Проверка детством
Н. Коржавин
О Валентине Берестове в критике говорят прежде всего как об авторе сказок и стихов для детей. У него есть серьезные успехи в этой области. Достаточно вспомнить его широко известную и неоднократно издававшуюся книжку «Про машину» («Вот девочка Марина. А вот ее машина»). В книге «Зимние звезды» тоже есть стихи для детей. Правда, некоторые из них, представляющие интерес только для детского чтения и тем не менее не выделенные здесь в особый раздел, посильно способствуют разрушению общей композиции книги. Но как детские стихи они вполне добротны — веселые, игровые произведения.
Впрочем, за реальными и бесспорными достижениями в этой области иногда просматривают, не уделяют должного внимания главному в Берестове — тому, что прежде всего это талантливый, умный и, если можно так выразиться, веселый лирический поэт.
«Самый дорогой дар природы, — записал в свою книжку когда-то В. Ключевский, — веселый, насмешливый и добрый ум». Поэт Валентин Берестов, как нам кажется, этим даром наделен весьма щедро. По существу, это и есть отличительная черта его поэзии.
Разумеется, говоря об уме, мы имеем в виду не рассудочность. Тут скорей качество души. В стихах Берестова ум проявляется непосредственно — не в виде сентенций, а в естественном эмоциональном отношении к вещам.
Например, как в стихотворении «Купанье»:
Схватили, разули. Раздели тебя без стыда.
Ты брошен в корыто. На темечко льется вода...
О, ужас и счастье Таинственных этих минут.
Когда тебя в воду бросают, И треплют, и мнут.
А ты хоть не знаешь Причины и смысла событий.
Но веришь в добро, Бултыхаясь в гремящем корыте.
Читая это стихотворение, мы улыбаемся. Это почти шутка, здесь почти все не всерьез. Но только «почти». Ведь наша улыбка, радость, которые возникают при чтении этого стихотворения и остаются в душе после него, не тем же только вызваны, что нас забавляет непонятливость ребенка. И дело тут не только в тонком проникновении в душевный мир маленького человека. Дело скорей в мотивах, из-за которых предпринято это проникновение. Впрочем, как всегда в художественном произведении.
Ребенок явился в мир, в котором должна быть доброта, и уже в младенчестве бессознательно рассчитывает на нее, доверяет ей. И не обманывается. В этих строках нет ни морали, ни вывода. Только улыбка. Но значит она много. Улыбка относится к тому, что ребенок простых вещей не понимает, но улыбаясь, мы лишний раз чувствуем, что мы-то понимаем всю значительность этой простоты. Иным она кажется тривиальной, абстрактной. А вот так, пропущенная сквозь призму незамутненного детского восприятия, она обретает живую ощутимость, обретает убедительность пережитого факта. Впрочем, о смысле своего обращения к теме детства поэт хорошо говорит сам:
Любили тебя без особых причин: За то, что ты — внук.
За то, что ты — сын. За то, что малыш.
За то, что растешь. За то, что на папу и маму похож.
И эта любовь до конца твоих дней Останется тайной опорой твоей.
Присутствие этой тайной опоры ощущается во всех стихах Берестова. Даже в таких иронических, как «Больничный двор».
...С мокрой клумбы, как запах лекарства.
Разносился цветов аромат.
Как хозяин волшебного царства,
Брел больной, запахнувши халат.
И мечтал я вот так же одеться,
В сад явиться, пройтись по нему...
Человек не завидует в детстве
Разве только себе самому.
Та же доброта, то же пристальное внимание к душевным движениям ребенка, маленького человека. Раздумье. Стихи о качестве человеческой натуры, которое в детстве проявляется рельефней, чем когда-либо, а живет в нас всегда, — неуемности, толкающей людей к деятельности и открытиям, ко всему таинственному или прекрасному. И еще о том, что не все недоступное обязательно прекрасно (как иногда кажется не только детям). Но это, конечно, еще и забавные стихи о ребенке, который способен завидовать даже больному в халате. Собственно, только об этом. Остальное просто неизбежно приходит в голову.
У поэта нет ни нужды, ни потребности казаться более значительным, сложным или образованным, чем он есть, и потому, что его внутренний мир на самом деле богат и сложен, и потому, что он просто занят — живет, то есть непрерывно общается с окружающим, осваивает мир, духовно ориентируется в нем. И подробности бытия, на которых останавливается его внимание, для него нечто такое, что открывает сущность, то, за что поэт любит жизнь.
