14-06-2016 Валерий Брюсов 2210

В. Брюсов о соотношении художественного и научного познания

Ведмецкая Н.

Кредо его философского мировосприятия наиболее полно представлено в серии литературно-критических статей и сборников поэзии («Русские символисты», «Шедевры», «Это – я», «Третья стража», «Граду и миру» и др.). Он считал, что наиболее откровенно и целостно выявляет свою философскую и творческую позицию в поэзии.

Мировоззрение Брюсова сформировалось как относительно устойчивая система взглядов на мир, познание, природу художественного творчества. Исследование данного комплекса идей и составляет цель статьи.

Только мир «Вечности» как обители истины наделяется Брюсовым подлинным бытием:

Весь зримый мир — последнее звено
Преемственных бессильных отражений.
И лишь мечта ведет нас в мир иной,
В мир Истины, где сущности Видений.
Бытие природы — зеркало Вечности:
Жизнь — как отблеск на волне,
Нет волненья в глубине...

Не разрушая плоть явления, творческое воображение, как полагает Брюсов, освобождает его от пелены обыденного восприятия, осуществляет сквозное видение мира вплоть до обнаружения запредельного: «Во всем... временном не может не просвечивать вечное. Зоркий глаз во всем мелькающем перед нами усматривает неподвижное, основное. Поэт и должен быть тем зорким, который видит вечное во временном», «хочет прозреть в самую глубину явлений, хочет выявить в своем сознании тайную сущность вещи...».

В зависимости от ракурса, глубины и способа рассмотрения каждое явление имеет две ступени рассмотрения. Во-первых, обыденное явление, воспринимаемое поверхностными эмпирическими чувствами субъекта. Во-вторых, явление как способ чувственной реализации вечного духовного смысла бытия:

Я хочу
Верить белому лучу,
В блестках искристых дробиться,
Каждым мигом насладиться.
Жизнью мировой дышать...

В данном случае явление обнаруживает себя в качестве формы сущности, постигаемой в творческом акте. Причем невозможно перманентное раскрытие истины, оно мгновенно:

Ценой нарушенных согласий,
Ценой и мук и слепоты,
Лишь проблеск в беспокойном часе,
Мгновенье покупаешь ты.

Мера вещей — мгновение: «Истинно то, что признаю я, признаю теперь, сегодня, в это мгновение». Мгновение интерпретируется Брюсовым не как средство детализации жизненной ткани (это привело бы к дроблению и утрате ею всяких универсальных характеристик). Мгновение ценно как нечто надвременное. Оно несет в себе всю полноту «жизни мировой»:

И миг в безбрежном изнеможет...

Мысль о способности мгновения фокусировать в себе существенные характеристики внутреннего единства бытия важна в плане понимания гносеологической функции искусства. Созерцательное постижение мира через уникальность явления — едва ли не основной эвристический принцип искусства. Развитое продуктивное воображение обнаруживает целостность и внутреннее единство мира во всеобщей индивидуальности его фрагментарных проявлений. Воспринимая факт в его всеобщем значении, художник способен увидеть целое, не расчленяя его на составные компоненты. При этом созерцательно устанавливаются такие ассоциативные связи, которые предваряют абстрактно-логическое построение.

Брюсов определяет синтезирующую способность чувственного воображения: «...за каждым таким конкретным явлением, под каждым представлением в поэзии скрыто некое общее положение, некая условная истина, взятая аксиоматично, как что-то само собой несомненное, самоочевидное».

Он стремится к обособлению рационального познания от творческого восприятия, сообщающего нашему сознанию «то единство, которое не в силах дать ему разрозненные отрасли науки», подчеркивает гносеологическую автономность художественной деятельности, но при этом искажает суть творческого воображения — универсальной способности человека, возникающей в ходе целесообразного формирования окружающего мира независимо от наличия специальной художественной деятельности. И хотя творческое воображение является специфической, особенностью художественного творчества, в сфере научного творчества оно играет существенную роль.

Необходимым условием реализации творческого освоения действительности Брюсов считает напряженное чувственное переживание. Интуиция — «миг более живого чувствования».

Причем не всякое чувствование носит эзотерический характер. В человеческой душе обнаруживаются два пласта чувств, «более поверхностные и более глубокие, как бы внешность и глубь души... Люди обычно живут поверхностными чувствами, а более глубоких, тайных боятся, закрывают на них глаза...».

Поверхностный слой — монополия рациональных установок, регулирующих познание внешности явлений. Но лишь в глубинах спонтанно функционирующей субъективности можно обнаружить духовную сущность мировых явлений.

