Поэтика А.К. Толстого-сатирика
С.Н. Березина
В современном литературоведении проблема сатиры решается как в плане историко-литературном, так и в теоретическом. Исследователи решают проблемы специфики сатиры, ее жанров, выявления характерных черт сатирического образа, эволюции смеховых форм.
Решению этих проблем в определенной степени может помочь анализ творчества Алексея Константиновича Толстого (1817-1875), выдающегося русского поэта, прозаика, драматурга, сатирика, к наследию которого литературоведы обращались неоднократно. Между тем его сатира все еще продолжает оставаться недостаточно изученной.
Своеобразие Толстого-сатирика выразилось прежде всего в лаконичности и меткости характеристик персонажей. Представляет интерес в этом плане характеристика сына Ивана Грозного — Федора в поэме «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева». Сложный образ царя, безвольного, мягкотелого и беспомощного правителя Руси, сильного только одним «человеческим чувством», изобразил Толстой в трагедии «Царь Федор Иоаннович». В поэме венценосцу уделено всего одно четверостишие, но суть его полностью раскрыта. Взгляд автора на главное в характере Федора вполне выражен уже в первом двустишии: «За ним (Иваном IV. — С. Б.) царить стал Федор, Отцу живой контраст». Это стихотворное выражение мысли Толстого: «...если я себе представляю Иоанна как гору, которая подавляет страну, то сын его Федор представляется мне как какой-то овраг, в который все проваливается».
Поэт находил комические ситуации в исторических (введение христианства на Руси, запрещение цензурой книги Дарвина) и житейских (похороны поручика) событиях, использовал в сатире «анекдотические» (появление чиновника на приеме без брюк, бунт кастратов в папской капелле) и фантастические (перенесение Потока из Древней Руси в XIX век) сюжеты.
Произведения Толстого наполнены комическими обстоятельствами. Сатирик создает положения, которые усиливают комический эффект (например, появление чиновника в неглиже приобретает социальный оттенок только при выходе министра, т. е. когда возникает качественно новая сатирическая ситуация). Иногда сатирик подчеркивает несоответствие между нелепостью общей ситуации (Попов стойл «на виду, в почетном месте... Никем не зрим») и обыденностью поведения героев (действия присутствующих в зале).
Нередко абсурдная с точки зрения логики ситуация воспринимается в сатире Толстого как нормальная, обычная. Так, после глупейшей речи министра «раздался в зале шепот одобренья» («Сон Попова»), китайцы, объясняя «главному мандарину» причину того, что «досель порядка нет», говорят: «...мы ведь очень млады, Нам тысяч пять лишь лет», а Цу-Кин-Цын находит это объяснение удовлетворительным («Сидит под балдахином...»).
Комические ситуации в сатире Толстого часто нарочито нарушают логические связи, они абсурдны по своему существу. Отсюда и действия некоторых персонажей лишены смысла (предложение кастратов Пию IX пропеть оперную арию «не грубо, а пискливо, Тонко особливо!», маневры «папской пехтуры» — «Бунт в Ватикане», клятва китайцев «разным чаем» и их обещания «много совершить» — «Сидит под балдахином...»). Это подчеркивает алогизм мира, высмеиваемого сатириком.
Комические положения в сюжетах сатирических произведений Толстого не статичны («быстрое изменение и разнообразие сюжета» стихотворений поэта было отмечено еще Ф. Листом). Особенно это заметно в «Истории...», где постоянно происходит последовательная смена эпизодов, каждый из которых — законченная сатирическая картина. Но логическое их сопоставление образует сюжет, создает комический эффект. Толстой даже отрицательные эмоции — страх, ужас чиновника («Сон Попова»), испуг и возмущение папы римского («Бунт в Ватикане») — превращает в источник смеха. Такие ситуации давали сатирику возможность полнее вскрыть типические черты, показать столкновение и «самораскрытие» разных социальных типов.