Как мы уже видели, эти детали, эти поводы могут быть самыми заурядными:
Натягиваю новую матроску,
И поправляет бабушка прическу,
На папе брюки новые в полоску,
На маме ненадеванный жакет.
Братишка в настроении отличном.
Румян и пахнет мылом земляничным,
И ждет за послушание конфет.
Торжественно выносим стулья в сад.
Фотограф наставляет аппарат.
Смех на устах. Волнение в груди.
Молчок. Щелчок. И — праздник позади.
Это живое воспоминание, наполненное воздухом, красками, детством. В десяти строках нарастает праздничное ожидание, а в последней, одиннадцатой, что-то щелкает — и праздник мгновенно оказывается в прошлой. Но щелчок этот не только обрывает праздник, он как бы подводит под ним черту, запечатлевает его. Праздником оказывается само ожидание праздника, хотя понятно это стало только потом, сейчас, когда это легкое детское разочарование вспоминается с улыбкой. Теперь-то мы знаем, что жизнь происходит в каждую данную минуту и что самой значительной необязательно оказывается та, на которую мы рассчитываем. Улыбка знания, которую вызывает у нас это стихотворение, и есть поэзия.
Не все стихи Берестова веселы. Органичны для его творчества и такие стихи, как о голосе отца:
Отец мой не свистел совсем, Совсем не напевал.
Не то что я, не то что я, Когда я с ним бывал.
Не в полный голос, просто так, Не пел он ничего.
Все говорят, что голос был У папы моего.
Певцом не стал: учил детей, В трех войнах воевал...
Он пел для мамы, для гостей. Нет, он не напевал.
А что мы просто так поем — Та-ра да ти-ри-ри, —
Наверное, звучало в нем, Но где-то там, внутри.
Недаром у него была Походка так легка.
Как будто музыка звала Его издалека.
Всего двадцать строк, а перед нами судьба человека, его облик, черты эпохи и многое другое. И авторское отношение к человеку — стихотворение пронизано острым ощущением неповторимости человеческой личности и болью потери, хоть об этом не говорится ни слова. И все это несёт легкий, динамический стих — он четок, звонок, обладает тем качеством, которое С.Я. Маршак называл «толковостью».
«Детский» стих способен, оказывается, улавливать и передавать весьма тонкие лирические оттенки.
Надо сказать, Берестов владеет своим «детским» стихом мастерски. Моя попытка по соображениям места не процитировать, а пересказать прозой первые три четверостишия стихотворения ни к чему не привела — пересказ только увеличивал количество слов и затемнял смысл. Оказалось, что в данном случае этот стих — наиболее четкая и экономная организация речи, которая идеально передает не только поэтическую суть, но и простой смысл, сюжет. Берестов в лирической поэзии — таково свойство его индивидуальности — с успехом использует свой опыт детского поэта. Этот звонкий стих совершенно соответствует мироощущению поэта, его потребности и умению видеть все крупно и отчетливо, в разумной взаимосвязи.
Впрочем, есть в этой книге и стихи, написанные вполне «по-взрослому» — с полутонами и многозначительно. Но взглянув на даты под ними, мы понимаем — это «ранний» Берестов, Кажется, что попали они в книжку по недосмотру.
Есть и просчеты в этой книге. Вообще-то стихи Берестова одновременно взволнованны и спокойны. Это проявление чувства и отношения, внутренней работы, которая происходит непрерывно и всегда ищет способа проявиться, ищет повода кристаллизоваться в форму. Может быть, радость, которая живет в лучших его стихах, — это, кроме всего прочего, еще радость найденной формы, то есть возможности высказаться. К сожалению, иногда эта радость бывает преждевременной: форма вроде бы находится, а поэтическая суть остается невыявленной. Таких стихов у Берестова немного — «Последние цветы», «На Оке», «Гаснут звезды», «Человечек», еще несколько. Они мешают. Хотя бы тем, что компрометируют манеру. Рядом с ними (как и с чисто детскими стихами) такие вещи, как «Снегопад», тоже могут кое-кому показаться бессодержательными. Действительно:
День настал.
