Готика в зеркале пародии (повесть О. Уайльда «Кентервильское привидение»)
О.В. Матвиенко
Свою озорную пародию «Кентервильское привидение» О. Уайльд создал в
Автор намеренно создает литературный контекст, вызывающий однозначные ассоциации с «черным романом»; уже в самом названии повести присутствуют жанровые приметы готики. Предельно узнаваемо и тщательно выписано место действия - почтенный родовой замок рода Кентервилей в тюдоровском стиле, с непременными потайными комнатами, парадным и гобеленовым залом, оружейной палатой, библиотекой, извилистыми лестницами с обшитыми черным дубом панелями. Не обойдены вниманием автора и детали готического антуража: замок сумрачен и неприветлив, его давние обитатели - стаи галок, воронов и сов - неохотно уступают место новым жильцам.
Сюжет повести задан сценарием готического происхождения. Здесь наличествуют и фамильные преступные тайны - о них красноречиво напоминает кровавое пятно на полу гостиной, и фигура призрака - покойного сэра Симона де Кентервиля, и тема Рока - проклятия, и древнее вещее пророчество. Дождь, переходящий в нескончаемый ливень, заунывные стоны и завывания ветра, порывы бури, непроглядные, безлунные ночи - излюбленный в готике акустический и визуальный ряд, сопровождающий всякое появление на сцене беспокойного духа. И такое изобилие выразительных деталей настораживает: истинная, «серьезная» готика не спешит выставлять напоказ весь арсенал художественных приемов, довольствуясь одним-двумя штрихами и позволяя воображению читателя воссоздать остальное. О. Уайльд идет на сознательное нарушение этой принципиальной «пунктирности» рисунка, создавая заметный крен в сторону пародии.
Существенно меняется масштаб ключевой фигуры готики - призрака. За типично готической фигурой - призраком сэра Симона де Кентервиля - различим целый ряд его литературных предшественников, потусторонних героев Г. Уолпола, М.Г. Льюиса, А. Радклифф, В. Скотта и др. Набор их ролей традиционен: привидение предстает бесстрастным вестником божественного возмездия (дух Альфонсо Доброго у Г. Уолпола), безвинно убиенной жертвой феодальных распрей (призрак лорда Ловеля в романе К. Рив «Старый английский барон»), грешной душой, искупающей свои земные страсти (Лорентина А. Радклиф) или злобным духом, стремящимся сокрушить волю жертвы (Дама в старинном платье из «Комнаты с гобеленами» В. Скотта). Уайльдовский образ, безусловно, вбирает в себя все эти готические ипостаси. Он настойчиво напоминает семье материалистов и прагматиков Отисов о существовании мира потустороннего; он - жертва родовой мести, погибшая мученической смертью; он посмертно несет кару за убийство жены; он преследует цель напугать соседей, вселить в них благоговейный ужас. Но в этой готической по определению фигуре проступают ошеломляюще земные, «слишком человеческие» черточки, никак не приличествующие посланцу инобытия: черты актера, эстета, денди. Его послужной список - истории о напуганных насмерть и бьющихся в истериках дамах, о джентльменах, которые занимаются лечением нервных расстройств, разбитых семьях и воспалениях мозга, о бесчисленных утоплениях, удушениях, самоубийствах - свидетельство не столько кровожадности, сколько актерского тщеславия и авантюрной жилки героя. Не случайно среди литературных источников повести значатся, помимо прочих, жизнеописание Томаса Гриффитса Уэйнрайта «Перо, карандаш и яд» и пародийное эссе Томаса де Квинси «Убийство как изящное искусство». Есть в нем и черты истого английского денди: он «перебирает гардероб», стремясь «как можно эффектнее обставить свой выход», подыскивает «сложный грим» для особых ролей; каждое появление на сцене вызывает у него чувство самоупоения, «какое ведомо всякому истинному художнику». Автор играючи обмирщает облик потустороннего героя, наделяет его характерными слабостями людей искусства - тщеславием, игрой «на публику», болезненным самолюбием, представляет его неким фатоватым светским львом, который и после смерти не в силах расстаться с привычной ролью.
