Ирония в поэзии Джона Апдайка
А. Г. Козлова
В статье анализируется прием иронии в поэзии Джона Апдайка. Приводятся примеры её использования в различных контекстах, выявляются отличительные особенности, закономерности употребления, разновидности и функции. Исследуются случаи её слияния с другими экспрессивными средствами, стилистическими приёмами, фигурами речи и тропами.
The article explores the various types of irony employed by John Updike in his poetry. Their distinct features, characteristics, and functions are exposed and illustrated by ample examples in different contexts. Numerous cases of irony overlapping other expressive means, stylistic devices, figures of speech, and tropes, are emphasized and analysed.
Ключевые слова: Джон Апдайк, поэзия, стилистика, ирония, экспрессивные средства, стилистические приёмы, фигуры речи, тропы.
Key words: John Updike, poetry, stylistics, figures of speech, irony, expressive means, stylistic devices, tropes.
Одним из наиболее заметных представителей современной американской литературы является Джон Апдайк, чья поэзия отличается особым стилистическим своеобразием и непредсказуемостью, достигаемыми в результате использования разнообразных экспрессивных средств и художественных приёмов. Среди них отдельного внимания заслуживает ирония, находящая самые неожиданные воплощения и выполняющая разнообразные функции, сливаясь при этом с рядом тропов и фигур речи, что представляет значительный интерес для исследования и анализа.
Достаточно ярким экспрессивно-субъективизирующим компонентом в апдайковской поэзии обладает концептуально-когнитивная ирония, служащая для создания новой ноции или понятийной картины, во многих случаях принимающая комплексную форму и переплетающаяся с другими стилистическими средствами и приёмами.
Автор сравнивает коробчатую черепаху с «маленьким сегментированным черепом», состоящим из «пятиугольников, сросшихся, покрытых лаком и образующих купол», констатируя, что «ты [черепаха. - А.К.] проползла по поляне почти незамеченной; среди её высокой травы и зазубренных клубничных листьев - твоя пёстрая и крапчатая окраска из янтарного и цвета умбры поразительного камуфляжа», подшучивая, тем самым, над необычным внешним видом черепахи и сочетая сравнения, метафоры, эпитеты, персонификации, риторические обращения и концептуально когнитивную иронию:
Size of a small skull, and like a skull segmented,
of pentagons healed and varnished to form a dome,
you almost went unnoticed in the meadow,
among its tall grasses and serrated strawberry leaves
your mottle of amber and umber effective camouflage [8, c. 226].
Данная разновидность иронии зачастую находит своё выражение в неожиданном сравнительно-гиперболизированном контексте, что является средством, придающим необычную экспрессивность и яркость нарративно-дескриптивному языку поэзии Апдайка. Риторически обращаясь к черепахе, автор говорит, что «ты преодолевала серьёзные дистанции, твои передние ноги только слегка выдвинуты и изящны, как засохшие плавники ламинарии, как миниатюрные горгонарии; твои чёрные ногти похожи на декаданс, как китайская императрица, а твоя голова - треугольная голова змеи, глаза, окружённые тусклым золотом», соединяя, таким образом, в рамках одного предложения комплексную концептуально-когнитивную иронию со сравнениями, гиперболой, метафорой и перифразой:
You were making your way through grave distances, your forefeet just barely extended and as dainty as dried coelacanth fins, as miniature sea-fans, your black nails decadent like a Chinese empress’s, and your head a triangular snake-head, eyes ringed with dull gold [8, c. 226].
Особая интенсифицированная составляющая присуща в апдайковской поэзии перифрастичной эксплицитной иронии, сочетающейся с эпитетами, персонификациями, метафорами и риторическими обращениями [5]. Про-должая свой монолог с коробчатой черепахой, поэт заявляет: «Я поднимаю тебя, твоя императорская голова убирается, твоя нижняя пластинка панциря, однажды прикреплённая на шарнирах, представляет собой Нет с помощью твоей учтивой вощёной поверхности, деревянной мозаики из инкрустированных квадратов, крапчатых и окрашенных в коричневый табачный цвет, и жёлтого цвета зубов курильщика трубки», где эксплицитная разновидность иронии, сливающаяся с эпитетами, перифразами, персонификациями и метафорами, обладает заметным комическим циркумстанциональным элементом:
I pick you up. Your imperious head withdraws.