Нередко сюжет сатирических произведений поэта строится на аллегории, символике (сон Потока-богатыря, его необыкновенные пробуждения через целые исторические эпохи, сон статского советника Попова, дискуссия между китайцами в стране сонного застоя, дорога, по которой на салазках едут министры правительства Александра II). Комические ситуации у Толстого всегда вызваны внутренними требованиями сюжета и развитием характеров сатирических героев, порождаются ими, а их символика диктуется своеобразием жанров, создавая ощущение единства реальности и вымысла.
Одним из средств создания сатирического образа Толстого является психологическая детализация образов. Поэта интересует психология общественного типа, а не конкретно-индивидуальная. Изображая комизм социальных отношений как следствие государственной системы, Толстой показывал не только ее внешние проявления. В комично подобранных ситуациях и поступках героев он раскрывал их социальную сущность. Нюансы внутренних движений персонажей прослеживаются сатириком до их логического конца, являющегося своеобразным психологическим итогом поведения (у министра и «лазоревого полковника» — жестокость к Попову, в «Истории....» — у всех самодержцев неумение навести порядок в стране).
Иногда в одной фразе, в изображении позы, жеста поэту удается дать емкую психологическую характеристику («сущий жандарм Бирон», «в себя втянули животы курьеры», «министр кивнул мизинцем»).
Наиболее ярко психологизм сатиры Толстого проявился в поэме «Сон Попова». Сатирик дал возможность читателю проникнуть в самые глубины психологии верхнего, среднего и низшего рангов чиновничества, постичь сущность русского либерализма, понять «диалектику бездушия» тайной полиции.
Не сразу поэт раскрывает внутреннюю суть министра. Постепенно он подводит читателя к пониманию того, что либеральное пустозвонство, амбициозность, жестокость и ханжество — это не отличительные качества одной личности, а типичное порождение бюрократической системы. Вот почему министр безымянен и тем самым не выделен из ряда себе подобных, что и позволило многим чиновным властителям узнать себя в этом образе.
Поставив своего персонажа в особую обстановку (прием в день ангела) , Толстой раскрывает новую грань его характера. Министр глуп, претенциозен, лицемерен. Не зная причины появления Попова в неглиже, он лихорадочно ищет объяснение этому поступку. Так и не поняв, в чем дело, вельможа приходит в ярость, заменяет «вы» на «ты», раздраженно кричит Попову, что тот обманул его доверие, что он «безнравственная тварь». Метаморфоза в поведении министра происходит почти мгновенно: она вызвана прежде всего желанием оградить себя от неприятностей любой ценой, диктуется животным страхом быть в чем-нибудь заподозренным.
Министр — трус, а трус часто коварен. Это и есть новая грань в облике министра, обусловившая его неожиданный, но вполне закономерный поступок. Сатирик показывает обратную сторону внешней доброты и сердечности этой высокопоставленной особы.
Сразу же после либеральных излияний, в которых, между прочим, промелькнула фраза и о том, что прошло «печальное время» произвола, министр диктует «к прокурору отношенье», в котором сообщает, что благодаря его строгому надзору «Отечество спаслось от заговору». Но тут ему приходит в голову, что если Попова отдать под суд, то «по делу выйти может послабленье, Присяжные-бесштанники спасут». И что вернее будет отправить дерзкого смутьяна «прямо в Третье отделенье... Чтоб мысли там внушить ему иные». Чтобы решить судьбу человека, министру стоит только «кивнуть мизинцем»! Инстинкт самосохранения диктует его превосходительству сопроводительную бумагу, которую он заканчивает официозным лозунгом: «Ура! Да здравствует Россия!»
Расправа министра с Поповым была только частным проявлением социальной несправедливости, однако отсутствие точного «адреса» придало этому инциденту обобщенный характер. Под пером сатирика он стал воплощением уродливости полицейского государства, в котором лицемерие и витийствующий либерализм оборачиваются бесчеловечностью.
