Категории пространства и времени в романах Виктора Гюго
У. Д. Каршибаева
Виктор Гюго (Victor Hugo, 1802-1885) понимал время как необратимый процесс, кардинально меняющий мир и людей: как неизбежность смены формаций. Отсюда, со всеми последующими обстоятельствами, вытекает выбор писателем исторических эпох, наполненных острыми социально-политическими конфликтами. В романах Гюго существует особая художественная закономерность: если роман повествует о прошлом, то это прошлое неотделимо от настоящего. В исторических романах писателя пространство и время взаимосвязаны и несут фактически одну и ту же смысловую нагрузку: конкретизация времени логично влечет за собой конкретизацию места. К примеру, в «Соборе Парижской Богоматери» - это Париж, в «Отверженных» - Динь, в «Тружениках моря» - Гернсей, в «Человеке, который смеется» - Англия. Роман «Девяносто третий год» (“Quatrevingt-treize”, 1874) начинается с точного указания времени и места - это Содрейский лес в Бретани: Dans les derniers jours de mai 1793, un des bataillons parisiens amenés en Bretagne par Santerre fouillait le redoubtable bois de la Saudraie en Astillé [1, с. 6]. События, описываемые в романе «Отверженные» (“Les Misérables”, 1862) начинаются с 1815 г. и будут постоянно соотноситься в сознании читателя со Ста днями и с судьбоносной битвой при Ватерлоо. В «Соборе Парижской Богоматери» (“Notre-Dame de Paris”, 1831), написанном при неимоверном напряжении душевных и физических сил, создан образ народного восстания. Приступ Собора - это и приступ Бастилии, и Три славных дня, и новые революционные бури. Та же соотнесенность с современностью прослеживается и в романе «Человек, который смеется» (“L’Homme qui rit”, 1869): скрытая и явная параллель между средневековой Англией и Англией XIX в., между отцом Гуинплена, вечным и гордым изгнанником, и другим великим изгнанником - Виктором Гюго, не принявшем лозунги Второй империи; а полное боли и отчаяния обращение Гуинплена к лордам - не что иное, как страстный призыв писателя к людям изменить существующий порядок вещей. С тем же острым чувством пульса современности написано последнее крупное произведение писателя - роман «Девяносто третий год».
Исторические романы Гюго полны хронологических помет. «Собор Парижской Богоматери» имеет подзаголовок «Год 1482». И не только этот роман. Каждое произведение начинается с точного указания эпохи: Il y a aujourd’hui trois cent quarante huit ans six mois et dix-neuf jours que... (“Notre-Dame de Paris”); En 1815, M.Charles-François-Bienvenu Myriel était évêque de Digne (“Les Misérables”); La Christmas de 182... fut remarquable à Guernesey (“Les Travailleurs de la mer”).
Формально, начало «Человека, который смеется» хронологически не маркировано, поскольку роман открывают «Две предварительные главы» (“Deux chapitres préliminaires”). Но последующая за ними глава маркируется цифрой I, с которой, собственно, и начинает разворачиваться действие, сразу же определяются его временные параметры: Une bise opiniâtre du nord souffla sans discontinuité sur le continent européen, et plus rudiment encore sur l’Angleterre, pendant tout le mois de décembre 1689 et tout le mois de janvier 1690 [2, с. 37].
И это закономерность. Развитие сюжета целиком и полностью подчинено скрупулезному отчету времени года, месяца, дня, часа и даже минуты. Так, события в «Отверженных» описываются в строгой хронологической последовательности: 1815, 1816, 1817 гг. и т. д. вплоть до 1833 г. Эту мысль подтверждает и М.В. Толмачев: «Обычно «Отверженных» считают романом о современной жизни. Однако не следует забывать, что завершен он в 1862 г., в то время как происходящие в нем события относятся к 1815-1832 гг. Таким образом, как и другие романы Гюго, этот роман по существу является историческим, и это не случайно, ибо историческая масштабность требуется Гюго для постановки главнейших, с его точки зрения, вопросов человеческого существования» [3, с. 477]. Развивая свою мысль, критик продолжает: «Но при этом «Отверженные» являются все же типично романтическим произведением. Созданная Гюго панорама поражает своей приподнятостью, красочностью, необычностью. Фабула... отличается авантюрной остротой, развитие действия во многом определяется случаем, обнаружением неизвестных доселе обстоятельств и т. п.» [3, с. 478].