Your bottom plate, hinged once, presents a No with its courteous waxed surface, a marquetry of inlaid squares, fine-grained and tinted tobacco-brown and the yellow of a pipe smoker’s teeth [8, c. 226-227]. Яркая экспрессивность и интенсифицированность апдайковской поэзии достигаются благодаря использованию эксплицитной иронии в сочетании с риторическими вопросами, дедуктивными конструкциями, персонификациями и перифразами. Обращаясь к черепахе, писатель спрашивает её: «О чём ты думаешь, так спрятанная в себе?», - и приходит к выводу, что «моя рука, должно быть, обладает запахом и теплом убийцы. Она [рука. - А.К.] держит тебя вверх ногами на высоте; лишённая своего достоинства, твоя кожаная персона потрясена в плавающей темноте», а затем задаётся вопросом, «сколько чистого страха может вместить твой морщинистый мозг?»:
What are you thinking, thus sealed inside yourself?
My hand must have a smell, a killer’s warmth.
It holds you upside down, aloft, undignified,
Your leathery person amazed in the floating dark.
How much pure fear can your wrinkled brain contain? [8, c. 227] Эксплицитная ирония у поэта зачастую приобретает заметную драматизирующую составляющую, переплетаясь с метафорами, перифразами, персонификациями и эпитетами, но сохраняет при этом свой комический компонент [1]. Лирический герой говорит, что «я тебя возвращаю на землю; твоя осторожная, приминающая стебли травы походка возобновляется; многогранный драгоценный камень, который ты из себя представляешь, тает и сливается с травой», создавая, таким образом, посредством использования лексических единиц, принадлежащих к разным речевым регистрам, ироническую картину передвижения черепахи:
I put you down. Your tentative, stalk-bending walk resumes. The manifold jewel of you melts into grass [8, c. 227]. Комическая составляющая, присущая данной разновидности иронии, сохраняется даже в тех контекстах, где присутствуют элементы трагического, что придаёт поэтическому языку Апдайка особо интенсифицированную драматизированную экспрессивность. Поэт иронически философствует о том, что «газонокосилки были жестоки к твоей черепашьей расе, и существа, менее красивые и менее приспособленные к выживанию, давно уже исчезли; но удары судьбы сливаются, чтобы создать гигантское спокойствие»:
Power mowers have been cruel to your race, and creatures
less ornate and unlikely have long gone extinct;
but nature’s tumults pool to form a giant peace [8, c. 227].
В некоторых случаях эксплицитная ирония настолько переплетается с персонификацией, часто в сочетании с метафорой, что выделение среди них доминантной фигуры речи становится практически невозможным. Лирическому герою видится, что «оконное стекло пытается разгадать кроссворд, но, кажется, знает только слова по вертикали», где в результате слияния эксплицитной иронии с персонификацией создаётся яркий комический эффект:
The window screen
is trying to do
its crossword puzzle
but appears to know
only vertical words [8, c. 111].
Целенаправленно размывая границы между эксплицитной иронией и персонификацией, автор описывает, как «свободные камешки признали наши ботинки»: Loose pebbles acknowledged our shoes [8, c. 137]. Сочетая комически нагруженную эксплицитную иронию с персонификацией, поэт констатирует, что «книги хотели верить в лучшее, но им это не удалось»:
... the books
tried to believe in a better world but failed [8, c. 139].
Английский язык, в представлении автора, может быть «слишком жидким для понимания», где благодаря использованию эксплицитной иронии, сопряжённой с каламбуром, прослеживается игра на сходной, но в то же время различной семантике английских слов liquid и отсутствующего, но подразумевающегося fluent: ... an English too liquid to understand [8, c. 186].
