Новатор русской драматургии
Ревякин А.И.
Белинский с гордостью писал о «Горе от ума» Грибоедова, «Борисе Годунове» Пушкина, «Ревизоре» Гоголя и о некоторых других произведениях русского драматического искусства, «которые сделали бы честь всякой европейской литературе».
Но эти пьесы составляли исключение в чрезвычайно бедном репертуаре русского театра 30–40-х годов XIX века. Сцену заполонили пустые водевили и риторические мелодрамы, большею частью плохо переведенные и переделанные с французского. По характеристике Белинского, остроты этих водевилей «тяжелы, каламбуры вытянуты за уши»; изображаемая в мелодрамах жизнь «также похожа на русское общество, как и на арабское». Критик принужден был в 1841 году признать, что «у нас нет драматической литературы» (Русский театр в Петербурге).
Прошло шесть лет, и II.С. Тургенев в статье, посвященной анализу трагедии Н.В. Кукольника «Генерал-поручпк Паткуль», в полном согласии с Белинским подтвердил: «У нас нет еще драматической литературы и нет еще драматических писателей».
Выражая желание и мечты прогрессивных зрителей, любителей театра, Гоголь, Белинский и другие литературные деятели призывали драматургов к созданию оригинальных пьес, правдиво рисующих отечественные характеры, русскую действительность.
Негодуя на засилье в театре водевиля и мелодрамы, Гоголь в 1836 году спрашивал: «Где же жизнь наша? Где мы со всеми современными страстями и странностями?». Он просил: «Ради бога, дайте нам русских характеров, нас самих дайте нам, наших плутов, наших чудаков! На сцену их, на смех всем!» (Петербургские записки 1831 года). А Белинский требовал: «вседневной... пищею сцены должны бьпъ произведения... полные живых интересов современности».
Ответом на давнишние желания и мечты прогрессивных зрителей и явилась драматургия А.Н. Островского. На протяжений творческого пути у него были колебания. Он испытал частичное влияние славянофильства (Не в свои сани не садись; Бедпость не порок; Не так живи, как хочется). В некоторых его пьесах последних лет наметилась тенденция поправения, сказавшаяся в подмене четких социальных характеристик абстрактно-морализаторскими (Сердце не камень; Не от мира сего) и в появлении религиозных мотивов («Воевода», вторая редакция). Но при всех колебаниях драматург в основе своих убеждений оставался демократическим просветителем, проникнутым горячей враждой к крепостничеству и его остаткам, борцом за просвещение народа.
Демократизируя тематику драматургии, Островский не только ввел в свои пьесы людей труда и нужды, более или менее тесно связанных с народом, но и поставил их в центр пьес как положительных героев. Таковы, например, учителя Иванов (В чужом пиру похмелье) и Корпелов (Трудовой хлеб), часовщик-самоучка Кулигин (Гроза), мещанин Аристарх (Горячее сердце), бухгалтер Платон Зыбкин (Правда – хорошо, а счастье лучше), артисты Несчастливцев (Лес) и Кручинина (Без вины виноватые), в той или иной мере рвущие со своей средой – купеческой, как Катерина Кабанова (Гроза), дворянской, как Лариса Огудалова (Бесприданница), бюрократической, как Жадов (Доходное место).
Жертвы произвола и насилия изображались и предшествующими драматургами, но именно в пьесах Островского эти жертвы выражают недовольство существующими общественными отлошениями, сознательно или непосредственно, стихийно, протестуют против них, защищают свое человеческое достоинство.
Не видя другого выхода, охраняя свое человеческое достоинство, не примиряясь с окружающим ее бытовым деспотизмом, Катерина идет на смерть (Гроза). Отстаивая свою девичью волю, Параша кричит мачехе: «Все, все отнимите у меня, а волю я не отдам... На нож пойду за нее!» (Горячее сердце). На оскорбительные слова купчихи Барабошевой «Ну, что ты за человек на белом свете?» служащий в ее фирме бухгалтер Платон Зыбкин смело произносит: «Ничем я не хуже вас», а ее сына уличает в подлости и считает мерзавцем (Правда – хорошо, а счастье лучше). Бедняк Мелузов, ждущий учительского места, не скрывая враждебности к нравственно выхолощенному бюрократу Бакину, обвиняет его в развращении людей. Отказываясь от дуэли с ним, он говорит: «Я свое дело буду делать до конца. А если я перестану учить, перестану верить в возможность улучшить людей, или малодушно погружусь в бездействие и махну рукой на все, тогда покупайте мне пистолет, спасибо скажу» (Таланты и поклонники). Островский рисует жертвы социально-бытового и – шире – общественного произвола с глубоким, открытым сочувствием; он явно восхищается их протестом против царившей несправедливости. И одновременно им сатирически обличаются хозяева тогдашней жизни – экономически и морально оскудевающее дворянство (Воспитанница; На всякого мудреца довольно простоты; Лес; Волки и овцы), идущая на смену ему хищно-эгоистическая торгово-промышленная буржуазия (Свои люди – сочтемся; Гроза; Горячее сердце; Бесприданница) и погрязшая в казнокрадстве и взяточничестве бюрократия (Доходное место; Богатые невесты; Без вины виноватые).