Толстому удалось вскрыть пружины демагогии, показать ее социальную почву. Она была порождена общественным положением министра, дающим ему право на приговор. Поэт указал на явления, способствующие ее процветанию, — демагогия правящих классов поддерживалась государством и всеми его охранительными институтами: полицией, жандармерией, армией. Рассчитывая на них, министр в целях самосохранения обвиняет Попова в стремлении «Все ниспровергнуть власти», т. е. автор показывает следствие этой демагогии — обвинение человека в несуществующем преступлении.
Не менее интересен как тип другой герой поэмы — статский советник Попов. Толстой не пожалел красок, чтобы показать моральный облик представителя среднего слоя русского чиновничества. Советник гадок, жалок, труслив. Явившись на именины министра, не забыв «ни единой регалии; отлично выбрит... Темляк на шпаге; все по циркуляру — Лишь панталон забыл надеть он пару». Обнаружив свой «промах», Попов заметался. Сначала у него мелькнула мысль уйти, но он пугается ее и решает:
А вот я лучше что-нибудь придвину
И скрою тем досадный мой изъян;
Пусть верхнюю лишь видят половину,
За нижнюю ж ответит мне Иван!
В этом монологе выражено умение чиновника приспосабливаться к обстоятельствам, самодовольство, его отношение к слугам.
Успокоившись, советник даже пытается извлечь выгоду из своего странного положения: «А что... коль мой наряд Понравится? Ведь есть же, право слово, Свободное, простое что-то в нем!» Эти рассуждения напоминают случай с Максимом Петровичем из комедии Грибоедова «Горе от ума», которому на куртаге «случилось обступиться», он «упал... больно, встал здорово». Нечто подобное могло произойти и с Поповым, но времена изменились, и сатирик не повторил Грибоедова, он по-своему закончил эту историю — результат прямо противоположный: герой Толстого попал в «огонь, как сноп овинный!».
Внутренняя эволюция трусливой души филигранно изображена поэтом и беспощадно высмеяна: страх чиновника и значительное молчание на первом допросе, потом — неубедительные оправдания, стремление не уронить ,свой престиж перед жандармом. В сцене допроса особенно отчетливо проявляется, как твердо советник усвоил «стиль» своего шефа. Трус по натуре, Попов от одних угроз пришел в ужас, и «страшную он подлость совершил: Пошел строчить... Имей невинных многие десятки!». Если мысли советника перед приходом министра, его жалкие попытки объясниться, с ним, и поведение во время допроса в Третьем отделении раскрывают только некоторые существенные черты его характера, то сцена доноса выявляет его суть — трусливую подлость.
В образе «лазоревого полковника» Толстой убедительно раскрывает психологию русской жандармерии. Любого попавшего в Третье отделение полковник считает виновным, поэтому оправдания Попова вызывают гнев жандарма, он резко переходит ,от сюсюканья к угрозам. Видя, что Попов на грани предательства, опытный жандарм снова заигрывает с ним: «Но дружбу вы чтоб ведали мою, Одуматься я время вам даю!» А чтобы Попов не пришел в себя, полковник снова угрожает ему: «Пишите же — не то, даю вам слово: Чрез полчаса вас изо всех мы сил...» Психология жандарма примитивна: он то прерывает дознание сентиментальными воспоминаниями о матери Попова, то умильно припоминает, как Попов «дитей за мотыльками» Порхал «средь кашки по лугам», то, упрекая его в черствости, по-отцовски просит открыться ему «как на духу», то снова угрожает страшными пытками. Так поэт высмеял методы Третьего отделения, где, прикрываясь видимостью законов, творили полнейшее беззаконие.
Своеобразие сатирического портрета у Толстого отличается четкостью авторской оценки, тщательной продуманностью подробностей, соотнесением, «ногда контрастным, манер с внутренней сущностью персонажей. Внешний облик своих героев поэт обычно рисует крупными мазками: Борис Годунов — «брюнет, лицом недурен», министр — «видный был мужчина, Изящных форм, с приветливым лицом», жандармский полковник появляется «с лицом почтенным, грустию покрытым», дежурный офицер — «со львиной физиономией». Фиксируются автором также жесты и мимика персонажей: министр обходил зал «с видом, полным снисхожденья», «иному он подмигивал лукаво... И ласково смотрел и величаво»; во время допроса у полковника «из очей катились слезы»; водяной царь, «ухмыляясь, уперся в бока, Готовится, дрыгая, в пляску».