Эксплицитная разновидность иронии может возникать благодаря использованию сравнения в непредсказуемых контекстах, также служащих для создания неожиданного комического эффекта. Поэт, применяя этот троп, иронизирует над «тёмными глинистыми берегами ручья», говоря, что они «оголялись, как старческие дёсна»: ... the black-clay banks bared like senile gums ... [8, c. 113].
Поэтическому творчеству Апдайка характерна сопряжённость эксплицитной иронии с литотой, которую он использует по отношению к серьёзным и порой драматическим событиям, что придаёт его поэзии особую саркастичность на фоне психологической напряжённости [5]. Описывая взрыв, автор иронично констатирует, что «чувствовалась нехватка кислорода; вероятно, Бомба, которая в конце концов прогремела muSH- ROOM!»:
A certain breathlessness
Was felt; perhaps the Bomb, which after all
Went muSHROOM! [8, c. 124].
По дистрибутивному признаку данный стилистический приём может быть не сконцентрирован на определённом участке в пределах одного предложения или его части, а равномерно распределён по всем его участкам, передающим общую идею. Писатель иронически делится с читателем тем, как «мы смиренно вели счёт, подобно держателю железнодорожных акций, ежегодному падению ценности наших зубов, цвета лица, волос и уверенности». В этом случае эксплицитность иронии достигается также благодаря использованию зевгматических энумеративных конструкций, применяемых по отношению к не связанным между собой конкретным и абстрактным концептам, перекликающимся со сравнением в рамках одного контекста, в результате чего создаются две оси иронии:
chalked up meekly as a rail-stock-holder Each year’s depreciation of our teeth,
Our skin-tone, hair, and confidence [8, c. 125].
Применение Апдайком ономатопейных лексических единиц в сочетании с персонификацией служит эффективным средством создания эксплицитной иронии, обладающей заметно прослеживающимся оттенком фамильярности. «Женщины, - говорит писатель, - кудахтали и спорили с горшками по поводу того, кто повар»:
The women clucked and quarreled with the pots over who was cook... [8, c. 138].
Свою особую саркастическую составляющую эксплицитная ирония приобретает при её применении по отношению к повседневным явлениям и процессам, что является одной из особенностей поэтического творчества Апдайка [6]. «Багаж, - как кажется поэту, сочетающему данную разновидность иронии с персонификацией, - стоит в ожидании своей распаковки у зелёного кресла»:
luggage
stands in wait of its unpacking near a green armchair ... [8, c. 181].
Более завуалированной и менее интенсифицированной, по сравнению с эксплицитной, является в поэтическом творчестве Апдайка имплицитная разновидность иронии, также способная переплетаться с другими стилистическими средствами и приёмами. Французский язык автор называет, сочетая имплицитную иронию с перифразой, метафорой и эпитетами, «странным языком, который жёстко покрывает каждое идиотское высказывание налётом достоинства»:
…the strange tongue that stiffly cloaks each cretin utterance in dignity ... [8, c. 106].
Совмещая данный тип иронии с персонификацией, писатель описывает, как «бока нашего Альфа-Ромео зашипели presto, troppo presto! на грузовики, перевозящие спиртные напитки, с которыми мы чуть не столкнулись», рисуя, тем самым, полукомическую картину опасной ситуации:
Presto, troppo presto!
the sides of our Alfa Romeo hissed
at aquavita trucks we narrowly missed [8, c. 106].
Имплицитная ирония у автора используется для представления реалий повседневной жизни в слегка приглушённом и неожиданно ироническом, а порой даже комическом свете [7]. Говоря, что «мир содержал полицейских», поэт делает умозаключение, что «подобных индивидуумов нужно избегать», где создаётся экспрессивно-субъективизированная ироническая картина из жизни общества:
The word contained policemen, true, and these Should be avoided [8, c. 124].