Нельзя не согласиться со столь авторитетным мнением, но следование хронологии не означает, что в романах Гюго нет возвратов назад или бросков в будущее. Самым загадочным образом переплетаясь и взаимодействуя, временные пласты представляют сложную и далеко не линейную структуру. Даже в таком «неисторическом» романе, каким является по нашему мнению «Труженики моря» (Les Travailleurs de la mer, 1866), более пятидесяти раз самым определенным образом называется век или год. Можно говорить об обилии, и даже концентрации дат в произведениях Гюго: De là le 31 mai, le 11 germinal, le 9 thermidor; tragédies nouées par les génies et dénouées par les nains [4, с. 162]. Или: Les événements dictent, les hommes signent. Le 14 juillet est signé Camille Desmoulins, le 10 aoùt est signé Danton, le 2 september est signé Marat, le 21 janvier est signé Robespierre; mais Desmoulins, Danton, Marat, Grégorie et Robespierre ne sont que des greffiers. Le rédacteur énorme et sinistre de ces grandes rages a un nom, Dieu, et un masque, Destin [4, с. 171].
Хронологически насыщено и время героев: Au moment où ils condamnèrent à mort Louis XVI, Robespierre avait encore dix - huit mois à vivre, Dantin quinze mois, Vergniaud neuf mois, Marat cinq moiset trios semaines, Lepelletier - Saint - Fargeau un jour. Court et terrible souffle des bouches humaines! [4, с. 165].
Для такой временой насыщенности необязательно ее эксплицитное (лат. explicite - явное, открытое) выражение. Оно создается контекстом, в котором предельно стянуты временные промежутки между событиями: Barthélemy, maigre, chétif, pâle, taciturne, était une espèce de gamin tragique qui, souffleté par un agent de ville, le guetta, l’attendit, et le tue, et, à dix-sept ans, fut mis au bagne. Il en sortit, et_ fit cette barricade [4, с. 76]. Контекст заложен и в особом ритме прозы Гюго, в основе которой краткие фразы зачастую выделяются в отдельный абзац: Et, levant la première partièr venue, il sortit de la chamber impétueusement.
Il se trouve dans le corridor.
Il alla devant lui.
Un deuxième corridor se présenta.
Tiutes les portes étaient ouvertes.
Il se mit à marcher au hasard, de chamber en chambre, de couloir, en couloir, cherchant la sortie [4, с. 363].
Это свойство художественного времени концептуально. Время для Гюго не протекание в непрерывный процесс столкновения, изменения, формирования, становления личности. В нем полнота и богатство жизненных ситуаций и духовного бытия: <Cimourdain> avait vécu les grandes années révolutionnaries, et avait eu le tressaillement de tous ces souffles, 89, la chute de la Bastille, la fin du supplice des peoples; 90, le 4 aoùt, le fin de la féodalite; 91, Varennes, la fin de la royauté; 92, l’avénement de la République [4, с. 117]. Поэтому время у Гюго определяется эпитетами: l’immensité de cette minute épouvantable, 93, plus grande que tout le reste du sièle... 93 est une année intense [4, с. 118]. Более того, оно само становится характеристикой: Cimourdain, c’est-à-dire 93, tenait Lantenac, c’est-à-dire la monarchie [4, с. 343]. Даже возраст персонажей, так или иначе связанный с событиями 1789 или 1793 года, продиктован последними. 80 лет не только Лантенаку в романе «Девяносто третий год» (quatrevingt - treize = quatrevingts), причем Гюго пишет число 80 (quatrevingts) слитно, а не через дефис (quatre-vingt). Сравним заглавие романа «Quatrevingt-treize» и возраст члена Конвента господина Г., умирающего в ссылке («Отверженные»), старину Мабефа, водружающего знамя на баррикадах 1832 г. (ce vieillard de quatrevigts ans, la tête branlante, la pied ferme, se mit à gravir l’entement l’escalier de pavés pratiqué dans la barricade... et l’on croyait voir le spectre de 93 sortir de terre, le drapeau de la terreur à la main [5, с. 18], и господина Жильнормана, который намекая на свой возраст (он перешагнул девяностолетний рубеж), выражает надежду, что ему не придется дважды пережить 93 год (L’espère bien que je ne verrai pas deux fois quatrevingt - treize [2, с. 292].