В сюжетном плане пародия строится на хроническом несовпадении мистериального сценария, освященного многовековой традицией, с логикой поведения новоиспеченных владельцев замка - семейства американского посла Хайрама Отиса. Попытки «американских варваров» вторгнуться в запретное пространство готики, внести собственные коррективы в действо симптоматичны: в пародии намеренно нарушены привычные масштабы и границы двух миров, потустороннего и обыденного. В игровую плоскость переведен и эффект некогда оттенявший трагическое противостояние смертного и Провидения, где последнее слово оставалось за высшими силами, теперь он вносит напряжение и азарт в озорное соперничество духа и людей. Новую расстановку сил подкрепляет и шутливый обмен противоборствующих сторон характерологическими признаками в «батальных сценах»: неуемные, вечно затевающие новые каверзы близнецы смахивают на легендарных духов - трикстеров, а призрак сэра Симона на глазах деградирует, превращаясь в дряхлую, немощную развалину. Фамильные рыцарские доспехи чересчур тяжелы для него; он страдает одышкой, несварением желудка, нервическим расстройством, банальными простудами.
Если образ сэра Симона все более обретает кровь и плоть, обрастает психологическими убедительными деталями (это несчастный, обозленный на мир, людей и судьбу старик), то уайльдовская героиня - юная Вирджиния Отис - несомненно «беатифицируется». Представительница семейства, исповедующего жизненные принципы практицизма и здравого смысла, Вирджиния тяготеет к преображению в бесплотного ангела кротости и милосердия. Ее литературная родословная восходит к готическим героиням (имя вполне соответствует роли - Дева). Заданное готическим сценарием противостояние вселенского злодея-призрака и невинной девы должно разрешиться подобающим финалом: духовная чистота героини в силу определения одерживает верх над кознями антигероя.
Европейская ментальность автора невольно воскрешает в Вирджинии - Героине-Искупительнице - архетипические, легендарные, литературные составляющие образа: героиню сказки «Красавица и Чудовище», серьезных «маленьких женщин» Диккенса - Нелл, Флоренс Домби, крошку Доррит, дантовскую Беатриче, Святую Деву, гётевскую Вечную Женственность. Но этот же символический ряд высвечивает и несомненную заурядность, примитивность, ущербность фигуры Вирджинии по сравнению со «старосветскими образцами»: уровень ее роли скорее соответствует американской комедии с элементами триллера, чем глубинной трагедийности английской готики. Даже возвышенная роль носительницы нравственного начала реализуется у героини на инфантильном уровне как милый нравственный ригоризм: «нечестно таскать краски без спросу», «убивать вообще нехорошо».
Небезынтересны временные и психологические «разночтения» в образе Вирджинии. Она появляется в повести в нескольких ролях, и отсюда - неопределенность, размытость ее возраста. «Сказочная» Вирджиния - младшая в семье и не ощущает себя взрослой. В старинном пророчестве упомянуто «златокудрое дитя»; «чистотой ребенка» в Вирджинии умиляется сэр Симон. Возможно и метафорическое прочтение возраста героини: ее наивность, ребячество отражает психологическую молодость американской нации. В роли истой готической героини-инженю она, пятнадцатилетняя дочь американского посла (в переводе с «американского» - отпрыск благородного семейства), «в семье своей родной казалась девочкой чужой»: часто молчалива, погружена в себя, обладает чувствительной натурой, не принимает участия в жестоких забавах братьев-близнецов. Соответствуют ее готическому амплуа и занятия живописью: она привозит с собой акварельные краски, рисует по преимуществу закаты (вспомним пейзажные наброски в альбоме барышни Эмилии Сент-Обер у А. Радклифф).