Иронизируя над печально известными американскими президентами, поэт сообщает, что «белый цвет улыбки Трумена и бровей Эйзенхауэра, как роса, покрывает налётом наши сердца», в чём прослеживается заметная саркастичность имплицитной иронии:
The white of Truman’s smile and Eisenhower’s brow like mildew furs our hearts [8, c. 125].
Одним из способов интенсификации имплицитной иронии служит использование модальных глаголов, придающих языку шутливый оттенок. Лирический герой иронично подмечает, что «день выглядел, как будто бы он мог дожить до полудня»:
... the day
Looked as if it might survive to noon [8, c. 139].
Описывая без прикрас «желтоватое совиное лицо» своего приятеля «с серой бородавкой в том месте, где смерть его поцеловала», Апдайк применяет имплицитную иронию в сочетании с эпитетами, придающими определённый комический элемент дескриптивному поэтическому языку:
Your sallow owlish face with the gray wart where death had kissed it ... [8, c. 151].
Ключевое место в апдайковском творчестве занимает многоплановая развёрнутая ирония, включающая в себя несколько звеньев и служащая не только для придания нарративно-дескриптивному языку комичности, но и для привлечения внимания и фасцинирования читателя [3]. Находясь в церкви, лирический герой задаётся вопросом: «могла ли стремительная сила, двигающая нашу процессию в разных направлениях, извиняясь со скамьи, произойти от древнего человека, загадочного для меня, как предок, превратившийся в пепел», что служит средством создания семантически рассеянной развёрнутой иронии:
Or could, I wonder now, the impetus that moved the small procession of us up and out, apologizing, from the pew have come from the ancient man, mysterious to me as an ancestor turned to ash ... [8, c. 137].
Продолжая описание церковной службы, писатель достигает экстенсивность данной разновидности иронии посредством её равномерной дистрибуции в рамках одного развёрнутого контекста наряду с несколькими персонификациями и метафорами, в результате чего интенсифицируется поэтическая экспрессивность. «Какой бы ни была причина, - считает автор, - мы двигались, толкаясь и шепча, вниз по боковому проходу, в то время как орган размышлял над Первой Строфой; четвероногое стадо, называемое роднёй, в котором я последний в очереди, покрасневший подросток, пробрался наружу сквозь запах набожности и ароматов (некоторые куплены в сетевом магазине Kresge's, некоторые даны богом), которые мои пышногрудые деревенские кузины скрывали в хлопковых платьях, к вздыхающему выходу, который открылся на радостной ноте, как хор, любящий Господа, и несовершенная гармония выбросила своё самое лучшее через балкон»:
Whatever the cause,
we moved, bump and whisper, down
the side aisle, while the organ mulled Stanza One,
a quadruped herd, branded as kin, I
the last of the line, adolescent, a-blush,
out through the odor of piety and the scents (some purchased at Kresge’s, some given by God) my buxom country cousins harbored in their cotton dresses, to the sighing exit which opened on upbeat as the choir in love of the Lord and imperfect unison flung its best self over the balcony [8, c. 137].
При описании такой обыденной вещи, как припаркованный старый автомобиль, поэт использует библейские мотивы и аналогии, что служит одним из способов создания экспрессивно-субъективизированной развёрнутой иронии. Согласно автору, «наш Бьюик, чёрный и 1936 года выпуска, был припаркован в ореховой роще для пикников, где колышек для игры в кольца, невидимый, как дьявол в траве Эдема, может проколоть шину ничего не подозревающих автотуристов»:
Our Buick, black and ’36, was parked
in a hickory picnic grove where a quiet stake,
invisible as Satan in the grass
of Eden, might spear a tire “of the unwary”. [8, c. 137].