В сатирическом портрете важную роль играет комическая деталь, углубляющая индивидуальность образов. Психологически подчеркнутые детали, освещающие характер в ироническом свете, использует сатирик, аттестуя царя Ивана IV в «Истории...»: «калач на царстве тертый», «Приемами не сладок, Но разумом не хром», «многих жен супруг». Сына Екатерины II Толстой характеризует так: «мальтийский кавалер». Второстепенная деталь выдвигается на первый план и остается единственным определением самодержца. Эта же косвенная деталь подчеркнута в поэме «Сон Попова» при описании жандармского офицера. Автор умалчивает, за что награжден Павел I, а о жандарме сказано: «За что свой крест мальтийский получил... Неведомо». Русский император и русский жандарм — оба «мальтийские кавалеры».
Фиксируя основные детали во внешности и манере поведения персонажей, сатирик подводит читателя к самостоятельной их оценке, усиливает степень интенсивности смеха.
Поэт наделяет всех своих персонажей индивидуализированной речью в соответствии с их социальным положением и внутренним миром.
Манерна и лишена всякого смысла речь министра из поэмы «Сон Попова»:
Прошу и впредь служить так аккуратно
Отечеству, престолу, алтарю!
Ведь мысль моя, надеюсь, вам понятна?
Я в переносном смысле говорю:
Мой идеал полнейшая свобода —
Мне цель народ — и я слуга народа!
Толстой использует прием «логической неразберихи»: нарушение последовательности в развитии мысли, странные повороты темы, непредвиденные построения фраз.
Точно соотнесена с характером персонажа и речь «лазоревого полковника», елейная в начале и полная угроз в конце. Грубо разговаривают варяги, обилие немецких выражений в их речи демонстрирует их отчужденность от русского народа, равнодушие к его судьбе. В лицемерной речи Екатерины II тонко передающей характер императрицы., высмеяны ее заигрывания с французскими просветителями, чьи советы относительно социальных преобразований в России, конечно, не были выполнены. Обнаженно-цинично призывает к крестовому походу пана римский в стихотворении «Боривой»: «Встаньте! Вас теснят не в меру Те язычники лихие, Подымайте стяг за веру, — Отпускаю вам грехи я». Речь «главного мандарина» по своему построению и сути напоминает речь министра из поэмы «Сон Попова»: «Мне ваши речи милы, — Ответил Цу-Кин-Цын, — Я убеждаюсь силой Столь явственных причин».
Иногда речи сатирических персонажей Толстого присущи отклонения от грамматической нормы («И я хочу вам быть второй отец», «Я в те года, когда мы ездим в свет, Знал вашу мать» — «Сон Попова»), которые, создавая комический эффект, делают повествование непринужденным, свободным, придают изложению вид импровизации.
Проявлению психологии сатирических героев Толстого способствовал еще один прием — «снижение» образов за счет внесения в их характеристики элементов кукольности.
Мысль о начиненности людей определенными идеями и взглядами, делающими их похожими на кукол, впервые встречается в творчестве Толстого в прутковском афоризме: «Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе». Впоследствии сатирик развил эту мысль, вызвав к жизни целый хоровод очеловеченных кукол.
Кукольность сатирических персонажен проявляется в автоматизме их жестов, в странных позах, в поступках, подчеркивающих их марионеточность, безжизненность. Так, отправив своего подчиненного на расправу в Третье отделение, министр сразу же исчезает: «завод» кончился, и кукла ушла со сцены. Рисуя Попова, автор как будто указывает, что это кукла — на приеме он стоит «по пояс» за каминным экраном. Напоминают кукол и царь водяной, пустившийся «навыверт пятами месить, Закидывать ногу за ногу», («Садко»), и китайцы, приседающие и трясущие «задами» перед своим владыкой («Сидит под балдахином...»).