А.Н. Островский – новатор драматургии не только по ее тематике, демократическому содержанию, но и по форме. Ломая традиционные видовые формы драматургии, он создает, по меткому определению Добролюбова, «пьесы жизни». Глубокая жизненность пьес Островского, их верность действительности сказывается во всей их структуре, но особенно в речевом выражении действующих лиц.
Драматург очень рано проявил повышенный интерес к живому слову. С.В. Максимов вспоминает: «Родную речь он любил до обожания, и ничем нельзя было больше порадовать его, как сообщением нового слова или неслыханного им такого выражения, в которых рисовался новый порядок живых образов или за которыми скрывался неизвестный цикл новых идей» («А. Н. Островский в воспоминаниях современников». М., 1966).
Островским был задуман словарь живого русского языка, для которого он, начиная с 1856 года, собирал слова, пользуясь помощью друзей и членов семьи. К. В. Загорский вспоминает: «Когда дети и Марья Васильевна бывали на прогулках и, возвращаясь, сообщали ему какое-нибудь слово или фразу, слышанную в городе, он тотчас записывал ее». Словарь, задуманный Островским, не был завершен, но постоянная работа над ним неоценимо обогащала его творческие возможности.
Будучи глубоким знатоком живого русского языка, драматург использовал все его ресурсы – лексические, морфологические, фонетические, фразеологические, синтаксические для обрисовки социально-типической и в то же время индивидуальной сущности действующих лиц.
Речевая верность – гербовая печать драматургии Островского. 17 апреля 1871 года, извещая артиста Ф.А. Бурдина о завершении им комедии «Не все коту масленица», он отметил: «...эта вещь писана для знатоков, тут главное – московский быт и купеческий язык, доведенный до точки».
Но будучи, по выражению Б.Н. Алмазова, «математически верным», язык действующих лиц пьес Островского никогда не становился натуралистическим. Речевое своеобразие персонажей пьес создателя «Грозы» и «Бесприданницы» – результат глубокого, искусного обобщения и в ряде случаев той или иной степени стилизации. Его речевое мастерство – виртуозно. Это он говорит словами царя Берендея: «Любезна мне игра ума и слова» (Снегурочка).
Сценически оживляя развитие действия, Островский пользуется иногда оригинальным, необычным словом и выражением своих персонажей, но при этом всегда обусловленными их характерами, их положением в обществе. Так, например, Липочка Большова, упрекая мать в отказе сватавшему ее жениху, произносит: Чем не бесподобная партия? Чем не капидон? Что вы нашли в нем легковерного?» (Свои люди – сочтемся). Сваха Красавина, рассказывая о любовных похождениях Бальзаминова, говорит; «Он-то ходит под окнами манирует, а она ему из второто этажа пленирует» (Праздничный сон – до обеда). Эти фразы эффектны, сценичны, но они органичны Липочке и Красавиной, невежественным и при всем том желающим свою образованность показать.
Глубокое знание Островским родной речи, мастерское ее использование было признано всей прогрессивной общественностью с самого начала его творческого пути. Так, Н.А. Некрасов в статье о драме «Не так живи, как хочется» писал: «Не говорим уже о верности языка, – русский склад и в жизни и в речи дан г. Островскому более, чем, кому-либо из современных писателей; он обладает им спокойно и вполне, и от всех его лиц действительно веет русским духом». Н.А. Добролюбов, обобщая предшествовавшие ему высказывания критики, сказал: «...всеми замечена (хотя и не всеми отдана ей должная справедливость) меткость и верность народного языка в комедиях Островского» (Темное царство). И.С. Тургенев называл язык «Козьмы Минина» образцовым, превосходнейшим. каким «у нас еще не писали». По поводу «Воеводы» он заметил: «Эдаким славным, вкусным, чистым русским языком никто не писал до него!». Посмотрев в 1893 году спектакль «Горячее сердце» в Александринском театре, П.И. Чайковский с восхищением сказал: «А у Островского, что ни слово, то на вес золота!». Л.Н. Толстой признавал за драматургом «совершенное знание языка действующих лиц». М. Горький видел в нем «знатока» и «чародея языка».