Развёрнутая ирония зачастую возникает у Апдайка в контекстах, где переплетаются несколько тропов, таких как персонификации, эпитеты и метафоры, семантически связанные друг с другом [2]. «Ослабевающая, плохо укреплённая доска, - описывает автор, - тщетно просила гвозди; выпиленные ступеньки и плохо пахнущие подвальные этажи, в которые никогда не заходил редкий мастер, и, если бы он зашёл, то, обескураженный, нашёл бы длинные норы, обработанные, как будто на станке, в которых затхлый воздух порождает плёнку из пушистой плесени, и каменная кладка углубляется капля за каплей», где персонификации, эпитеты и метафоры создают многогранную картину развёрнутой иронии:
… the loosening board that begged for nails in vain,
the sawed-off stairs, and smelly nether halls
the rare repairman never looks behind
and if he did would, disconcerted, find
long spaces, lathed, where dead air grows a scum
of fuzz, and rubble deepens crumb by crumb [8, c. 144].
Данный тип иронии может появляться в результате сочетания лексических единиц совершенно отличных друг от друга семантики и регистров речи в контекстах описания цепочки быстро происходящих и логически последовательных событий, приводящих одно к другому. Поэт описывает, применяя развёрнутую иронию в сочетании с эпитетами, как «мохнатый восточный ковёр, настолько полный пыли и достоинства, что заставил меня чихать, спустился, как будто от предков, отличившихся в набожности и фарфоровом ремесле»:
... a shabby Oriental rug so full
of dust and virtue it made me sneeze,
descended as it was from the ancestors,
exemplary in piety and in the China trade [8, c. 158-159].
Описание физических недостатков отдельных индивидуумов с помощью ярких эпитетов является одним из способов создания развёрнутой дескриптивной иронии, концентрирующей внимание читателя [4]. Лирический герой, рисуя образ одного из пассажиров в самолёте, описывает, «каким сонным он мне казался, каким усталым, с его колышконогой хромотой, голубым богатым костюмом и копной волос, как у персонажа американских комиксов маленького Абнера»:
how sleepy
he looked to me, how tired, with his peg-legged limp
and rich man’s blue suit
and Li’l Abner shock of hair [8, c. 162].
Сочетая нестандартным образом лексические единицы, принадлежащие к разговорному регистру, сравнения и условные предложения, писатель шутливо иронизирует над беспомощными крабами в водоёме и отмечает, что «мы можем чувствовать на другом конце сачка их исполненное страха широконогое толкание, как ярость ножниц, если бы у них были мышцы»:
We can feel at the pole’s other end their fearful wide-legged kicking, like the fury of scissors if scissors had muscle [8, c. 163].
Как становится очевидно из анализа множества разнообразных примеров, случаев и контекстов употребления иронии в поэтическом творчестве Джона Апдайка, во всём её многообразии можно выделить концептуально-когнитивную, эксплицитную, имплицитную и развёрнутую разновидности, характеризующиеся рядом специфических черт и особенностей, переплетающихся с другими стилистическими средствами и фигурами речи, такими как метафора, эпитет, персонификация, перифраза, сравнение, гротеск, гипербола, литота, каламбур, зевгма, риторические обращения. Ирония выполняет экспрессивно-субъективизирующую, интенсифицирующую, комическую, драматизирующую, активизирующую и фасцинирующую функции, что свидетельствует о ключевой роли данного художественного приёма в поэзии выдающегося американского писателя.
Список литературы:
- Bloom H. Modern Critical Views of John Updike. Chelsea House. - N.Y., 1987.
- De Bellis J. The John Updike Encyclopedia. Greenwood Press. - Santa Barbara, California, 2001.
- Greiner D. Don De Lillo, John Updike, and the Sustaining Power of Myth. Ohio University of Delaware Press. - Newark: Delaware, 2002.
- Hamilton A., Hamilton K. The Elements of John Updike. William B. Eerdmans. - Michigan: Grand Rapids, 1970.
- McNaughton W. R. Critical Essays on John Updike. - Boston: GK Hall, 1982.
- Newman J. John Updike. - London: Macmillan, 1988.
- Schiff J. A. United States Author Series: John Updike Revisited. - Connecticut: Twayne Publishers, 1998.
- Updike J. Collected Poems: 1953-1993. - Knopf, 1995.
Произведения
Критика
Поделиться