Пародийно обыграна автором и сцена искушения, которому добродетельная героиня должна подвергнуться со стороны демонического духа. Предупреждение: «Страшные чудовища явятся тебе в ночи и станут нашептывать злые слова», галантный жест, исполненный «старомодной грации», каким сэр Симон целует ее руку: «пальцы его были холодны как лед, губы жгли как огонь» - неизменная авторская ирония разряжает драматическую напряженность момента. Эти игривые интонации возникнут еще раз в финале повести, когда юный супруг полушутя потребует от Вирджинии отчета о ночи, проведенной «наедине» с призраком: «У жены не должно быть секретов от мужа». Фривольный тон, альковные намеки - все это безошибочно работает на снижение готического пафоса истории.
Симптоматично, что роль идейного оппонента готики в повести доверена не скептически настроенному англичанину, чей жизненный принцип как, например, ироничный Генри Тилни у Дж.Остен или его преподобие мистер Горло у Т.Л. Пикока. Спор готического и прагматического сознания у О. Уайльда переведен в план столкновения английского и американского менталитетов, мировосприятий.
С американским семейством, воплощающим в повести обыденное, прагматически ориентированное, материалистическое сознание, специфически ассоциируется важный готический лейтмотив - узурпация власти. Связь на первый взгляд парадоксальная: в нравственном облике приверженцев демократической партии, людей твердых республиканских убеждений ничего общего со средневековыми деспотами. Да и родовой замок Кентервилей переходит к мистеру Отису в результате законной сделки, с соблюдением всех необходимых формальностей. Посол подчеркнуто заботится о защите законных прав Кентервилей - готов вернуть им шкатулку с драгоценностями, подаренную сэром Симоном Вирджинии. Извечная тема приобретает неожиданный ракурс: не насильственный захват тираном принадлежащих другому роду прав, но духовная экспансия одной нации за счет жизненного пространства другой. Идет вытеснение исконной английской культуры с ее почтением к традициям, сомнительными американскими ценностями. Налицо внешние приметы культурной агрессии: фамильные портреты в тяжеловесных рамах сменяются фотографиями членов американского семейства; даже покойного сэра Симона - символ исконной английской культуры - норовит «выжить» из замка «единственный подлинный и оригинальный призрак - дух фирмы Отис». Снисходительно-скептическое отношение американцев к стране-прародительнице проскальзывает в разговорах, разрушая неповторимую атмосферу английских чаепитий. Превосходство американской актрисы Фанни Давенпорт над великой француженкой Сарой Бернар, американской кухни над английской, исключительное значение Бостона для духовного развития всего человечества, рекомендации Вирджинии сэру Симону «съездить в Америку да подучиться немного» - всюду назойливое подчеркивание главенства заокеанской культуры, духовный снобизм, высокомерие и чванливость, притязание на культуррегерство, агрессивное внедрение американской системы ценностей, материальных и духовных.
В условном «товарном каталоге» Старого Света, составленном американцами, фигурируют и не подлежащие купле-продаже культурные, духовные ценности. При покупке замка призрак, котирующийся наравне с актрисами и оперными примадоннами, становится объектом торговли: «Пусть привидение идет вместе с мебелью». Посол хвастливо бравирует: «Заведись в Европе хоть одно привидение, оно мигом очутилось бы у нас в каком-нибудь музее или в разъездном паноптикуме».
Сами Отисы - с европейской точки зрения безродные - выскочки: мать семейства в прошлом нью-йоркская певичка, а у посла несомненные повадки ковбоя с Дикого Запада. Как и исторические узурпаторы, они спешат обзавестись замком - родовым гнездом, создать собственную родословную, породнившись со знатью. Эту общую для американцев тягу к обжитому культурному пространству Англии, ностальгию по корням, выраженную в привычном финансовом эквиваленте, замечает маленькая Вирджиния: «Я знаю многих людей, которые дали бы сто тысяч долларов за обыкновенного деда, а за семейное привидение - и того больше».