С самого начала творческого пути Островский выступил не узким бытовиком, а создателем социальных типов глубокого и широкого обобщения, превращая драматургию и театр в школу общественных нравов. В связи с выходом своей первой крупной пьесы «Свои люди – сочтемся» Островский писал: «Мне хотелось, чтоб именем Подхалюзина публика клеймила порок точно так же, как клеймит она именем Гарпогена, Тартюфа, Недоросля, Хлестакова и других». Благодаря широте обобщения многие его персонажи приобрели нарицательность, например Тит Титыч Брусков (В чужом пиру похмелье), Глумов (На всякого мудреца довольно простоты), Хлынов (Горячее сердце).
Враждебный натурализму, Островский обогащает свой реализм романтикой (Снегурочка) и обращается к условным средствам шаржа и гротеска (образ Крутицкого в комедии «На всякого мудреца довольно простоты», образы Курослепова, Хлынова, Градобоева в комедии «Горячее сердце»).
Островский был подвижником труда. Преодолевая цензурные стеснения, материальные затруднения, преследовавшие его всю жизнь, враждебное отношение дирекции императорских театров, он создал 47 оригинальных пьес, кроме вторых редакций «Козьмы Минина» и «Воеводы». 7 пьес им написаны в сотрудничестве с С.А. Гедеоновым, Н.Я. Соловьевым и П.М. Невежиным. Знакомя соотечественников с лучшими иностранными драматургами, он перевел 22 пьесы с английского, итальянского, французского и испанского языков. Им переведена также драма классика украинской литературы Г.Ф. Квитки-Основьяненко – «Щира любов» («Искренняя любовь, или милый дороже счастья»). Это целый народный театр!
Н.А. Некрасов превосходно определил огромные душевные силы Островского, обращаясь к нему в 1867 году со словами: «Вы наш богатырь, и я знаю и верю, что вы еще нам покажете великую силу».
О роли Островского в развитии отечественной драмы и сцены прекрасно сказал И.А. Гончаров. Поздравляя его в 1882 году с тридцатипятилетием театрально-драматической деятельности, он писал: «Литературе Вы принесли в дар целую библиотеку художественных произведений, для сцены создали особый мир. Вы один достроили здание, в основание которого положили краеугольные камни Фонвизин, Грибоедов, Гоголь. Но только после Вас мы, русские, можем с гордостью сказать: «У нас есть свой русский, национальный театр». Он, по справедливости, должен называться «Театром Островского»».
В том приветственном письме Гончаров, называя Островского «бессмертным творцом бесконечного строя поэтических созданий», утверждал, что драматург «совершил все, что подобало свершить великому таланту. Дальше, кажется, идти нельзя и некуда!».
Но Островский не ограничился созданием драматических шедевров. Он проявил себя и общественным деятелем крупного масштаба. Стремясь поднять культуру, нравственный облик актеров, драматург вместе с В.Ф. Одоевским и П.М. Садовским организовал Московский артистический кружок (1865). Этот кружок на многие годы стал притягательным центром московской интеллигенции. Кружок оказывал артистам и материальную помощь.
Поставив своей целью улучшение материального положения, повышение идейного и профессионального уровня отечественных драматургов, Островский и В.И. Родиславский стали инициаторами учреждения Общества русских драматических писателей и композиторов (1874). Бессменным председателем этого общества, сыгравшего огромную роль в развитии драматического искусства, Островский оставался до самой кончины.
Борясь за коренное преобразование сценического искусства, драматург в 1881–1882 годах принимает активное участие в комиссии по реформе императорских театров, в 1886 году становится начальником репертуара московских императорских театров. Большое и постоянное внимание Островский уделял начинающим драматургам, читая их, пьесы. Повернув драматургию и театр к действительности, к правде, к реализму, превращая их в школу общественных нравов, Островский обозначил собою новую эпоху в развитии отечественной драматургии и сцены.
И.Ф. Горбунов так вспоминает первую постановку пьесы Островского в театре: «С появлением на сцене комедии Островского «Не в свои сани не садись» на московской сцене начинается новая эра. Я был на первом представлении этой комедии. Она была дана в бенефис Косицкой. Взвился занавес, и со сцены послышались новые слова, новый язык, до того на которых или плевал с высоты своего невежества Петербургский драматург Григорьев „с товарищи", заставляя их говорить несуществующим, сочиненным, дурацким языком, – или изображал их такими приторными патриотами, что тошно было смотреть на них».
Трудно переоценить влияние Островского на отечественную драму и сцену. На его ролях реалистически крепли и воспитывались артисты, начиная с П.М. Садовского, А.Е. .Мартынова, Л.П. Косицкой. У него учились драматическому искусству А.Ф. Писемский, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов и М. Горький. Его теоретические положения о театральном деле продолжаются и осуществляются в советском театре, в частности и в особенности в системе Станиславского.
Народностью, общечеловечностью своих идейно-нравственных принципов драматургия Островского сохраняет актуальность и в наши дни. Она драгоценна для нас и объективно-познавательными свойствами и защитой добра, справедливости, человечности.
Л-ра: Русская речь. – 1973. – № 2. – С. 4-11.