Итак, недра души, по Брюсову, — основное орудие восприятия духовной первоосновы мира, орудие творческой интуиции. Но прежде чем чувственное восприятие может быть реализовано, иррациональные импульсы души [«Темные, загадочные глубины человеческого духа, те смутные ощущения, которые переживаются где-то за пределами сознания»] должны получить возможность свободного функционирования.

Подобное обнажение недр души, невозможное при обыденно-уравновешенном мировосприятии, осуществимо в творческой экзальтации.

Средство достижения творческой экзальтации — напряженное эмоционально-чувственное переживание (гневный порыв, страсть):

Страсть, мечту очисти нам!
На своем пути.
Нас вселенским истинам
Тайно причасти!

При этом воссоединение понимается буквально как слияние с недифференцированной и вневременной стихией бытия:

Да, и пространство и время слились — где кадильница эта...

Брюсов субъективно-идеалистически трактует познание в единстве с его предметом (не отвергает принципиальную возможность постижения идеальной сущности вещей), что ему представляется осуществимым на основе «страстного» иррационального растворения субъекта в стихии объекта, экстатического касания духовной сути бытия. Объект логически не противопоставляется субъекту, а переживается им: «...надо бросить самого себя в жизнь, во все ее вихри».

В литературе отмечается, что в представлении Брюсова мир дуалистически расколот на внешние видимости (явления) и внутренние идеальные сущности (вещи в себе), непостижимые средствами научного познания. Характеристика верная, но явно недостаточная, поскольку она не вскрывает причин недоверия Брюсова к науке — в его работах отсутствуют какие-либо высказывания относительно априоризма рассудочного познания.

Брюсов убежден в принципиальной Непостижимости сущности вещей научным познанием, однако не в силу его ограниченности априорными формами чувственного восприятия, но в силу несоответствия текучего характера явления статичным методам научного исследования. Он специально не выделяет такую антитезу в своих теоретических работах, но она с неизбежностью вытекает из их содержания. Поскольку Брюсов «знает одну правду мига» и объект познания понимается им как процесс, любая дискретная форма познания, предполагающая разделение на субъект и объект (прежде всего наука), принимается им как форма, «запаздывающая», воспроизводящая объект не непосредственно, но постфактум. «Наука не имеет притязаний проникнуть в сущность вещей. Наука знает только соотношение явлений, умеет только сравнивать их и сопоставлять. Наука не может рассматривать никакой вещи без ее отношения к другим. Выводы науки — это наблюдения над соотношениями вещей и явлений».

Брюсов улавливает существенный недостаток метафизического способа мышления, игнорирующего внутренний источник развития явления. Однако отождествление научного метода исследования с формально-логическим не способствовало пониманию науки в качестве синтетического образования, включающего в себя, помимо формально-логических методов исследования, диалектику как всеобщий метод познания.

Брюсов убежден, что в ходе научного познания явление приобретает несвойственные ему характеристики и качества. Это связано с тем, что ход познания определяется практическим интересом и конкретно-научными задачами исследования.

В данном случае критика Брюсовым науки обусловлена его уверенностью в том, что содержание рационального познания определено произвольной методологической установкой сознания, «навязывающего» явлениям: причинные связи, не соответствующие действительности. Причинная закономерность — фикция, поскольку она не коренится в духовной сущности бытия, а является результатом упорядочивающих манипуляций сознания. Сознание, руководствуясь частными методами наук, организует внешнюю, видимую сторону действительности. Наука обеспечивает тождественное видение мира, «...единит с другими, показывая общее в представлениях всех людей», не имея притязаний проникнуть в глубинную связь бытия.

И поскольку наука не способна ее обнаружить, в поисках истинной жизни следует, по Брюсову, обратиться к субъективной сфере художника: «Выразить свои переживания, которые и суть единственная реальность, доступная нашему сознанию, — вот что стало задачей художника».

Иными словами, истина черпается не из объективного мира, а из глубин субъекта. В контексте подобных рассуждений логически неизбежным оказывается вывод о необходимости в творческом познании «...воссоздать весь мир в своем истолковании»:

Но, вздрогнув, как от страшных снов,
Пойми — все тайны в нас!
Где думы нет — там нет веков,
Там только свет, где глаз.

Таким образом, Брюсов приходит к компромиссной форме философского идеализма; объективно-идеалистическое утверждение: «Дух — подобие мира, всей жизни начало, упор, мощь», — принимающее за первоисточник бытия сверхиндивидуальное начало, дополняется субъективно-идеалистическим положением: «Мир — есть мое представление», — ограничивающим знание о мире содержанием феноменов индивидуального сознания. Мир одновременно обнаруживает себя в качестве монистического образования и множества индивидуальных представлений, несводимых кединству.

