни, хотя «большинство персонажей «Мёртвых душ» — замечает критик, — не являются жертвами непосредственного французского влияния и, за исключением одного Кошкарёва из второго тома, не представляют собой носителей, активных проповедников европейских идей и понятий. Более того, эти персонажи заключают в себе если не типично национальные пороки, как Обломов, то во всяком случае такие пороки, которые при всём их общечеловеческом, универсальном характере приняли весьма отчетливые национальные очертания». Логика рассуждений критика приводит читателя к однозначному выводу, декларируемому автором в завершающей эссе части: «Главное было не в том, что французы плохи сами по себе; они плохи для России, точно так же как ляхи были плохи для Малороссии. Гоголь не стремился исправить французов и не задавался вопросом, можно ли их исправить. Его интересовало другое: можно ли уберечь Россию от их влияния? Сама постановка вопроса носила, бесспорно, славянофильский характер. Роль французов в творчестве Гоголя преимущественно функциональна: французы для России. В этом редуцированном качестве они приобрели значение демонической силы».
Вик. Ерофеев, вычленив в творчестве Гоголя «резкий, пристрастный, тенденциозный, ... отталкивающий образ Франции», ищет образ гоголевской России. Благодаря методу «от противного», Россия в эссе Вик. Ерофеева – это «не Франция», «земля обетованная». Приём столкновения двух национальных кодов позволяет критику заявить: «Гоголь, можно сказать, пожертвовал Францией и французами ради своей любви к России, ради своего представления о том, что для неё есть благо, а что «египетская саранча».
Сопоставлению русского и французского посвящена ещё одна работа Вик. Ерофеева «До последнего предела чрезмерности (Шоковая эстетки Гоголя и Флобера)». Следуя логике рассуждений Вик. Ерофеева о «гоголевских» России и Франции, можно было бы предположить, что в работе о «Мёртвых душах» и «Госпоже Бовари» автор будет выявлять черты, отличающие эти два произведения. Но Вик. Ерофеева, напротив, интересуют сходные положения эстетики писателей и их художественных методов.
В данной работе Вик. Ерофеев также проявляет свою природу писателя-постмодерниста. Особый интерес его - организация повествования, то есть та сфера, которая волнует его самого как художника слова. Выступая в качестве критика, он рассматривает те же приёмы, которыми сам руководствуется при создании художественного произведения. Так, например, он рассматривает оппозицию «главные герои - второстепенные герои». Главные герои (Чичиков и Эмма Бовари) «весьма отчётливо противостоят всем основным персонажам». Что же их объединяет? Одиночество («Ни у Чичикова, ни у Эмми нет ни любящих родителей, ни верных друзей, ни преданных слуг - никого, с кем они могли бы быть до конца откровенны, на кого могли рассчитывать в момент опасности»), непохожесть («Одиночество связано с их непохожестью на других; они не такие как все, но они это не афишируют, они носят свои тайны в самих себе»), неудовлетворённость жизнью («Они не удовлетворены жизнью, тогда как остальные - удовлетворены»), мобильность («Они стремятся к изменению своего положения, хотят радикально изменить свою жизнь. Вот почему они нестабильны и непоседливи. Их доминирующее внутреннее состояние, имеющее и чисто внешнее выражение, — движение»). Заметим, что Вик. Ерофеев выбирает в героях те свойства, которые ему близки как постмодернисту.
В рассказе «Проезжая мимо станции» все персонажи непомерно одиноки, да в общем-то они и не ищут выхода из одиночества. Они, разговаривая друг с другом в купе пассажирского поезда междугородного сообщения, слышат только самих себя, возвращаются к своим репликам, развивают каждый свою мысль и не заботятся о логике и последовательности общего разговора. Каждый из них зациклен на себе самом, он одинок и ему хорошо в его одиночестве. Гражданин в вечнозелёной шляпе и коричневом пальто озабочен судьбой своей жены Веры, старушка упивается воспоминаниями о далёкой молодости, девушка, напротив, мучается настоящим. И только молодой человек, также занятый своими проблемами, предпринимает слабые попытки услышать собеседников. Рассказы «Бердяев» и «Жизнь с идиотом» повествуют о трагедии русского народа. «Сажающие и сидящие, казнящие и казнимые легко меняются местами, теряют историческую обособленность. Враги тоталитарного режима, как и его жертвы. Оказываются лишёнными героического или романтического ореола вечного противостояния. Имя Бердяева в одноимённом рассказе воспринято как символ обращённости интеллигентного сознания к тоталитарному и к его отрицанию. ... Трагические судьбы русской интеллигенции выводятся из её собственных склонностей».
В эссе о Гоголе Вик. Ерофеев не только обращает внимание на одиночество героев и их неудовлетворённость жизнью.
Постмодернизм воспринимается как попытка выявить на уровне организации художественного текста определённый мировоззренческий комплекс специфическим образом эмоционально окрашенных представлений. Организация художественного текста эссе подчинена «сверхзадаче» — установлению самобытного восприятия мира. Лексика и стилистика ерофеевского текста совсем уж далека от стилистики произведений Гоголя. О Гоголе говорит современный нам исследователь. «Доминирующий», «следовательно», «нестабильны», «периферия» и т. п. слова создают образ постоянно находящегося в движении современного общества.
Художественные произведения Вик. Ерофеева содержат ссылки на гоголевские тексты. Так рассказ «Жизнь с идиотом» по меткому замечанию Скоропановой И. С. «мог бы иметь и подзаголовок «Записки сумасшедшего». И воссоздание процесса утраты рассудка, и форма исповеди умалишённого, и использование несколько видоизменённой гоголевской цитаты (правда, из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»): «Страшно жить на белом свете, господа!» - указывает на то, что перед нами современная версия «Записок сумасшедшего». Гоголевский текст как бы включается в текст «Жизни с идиотом», просвечивает сквозь него. Это даёт возможность, в частности, показать «усложнение» сумасшествия, вызванного родственными причинами. Сумасшествие Поприщина, если так можно выразиться, более нормально (традиционно), нежели помешательство на почве помешательства, воссозданное Вик. Ерофеевым». Да, в общем-то, и смех, созданный Ерофеевым в этом рассказе - гоголевский, невесёлый. Источником комического в произведении, например, является несоответствие реакции героя-рассказчика Вовы на насилие, жестокость и унижение.
Вне сомнений, в настоящей статье обозначены лишь некоторые особенности ерофеевской интерпретации творчества Н. В. Гоголя. Нам представляется очевидным, что дальнейшее исследование заявленной темы продемонстрирует связь русского постмодернизма с традициями русской классической литературы XIX века.
Л-ра: Наукові записки Харківського державного педагогічного університету імені Г. С. Сковороди. Серія літературознавство. – Харків, 2001. – Вип. 2 (29). – С. 264-270.
Критика