И вдруг стемнело.
Свет зажгли. Глядим в окно.
Снег ложится белый-белый.
Отчего же так темно?
Что в этих строчках? Почти ничего. Только какое-то первозданно-свежее ощущение одомашненной, очеловеченной, прирученной и все-таки всегда неожиданной для нас живой природы и ее обыкновенной красоты, удивительности обыкновенных явлений, в конечном счете — жизни!
Талант Берестова на редкость гармоничный. Он пишет и о теневых сторонах жизни, но органичная уверенность в превосходстве добра над злом в нем все-таки всегда сильней:
Зло без добра не сделает и шага Хотя бы потому.
Что вечно выдавать себя за благо Приходится ему.
Добру, пожалуй, больше повезло: Не нужно выдавать себя за зло.
Отчасти этой уверенности способствует, по-видимому, и его опыт археолога и историка. Валентин Берестов — участник многих археологических экспедиций, археология и быт археологов занимали и занимают большое место в его творчестве (особенно это касается прозы).
И еще о двух стихотворениях из этой книги. Оба они несколько отличны от тех, о которых уже говорилось. Одно из них относится к роду стихов, в обиходе называемых лирикой.
Полна, как в детстве, каждая минута, Часы опять текут неторопливо,
И сердце переполнено твое. Любовь — замена детства.
Потому-то Насмешливо, презрительно, ревниво,
Пугливо смотрит детство на нее.
Даже в таких стихах Берестов сохраняет свою ясность и звонкость, свою графичность, особенно подчеркнутую двумя последними строками. Здесь точное ощущение слова в контексте — качество, которое у Берестова никогда не выпирает. И вместе с тем оно очевидно.
Так вот об этом стихотворении. Все здесь опять-таки проверяется детством. Может показаться, что это не самое чувство, а рассуждение о чувстве. Но это не так. В стихотворении запечатлено состояние. Именно это состояние, эта взволнованность чувства и наталкивает на сравнение его с детством. А сравнение это, в свою очередь, подчеркивает радость и свежесть, о которых говорят первые строки. Сравнение существует для нас только потому, что мы чувствуем, как оно приходит. Между этим состоянием и мыслью, на которую оно наталкивает, есть тонкое взаимодействие, связь. Лишний раз мы убеждаемся, что поэзия может проявляться в любой манере — будь она только органична для автора. И что она не просто чувство, а то отношение, которое может открыться (а может не открыться) в конкретном чувстве.
Дымится на бархане костерок.
Конфеты на расстеленном платке.
Старик чабан весь в белом, как пророк.
Один в песках, и пиала в руке.
Восток, Восток... Какая мысль, мудрец.
Тебя от одиночества спасет?
Какая мысль? Ну, скажем, про овец,
Про тех овец, которых он пасет.
В этом стихотворении нет никаких особых красот и страстей. Это жизнь, это человек, который умеет находить ее смысл в самом простом, почти «скучном». И еще другой человек, который чувствует в этом отношении что-то родственное своему, родственное смыслу поэзии. Такое сложное ощущение «элементарной» сущности поэзии в какой-то степени является лейтмотивом этой книги, безусловно самой значительной книги Берестова. Несмотря на то, что — об этом уже говорилось — стихи для нее могли бы быть отобраны более тщательно.
Нельзя еще не упомянуть и о ее последнем разделе — переводах из бельгийского поэта Мориса Карема. Это очень хорошие переводы и очень хорошие стихи — несколько выбивающиеся из сегодняшней европейской традиции. Карем не боится писать предельно просто. Однако его детские стиха, как не раз бывало, оказывается, имеют серьезное значение и для взрослого читателя. Во всяком случае, такие, как это:
Может быть, морю Еще одна капля нужна.
Может быть, полю Нужна еще горстка зерна.
Может быть, ветру Еще одну ласточку надо
И одного муравья Не хватает соседнему саду.
Всем чего-нибудь мало. Чего тебе мало, малыш.
Когда на руках у мамы Ты, как остров на озере, спишь?
Думается, что от дальнейшего сотрудничества этих двух поэтов читатель может ожидать для себя большой пользы, ибо это поэты — при всех различиях — родственны
Л-ра: Новый мир. – 1972. – № 1. – С. 251-254.
Произведения
Критика