Следует отметить, что временная насыщенность обусловлена также жанровым своеобразием произведений В. Гюго, где эпическое начало взаимодействует с драматическим. Драматизация эпического является, на наш взгляд, одной из главных установок писателя: (L’expression dramatique a hanté Hugo de ses premièr années à ses derniers jours... Poèt dramatique plus encore qu’épique) [6]. В 1823 г. В. Гюго в статье о В. Скотте заявил, что хотел бы создать роман, который был бы одновременно и драмой и эпопеей [7]. Эта «высказанная в теории» мысль писателя предвосхитила и его романтические, и его «драматизированные» произведения.
И действительно, целая цепь драматических сцен разворачивается в «Соборе Парижской Богоматери» в зале Дворца правосудия, на площади, в притоне трюанов. Сопровождаемый смехом выбор короля шутов, грациозно танцующая Эсмеральда, гражданская казнь Квазимодо, трагедия матери Эсмеральды - все это как бы средневековое действие, многолюдное, пестрое, многоголосое (scène vive et criarde).
В романе «Девяносто третий год» сценической площадкой для драматических событий становится зал заседаний Конвента (telles étaient les dimension de ce qui avait été le theâtre du roi et de ce qui devint le theâtre de la révolution), подмостки гильотины в день казни Говена. В «Человеке, который смеется» - театр Урсуса, сырые подземелья тюрьмы и Палата лордов. И почти во всех романах мрачные залы судилищ. Здесь все как в драматическом произведнии: и сущность времени, и ограниченность пространства (обычно круг), и динамичность действия, и неожиданность концовок. Сцены всегда содержат диалоги. Здесь обязательно присутствие зрителей, будь то огромная толпа или тайный свидетель: Laurent Basse avait appliqué son œil contre la porte de l’arrière-salle où étaient Danton, Marat et Robespière [2, с. 127].
Очень часто, предсказывая драматический характер происходящего, повествования открываются словами theâtre, csène, drame, premièr acte, deuxième acte etc. Событийная насыщенность момента дается и через синхронное экспонирование - одновременное разыгрывание действия в различных точках художественного пространства: cette csène... qui se joue sur tous les points de la place [2, с. 268]; les paysans, restès là comme pétrifiés, virent reparaître la lugubre procession (la guillotine) au sommet de la colline... C’était le moment même où Georgette, dans la sale de la bibliothèque, se réveillait à côte de ses frères encore endormis, et disait bonjour à ses pieds roses [4, с. 275].
Но как точная хронология, так и насыщенность временного континуума (от лат. continuum - непрерывное) не являются единственными характеристиками художественного пространства и времени в произведениях В. Гюго. Дискретное (от лат. discretus - разделенный, прерывистый) время постоянно взаимодействует с континуальным, более того, часто поглощается им. Со всей очевидностью это взаимодействие проявляется в заключительных частях произведений. Романное время Гюго терминально: все главные герои так или иначе погибают, их жизненные отрезки, печальные судьбы исчерпаны, продолжения не следует. Но в жанре романа «бытие царит над принципом времени», здесь дискретным является время, отведенное героям. Они не уходят навсегда, а становятся частью материи, безграничного, вечно движущегося пространства. Il n’y ent plus rien que la mer - так завершает Гюго «Тружеников моря», а в «Человеке, который смеется» тот же винал с образом бесконечного пространства и времени: - j’arrive dit-il. Des, me voilà.