Старомодный сэр Симон не просто знакомит маленькую Вирджинию с английской и - шире - европейской культурой и ментальностью, - он приоткрывает перед ней завесу мистериальности бытия: «Он открыл мне, что такое Жизнь, и что такое Смерть, и почему Любовь сильнее Жизни и Смерти».
Эта реплика героини неожиданно высвечивает в шутливом противоборстве готической английской и прагматической американской ментальностей потенциально заложенную в ситуации философскую глубину и трагедийность. Современник О. Уайльда Г. Джеймс, чье американское происхождение и увлеченность европейской культурой позволили ему взглянуть на проблему под «заокеанским» углом зрения, создал близкую по смыслу сцену в романе «Женский портрет» (1881). Заокеанская гостья начинает открывать для себя Европу с вопроса: «Скажите, а у вас здесь водятся привидения?» На что наследник Гарденкорта с грустью замечает: «Я-то показал бы его вам, да вы его не увидите. Немногие удостаиваются этой чести. Незавидной чести. Привидения не являются таким, как вы, - молодым, счастливым, неискушенным жизнью. Тут надобно пройти через страдания, жестокие страдания, познать печальную сторону жизни. Тогда вам начнут являться привидения». Когда впоследствии Изабелла Арчер раскрывает умирающему кузену злополучную историю своих отношений с Озмондом, перед ней на краткий миг появляется призрак - знак того, что Ральф лежит мертвый в своей спальне и опыт, о котором он говорил ей, уже пережит.
Г. Джеймс предлагает исполненную жизненной трагичности развязку там, где насмешливые интонации О. Уайльда окрашивают предвкушаемый массовым читателем хэппи энд. Изабелла принимает на себя психологическое бремя прошлого; Вирджиния с чисто американской легкостью помогает прошлому расправиться с бесполезным грузом грехов и страстей. Это позволяет увидеть в финале повести ироническую «аллегорию примирения вины и невинности, Старого и Нового Света». Счастливый брак Вирджинии - символ союза пасторального мира доброй старой Англии и нравственной чистоты и строгости пуритан Новой Англии. На символическом языке готики это означает искупление потомками прадедовских грехов, ибо родовое проклятие Кентервилей снимается благодаря заступничеству наивной маленькой американки. На языке пародии брак юной Вирджинии с герцогом Чеширским и представление ее ко двору прочитывается вдобавок и как окончательное и бесповоротное «тихое завоевание» Англии, покорившейся духу американского прагматизма и морализма: ее изнеженный дух не в силах устоять перед энергией и нравственной категоричностью заокеанских потомков.
Пародийная направленность повести ощутима уже в намеренно утрированных О. Уайльдом зловещем пейзаже, замковом интерьере - привычных детерминантах готического жанра, функционирующих здесь как ироническая стилизация. Игровое начало пародии выявляется и в неожиданной авторской трактовке готических амплуа, что заставляет «вселенского злодея» появляться в обличьях галантного кавалера, денди, актера, мученика, преображает невинную заокеанскую героиню в активную поборницу справедливости, заступницу и искупительницу «прародительских» грехов, а прагматичное американское семейство - в культурных агрессоров по отношению к доброй старой Англии. Прихотливое смещение эмоциональных и нравственных акцентов, воссоздание эффекта на наименее пригодном для этого бытовом сюжетном материале, мгновенные переключения жанровых регистров (готика - пародия - сказка - притча), диалог обыденного, материалистического и возвышенного, готического сознания, поданный через призму непростых англо-американских контактов, - все эти черты вкупе позволяют говорить об оригинальности аранжировки извечной готической темы в повести-пародии О. Уайльда «Кентервильское привидение».
Л-ра: Вісник Донецького університету. Серія Б: Гуманітарні науки. – 1999. – № 2. – С. 99-104.
Произведения
Критика