Элементы кукольности проявляются в «Истории...» (дети Ярослава Мудрого «Давай тузить друг друга», Лжедмитрий, взобравшись на русский трон, «От радости с невестой Ногами заболтал»). Механистичность, «автоматизм» этих сатирических персонажей не случайны. Поэт выставляет напоказ своих персонажей перед читателем так, чтобы они были видны со всех сторон.
Таким образом, психологическая детализация в сатирических произведениях Толстого, выразившаяся в портрете, речи, кукольности персонажей, помогает представить глубоко индивидуализированный и своеобразный их «внутренний мир».
Средством сатирической типизации у Толстого является сатирическое заострение (гиперболизация в широком смысле), проявляющееся в форме преувеличения и фантастики.
Предвидя упреки в том, что поэма «Сон Попова» нереальна, что в ней «Все выдумки, нет правды ни на грош!», Толстой закончил ее спором с читателем, восставшим «на... рассказ». Используя преувеличение, сатирик смог глубже показать сущность изображаемых социальных типов.
Гипербола в сатире Толстого принимает различные формы. Нередко она выступает как преувеличение тех или иных свойств изображаемого («И приказал он высечь Немедля весь совет» — «Сидит под балдахином...», «Адресованные в Ладогу, Письма, едут в Еривань» — «Отрывок»).
Иногда гипербола принимает более сложную форму — градации. Так, в споре с читателями поэмы «Сон Попова» автор ставит 14 вопросов:
И где такие виданы министры?
Кто так из них толпе кадить бы мог? <...> И что это, помилуйте, за дом,
Куда Попов отправлен в наказанье?
Это нагромождение вопросов, их взволнованная стремительность преследуют определенную цель — гипербола как бы «провоцирует», вызывает на спор тех мнимых ценителей поэзии, в сознании которых не укладывается несообразица окружающей их жизни, а примитивное мышление не позволяет принять художественную условность: «Забыться может галстук, орден, пряжка — Но пара брюк — нет, это уж натяжка!»
Встречается у Толстого еще один вид градации — климакс. В фельетоне «Великодушие смягчает сердца» климакс создается употреблением глаголов с нарастающей эмоциональной нагрузкой: убийца кинжал «вонзил», потом «вогнал», затем «пронзил» и, наконец, «истыкал все телеса». Это своего рода глагольный цикл, за которым следует второй: «Злодей пал ниц и, слез проливши много, Дрожал как лист... рыдал...»
Последовательно и целеустремленно использует Толстой фантастику в плане хронологических сдвигов, создающую условия для самовыражения осуждаемого явления.
Особенно часто встречается этот прием в «балладах с тенденцией». Так, в «Потоке-богатыре» молодец из эпохи князя Владимира просыпается через триста лет. В балладе «Порой веселой мая...» два лада из Древней Руси попадают в эпоху 60-х годов XIX в. Сатирик выставляет на осмеяние те стороны кризисного исторического времени, которые он не принимает, и они становятся смешными, так как персонажи действуют соответственно своему характеру и взглядам в иной эпохе.
В «Песне о Каткове, о Черкасском, о Самарине, о Маркевиче и о арапах» автор выдвигает фантастическое предположение о том, что если бы среди народностей, населяющих Россию, были еще и арапы, то «Тогда бы князь Черкасский... Им мазал белой краской Их неуказный лик», «...с помощью воды, Самарин тер бы мелом Их черные зады», Катков «Им удлинял бы нос». Эти предположения выражают негодование поэта по отношению к деятелям, проводящим насильственное обрусение малых народов России.
Таким образом, фантастика в сатире Толстого — это не бегство от действительности, а своеобразная форма ее критики.