Правда, очевидная несовместимость философских основоположений трактовки Брюсовым мира и его познания отчасти снимается представлениями об экстатическом познании как созерцании вечного, следовательно, единого для всех. Но достигнутое равновесие между «Элементами субъективного» и объективного идеализма все-таки нарушается в сторону субъективизма. «Истинное» знание доступно немногим избранным (преимущественно творческой элите). Остальные субъекты лишены способности к эзотерическому познанию действительного бытия. Они располагают поверхностными научными истинами, которые хотя и всеобщи, но не действительны. Подобное видение мира — иллюзия, коллективный сомнамбулизм, лишенный объективного смысла.

Хотя экстатическое познание заземлено глубинными пластами индивидуальной психики и, стало быть, потенциально доступно каждому субъекту, реально оно носит ярко выраженный элитарный характер. Всякая душа имеет свои бездны, но далеко не каждому дано в них заглянуть. Путь к сущности вещей «открыт не всем: он скрыт во тьме лесов». Просветы к истине способны обнаружить лишь люди искусства в творческом экстазе.

Закрепляется культ художника-«междумирка», носителя не только творческого, но и эзотерического начала:

Мучительный дар даровали мне боги,
Поставив меня на таинственной грани.

«Во все века своего существования бессознательно, но неизменно художники выполняли свою миссию: уясняя себе открывшиеся им тайны, тем самым искали иных, более совершенных способов познания мироздания». В качестве таковых предлагаются средства художественного творчества: «Дело в том, чтобы поэзия приложила свои силы к разработке, своим методом, тех же вопросов, которые волнуют лучшие умы человечества и которые в пределах своих средств пытается решить наука».

Брюсов провозглашает творчество высшей по отношению к науке формой познания.

Он обосновывает наличие двух разобщенных познавательных сфер. Сферу внешнего опыта, рационально обработанные выводы которого аккумулируются в науке, и сферу внутреннего опыта, внеразумные чувственные «прозрения» которого образуют искусство. Следствие этого — раскол человеческого сознания на рациональное и чувственное и признание приоритета чувственного. Причем обостренность чувственного мировосприятия принимается не только в качестве специфического средства художественного познания, но и как высшая форма познания мироздания, овладевающая его непосредственной живой сущностью.

Неверным было бы относить подобное понимание художественного освоения действительности лишь к разряду глубоких заблуждений Брюсова.

Ошибочная идея познавательного приоритета эстетической деятельности содержит интересную мысль о двуединой природе искусства, способного не только отражать внешние характеристики явлений, открывающиеся при поверхностном восприятии, но и проникать в суть явления, находящуюся вне поверхностного чувственного познания. Суть эта не может быть постигнута абстрактно (принимая во внимание специфику художественного освоения действительности как познания, осуществляющегося в живом созерцании вне формально-логических схем). В своих художественных открытиях субъект эстетической деятельности способен выходить за пределы предшествующего опыта и наличных теоретических схем. Но отнюдь не вследствие освобождения в творческом акте от рассудочных дискурсивных методов познания, а за счет их синтетического слияния с чувственной сферой человека.

Развитое эстетическое чувство художника, ориентированное на идеал прекрасного, способно угадывать неформализованную еще истину. Интуитивно постигается то, что уже имеется в опыте, но не осознано в теоретическом знании. Брюсов отмечает эту особенность продуктивного воображения, когда пишет: «Синтез должен быть оправдан не формальной логикой, а наглядностью, непосредственным восприятием, «чувственностью»...».

Но синтез для Брюсова — внерациональный акт, алогичный характер которого не меняют даже указания автора на необходимость в творческих изысканиях отправляться от данных науки. Последнее, по убеждению Брюсова, превратило бы поэзию в завершающий акт познания. Хотя мысль и признается, исходной в синтезирующем творческом акте, синтез «выбраживается» иррационально «вне рассудочных форм, вне мышления по причинности» и является объективизацией бессознательных «темных глубин» авторской субъективности. Содержание творчества сводится Брюсовым лишь к умению управлять своим подсознанием.

Между тем способность к интуитивному познанию — не внеразумный экстаз, а функция разума. Разум не ограничивается фиксированием наличных ассоциативных связей, но включает их в преобразовательный процесс. Преобразование возможно лишь на основе синтеза интеллектуального и чувственного мировосприятия. Творческая интуиция — средство подобного синтеза.