Et il continue de marcher. Il n’y avait pas de parapet. Le vide était devant lui. Il y mit le pied.
Il tomba.
La nuit était épaisse et soured, l’eau était profonde. Il s’englouit. Ce fu tune disparition calme et somber. Personne ne vit ni n ’entendit rien. Le navire continua de voguer et le fleuve de couler.
Peu eprès le navire entre dans l’océan [2, с. 415].
Кроме этого, время повествования постоянно соизмеряется или с будущим (авторским) или с событиями давних веков. Гюго называет это «вечным присутствием прошлого» (éternelle presence du passé). И эта хронологическая точность, с которой Гюго в романе «Собор Парижской Богоматери» высчитывает до дня разрыв между его временем и временем романа (il y a aujourd’hui trois cent quarante-huit ans six mois et dix-neuf jours que.), перестает быть таковой. Пресловутая хронологическая точность не уточняет, а объединяет все в неразрывном потоке.
Поэтика вечного присутствия прошлого и будущего выполняет роль своеобразного концепта. Рядом со словами éternelle présence du passé автор пишет другие les hommes peflètent l’homme (люди в своем множестве отражают человека). Для Гюго важно не единичное, конкретное, а общее, всеобъемлющее, универсальное. Надаром почти везде временная помета окружена «иным», метафорическим контекстом, который превращает ее в символ, обобщение: De là le 13 mai, le 11 germinal, le 9 thermidor; tragédies nouées par les géants et dénouées par les nains [5, с. 162]. Dans la Tourgue étaient concentrés quinze cents ans, le moyen âge, le vasselage, la glèbe, la fèodalite; dans la guillotine une année, 93; et ces douze mois faisaient contre-poids à ces quinze siècles [4, с. 374-375]. В результате эксплицитный знак переходит в художественный образ.
Концептуальную и одновременно образную задачу выполняет время, помеченное числом «три». В романе «Отверженные» оно оказывается постоянной, неизменной величиной. Все важные для героев события происходят в три часа дня или ночи, измеряются тремя сутками, тремя месяцами, тремя годами. К примеру, Жан Вальжан крадет серебро в доме епископа в три часа ночи и, спасенный им, в такое же время молится у его дверей; Жан Вальжан за три года делает процветающим городок Монтрей-сюрмер; в три часа дня, ни разу не нарушив этого правила, навещает больную Фантину; Жан Вальжан, узнав об аресте каторжника, принятого за него, в три часа ночи приходит к решению отдать себя в руки правосудия; за каждый его побег из тюрьмы ему добавляют еще по три года и т. д. Также символичен год смерти Жана Вальжана - 1833 (33 года - магическое время, означающее бесконечность) Это трехчленное время в контексте других триадических структур (пространство, герои, материальный мир) стирает присущий ей признак временного указателя и становится образом, воплощающим как идею судьбы, случая, так и мысль писателя о трех этапах, которые должен пройти человек в своем духовнонравственном становлении «от камня к богу». Здесь уместно будет сравнить судьбу Жана Вальжана, совершившего путь от бесправного каторжника к святому: Le forçat se transfigurait en Christ [5, с. 447].
В художественной концепции Гюго свои нравственные законы. Он стремится как можно полнее выразить определенные идеи и нравственные ценности, которым должны следовать люди. Единство развития действия, пространства и времени - чрезвычайно важный компонент романтической эстетики, которой и следует писатель.
Литература:
- Hugo V. Quatre-vingt-treize. P., 1965.
- Hugo V. L’Homme qui rit. , 1963.
- Гюго В. Собрание сочинений: в 6 т. М., 1988. Т. 4.
- Hugo V. Les Travailleurs de la mer. P., 1966.
- Hugo V. Les Misérables. P., 1935-1937. I-IV.
- Florenne Y. La vision et le songe // Hugo V. Hernani. P., 1969.
- Hugo V. Sur Walter Scott à propos de Quentin Durward // Hugo V. Notre-Dame de Paris. P., 1966.
Произведения
Критика