Почти во всех произведениях Толстого выражен иронический взгляд на мир. Иронией пронизана лирика Толстого, иронический подтекст проявляется в его драматической трилогии, ироничны многие страницы «Князя Серебряного», иронией пропитано все творчество Козьмы Пруткова. В
Многократно в сатире Толстого используется переносное значение слова для иронического прочтения (о Третьем отделении:, «красивый дом, Своим известный праведным судом», о министре: «ревнитель прав народных», «слуга народа» — «Сон Попова»; о царе Федоре: «Был разумом не бодор, Трезвонить лишь горазд» — «История...»). Высмеивая безудержный произвол, Толстой называет сатирического персонажа «отцом» («Ты отец бедных», — говорит ненавистному дьяку истец — «У приказных ворот»; жандармский полковник, допрашивая обвиняемого, предлагает ему себя в отцы — «Сон Попова»; рассказывая о жестокостях Петра I, поэт вкладывает в его уста фразу о том, что он «всем отец» — «История...»; о царе, едущем на казнь, устроенную для его потехи, Потоку говорят: «То отец наш казнить нас изволит!» — «Поток-богатырь»).
Это способствует углублению характеристик, созданию дополнительного фона, на котором внутренняя сущность образов и ситуаций вырисовывается более емко и выпукло.
Сатире Толстого присуще и наличие контрастной контаминации речевых стилей. В «Истории...» противопоставлены драматические события на Руси и бытовая лексика, намеренно упрощенная и сниженная. Вот повествование о татарском нашествии: «татары... Надели шаровары, Приехали на Русь», о княжеских междоусобицах: «Что день, то брат на брата В орду несет извет». Такого рода словесные ряды в контексте поэмы выступают не изолированно, а гармонически вписываются в общую тональность произведения, которая строится не на выделении отдельных слов и выражений, а, говоря пушкинскими словами, на чувстве «соразмерности и сообразности», которое в большой степени было свойственно Толстому.
Поэт прибегает к смешению несовместимых семантических пластов — древнерусского и эпохи 60-х годов («баллады с тенденцией»), «китайского» и древнерусского («Сидит под балдахином...»), научного и казенно-бюрократического («Послание к М.Н. Лонгинову о дарвинисме»).
Многие сатирические произведения Толстого насыщены макароническими стихами (в «Истории...», в «Рондо», в «Песне о Каткове...», в балладе «Порой веселой мая...»). Но обилие «китаизмов», «древнеруеизмов», слов других языков приобретает существенное значение только в сочетании с иными пластами речи, когда эти разноязычные, разностилевые слова становятся едины в своей целевой установке, когда возникает смысловое единство, а в конечном счете — резкая сатира. Умение «стыковать» различные по уровням и значимости стилевые планы и создавать таким образом новое содержание — одно из качеств Толстого-сатирика.
Часто ирония в сатире Толстого выражается в авторских комментариях, уточнениях, выводах. Роль автора в разных сатирах, характер и степень его присутствия неодинаковы. Это различие выражается или усилением иронического начала, доходящим иногда до сарказма, или его ослаблением.
Автор то комментирует происходящее («Известно, что без власти далеко не уйдешь» — «История...»); то дает советы зарвавшимся министрам («Свой лик яви Тимашев — Порядок водвори» — «История...», «Полно, Миша! Ты не сетуй» — «Послание к М. Н. Лонгинову о дарвинисме»); временами он не в силах сдержать свои эмоции и открыто выражает возмущение («...как люди в страхе гадки — Начнут как бог, а кончат как свинья!» — «Сон Попова»); нередко авторская ирония выливается в притворное непонимание смысла и достоверности изображаемого («И где такие виданы министры? <...> Я пять рублей бумажных дам в залог; Быть может, их во Франции немало, Но на Руси их нет и не бывало!»); или как бы ограничивая возможность расширительного истолкования текста, предоставляет читателю возможность делать выводы («Резон, ли в этом или не резон — Я за чужой не отвечаю сон!»).
Ирония Толстого — одна из форм присутствия автора в произведении. Это авторское присутствие помогает разоблачению «видимости» всякого рода благонамеренных потому, что норма, по которой измеряется их поведение, — это здравый смысл самого читателя. В таком обращении к разуму читателя проявляются черты Толстого-просветителя.
Л-ра: Филологические науки. – 1982. - № 5. – С. 18-24.
Произведения
Критика