Происходит своеобразное смыкание формально накопленного потенциала абстрактных знаний с неформализованным знанием, данным в живом созерцании. Живое созерцание осваивается творческим воображением интуитивно, в соответствии с критерием прекрасного. Но природа чувства красоты (равно как и природа творческого воображения, фиксирующего новые ассоциативные связи) отнюдь не произвольна, бессознательна. Она сформирована в предметно-практической деятельности людей, следовательно, опосредована интеллектом. «Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческой чувственности... Поэтому чувства непосредственно в своей практике стали теоретиками».

Художник, по Брюсову, творит в состоянии наития: «Поэт как бы чувствует себя ниже своего создания, как бы должен отдаться во власть наития»:

Как лист, в поток уроненный, я отдаюсь судьбе...

«Поэт, знающий заранее, что он напишет, никогда не может создать истинно поэтического произведения. В истинном творчестве «содержание» всегда — искомое, выясняющееся в самом процессе творчества».

Брюсов субъективистски определяет одну из загадочных сторон творческого акта — самостоятельность его функционирования и даже независимость от рационального контроля субъекта художественного творчества. Действительно, всякий подлинно творческий акт — не «обыгрывание» готовой, истины, но напряженная активная деятельность по ее поиску. В этом суть эвристической функции искусства.

При относительной самостоятельности художественного сознания творческий процесс приобретает способность развиваться спонтанно, в соответствии с логикой художественной правды. При этом истина иногда продуцируется творческой стихией, независимо не только от замысла автора, но и от выработанного им комплекса рациональных представлений. Это послужило Брюсову основанием для предположения о локальной замкнутости творческого акта. Верно подчеркивая относительную непредсказуемость функционирования механизмов творческого процесса, Брюсов абсолютизирует эти моменты, замыкает художественное прозрение в субъективности художника:

Я властелин всесильного сознанья,
Весь дивный мир я создаю в себе...

Очевидно, речь должна идти об освоении сознанием внешних посылок, освоении, которое осуществляется исподволь, независимо от личности и сбалансированной системы ее понятий и установок. Безотчетно накопленный опыт — компонент мировоззрения художника. Логика самопроизвольно развивающегося художественного постижения действительности нередко сообразуется с логикой неосознанно накопленного опыта, адекватно воспроизводящего сущность бытия вещей.

Содержание выраженной в художественных формах истины нередко вступает в противоречие с исходными установками автора. Эстетическое чувство правдивее воспроизводит действительность. Возникает общеизвестное мировоззренческое противоречие между автором как художником и автором как личностью. Последнее характерно и для Брюсова. Нередко даже в начальный период творчества исходные субъективно-идеалистические установки вступали в противоречие с мироощущением поэта:

Не хотим мы радостей
Духа бестелесного;
Счастливы мы сладостью
Земного, известного.

***

Наш мозг в дыханьях трав гранится...

Стремясь к творческому экстатическому постижению сверхчувственной истины, Брюсов признает: «Мы „декаденты", деятели „нового искусства" все как-то оторваны от повседневной действительности, от того, что любят называть реальной правдой жизни. Мы проходим через окружающую жизнь чуждые ей (и это, конечно, одна из самых слабых наших сторон).

Мы так жаждем «прозрачности», что видим только одни ослепительные лучи потустороннего света, и внешние предметы, как стекло принизанные ими, словно уже не существуют».

Брюсов предпринимал понытки несколько ограничить субъективистский произвол творческого процесса, определяя его в общем русле познания мироздания, стремился соединить науку и поэзию в синтетическом познании. Но внешнее синтезирующее познание осуществляется искусством, а не наукой.

Не случайно он отказывал слову-понятию в возможности объективировать результаты синтетического познания. Первоначально слово не только познавало жизнь непосредственно, но и обладало силой внушения, поскольку оно было обращено как к сознанию человека, так и ко всему комплексу его чувств. Оно о многом говорило его слуху и глазу.

С развитием речи образ и звук, по мнению Брюсова, «имеют наклонность к вымиранию. Современный человек непосредственно не воспринимает звука слова и уже не чувствует скрытого в нем образа; слова все больше и больше становятся значками понятий. Наука довершает этот процесс». «Слово не адекватно идее, настроению, чувству, вообще духовному содержанию. Выразить идею можно только в символе».

Символ — «к неземному земные ступени». «Читатель получает вывод в форме образа, который лишь в подсознательном переходит в форму отвлеченных суждений, позднее неожиданно всплывающих в сознании».

Итак, символ может быть дешифрован не рассудком, а чувствами, следовательно, должен располагать средствами воздействия на эмоциональную сферу человека.

Л-ра: Филологические науки. – 1987. – № 2. – С. 9-15.

Биография

Произведения

Критика