Р.Л. Стивенсон о духовном формировании писателя и его нравственном долге
И.В. Зборовец
«Откуда все-таки берутся поэты?» — размышляет руководитель литобъединения в романе Е. Евтушенко «Ягодные места». И в самом деле рождение писателя нередко содержит в себе загадку.
М. Горький только в молодости совершил «хождение по Руси», чтобы лучше узнать свою страну и народ. В дальнейшем он уже не менял так резко свой образ жизни и в то же время создавал значительные художественные произведения, опираясь на «внутренний опыт», врожденное знание человеческой психологии.
Но есть и другой тип писателя, в творческой деятельности которого много сходного с работой социолога, экономиста, журналиста. Такой писатель обдуманно выбирает область художественного исследования, «прибывает на место», вживается в «материал», стремится войти во все тонкости, нюансы человеческого поведения в данной общественной сфере и создает повесть, рассказ, поэму или драму. Именно так работала над своими романами «Жатва» и «Битва в пути» Г. Николаева. Писательница полагалась главным образом на то, что видела своими глазами.
Бывает и так: писатель вкладывает свой богатый жизненный опыт в одну-две книги и уже ничего значительного не создает. Сказывается нехватка «внутреннего опыта». Нередко это означает конец писателя.
Проблема соотношения внутренней и внешней жизни личности особенно актуальна в наше время. Замечено, что нынешнее молодое поколение быстро приобретает разнообразный опыт, но отстает в духовном отношении. Характер современной эпохи (при небывалом развитии системы образования) обусловливает в целом более позднее духовное созревание личности, в основном к 40-50 годам. В этих условиях такой феномен, как, например, М.Ю. Лермонтов, едва ли возможен. И это закономерно. В XIX веке художественная литература была центром духовной жизни общества (особенно в России). Об этом говорили В.Г. Белинский и Н.Г. Чернышевский. В нашем столетии границы интеллектуальных интересов человека невероятно расширились, и художественная литература перестала быть единственным средоточием духовной жизни нации.
Поэтому вопрос о духовном формировании художника слова в наши дни приобретает особое значение. С этой точки зрения много поучительного содержит творческая биография классика английской литературы Р.-Л. Стивенсона. Его произведения в нашей стране читают значительно больше, чем на родине создателя «Острова сокровищ».
Стивенсон как писатель — явление феноменальное. Годами прикованный к постели тяжелой болезнью, долгое время лишенный возможности обогатить свои впечатления наблюдениями над окружающей действительностью, он черпал познавательный материал главным образом из книг. Необычайная интенсивность духовной жизни (даже при ограниченности жизненного опыта) привела к тому, что молодой Луи рано почувствовал свое призвание и тайно от родителей начал готовиться к профессии писателя. Власть литературного вымысла полностью владела его впечатлительной натурой и вызвала неудержимое стремление к романтике путешествий и приключений. У Стивенсона был тот «внутренний опыт», который дает возможность писателю обратиться к любому материалу, находящемуся за пределами его собственных жизненных наблюдений. Он поставил перед собой задачу овладеть искусством художника слова и направил на это всю свою энергию и способности. Л. Борисов писал: «В книгах ему нравился и поражал порядок, целеустремленность, гармония расположения частей, органическое развитие характеров, — все то, чего он никогда не наблюдал в жизни» («Под флагом Катриовы»).
Стивенсон начинал с подражания великим мастерам. Чтение произведений классиков составляло обязательную часть его литературной учебы. Каждая книга, которую он читал, была им проработана и усвоена с большей пользой, чем целая бегло прочитанная библиотека. «В моем кармане непременно торчали две книжки, — вспоминал Стивенсон, — одну я читал, в другую записывал» («На рубеже веков»). Юный писатель сознательно имитировал стиль различных авторов. Это была длительная тренировка, сложный процесс выработки профессиональной техники, литературного вкуса, чувства ритма и гармонии. Он сочинял эссе, сказки, скетчи, поэмы и трагедии. По свидетельству Дж. Стюарта, биографа писателя, он трудился «с усердием и решимостью, наверное, непревзойденной в истории литературного ученичества» («Роберт Луис Стивенсон. Человек и писатель. Критическая биография»).
Подражание имело и некоторые издержки. В творчестве Стивенсона оригинальное, самобытное находится в сложном переплетении с различного рода заимствованиями. Пожалуй, убедительнее всего об этом говорит история создания романа «Владетель Баллантрэ». Толчком к его написанию послужила книга Ф. Марриета «Корабль-призрак». Здесь и возникла главная трудность: как вылепить характер Джемса Баллантрэ, чтобы он не повторял своих литературных предшественников? Стивенсон ощутил, что не в состоянии полностью освободиться от багажа прочитанного: «Итак, я положил ему быть ирландцем, но тут внезапно обнаружил, что на пути моем возникла непреодолимая преграда — тень Барри Линдона... Если я сделаю его ирландцем, ирландцем весьма дурного нрава и поведения, и события, о которых идет речь, разыграются в середине XVIII века, как же мне тогда обойти Барри Линдона? Этот негодяй осаждал меня, предлагая свои услуги; он представлял превосходные рекомендации, доказывал, что как нельзя лучше подходит для моей будущей повести; он, а может быть, и моя дурная натура нашептывали мне, что нет ничего легче, как прикрыть его устаревшую ливрею кружевами, пуговицами и позументами, и тогда сам Теккерей навряд ли его признает» («Как возник «Владетель Баллантрэ»). Поборов это искушение, Стивенсон нашел для своего героя прототип в жизни. Казалось, проблема была решена. Однако автор романа «Владетель Баллантрэ» впоследствии убедился, что его герой все равно напоминает критикам Барри Линдона. Вероятно, колоссальная начитанность Стивенсона в чем-то затрудняла индивидуализацию характера персонажа.
Читательские интересы Стивенсона ставили в тупик не одного исследователя. Даже Р. Олдингтон, анализируя круг чтения своего соотечественника, поражен диапазоном его литературных вкусов, калейдоскопом имен, свободным совмещением крайних противоположностей, соседством взаимоисключающих книг. Так возникала (существует и сейчас) легенда об идейной аморфности писателя, отсутствии у него определенных критериев, бессистемном, эклектическом характере чтения и полной интеллектуальной неразберихе. Такая категоричность уже вызывает сомнение. Думается, что именно в этой противоречивости и состоит индивидуальность духовного становления Стивенсона, своеобразие его напряженных нравственно-философских, морально-этических, художественных исканий. Что кажется странным Р. Олдингтону в «читательском формуляре» автора «Катрионы»? Совмещение таких произведений, как «Опыты» Монтеня, «Максимы» Ларошфуко, «Король Лир» В. Шекспира, «Виконт де Бражелон» А. Дюма, «Жизнь Гёте» Д. Льюиса, «Листья травы» У. Уитмена, «Эгоист» Д. Мередита? Но в эпоху Стивенсона они составляли круг чтения любого образованного человека. И там, где биограф писателя видит только «бессистемность», на самом деле существовала определенная направленность чтения.
Стивенсон большое внимание уделял изучению произведений лучших английских эссеистов Д. Рёскина, Т. Брауна, У. Хезлита, Д. Льюиса для выработки и шлифовки собственного стиля. Упражнениям такого рода он придавал большое значение еще в молодые годы. «Стиль — неизменная примета любого мастера» («Заметка о реализме»), — писал он. Многие годы Стивенсон тщательно совершенствовал манеру письма, опираясь на произведения выдающихся стилистов.
Второе ведущее направление в чтении писателя составили произведения романтиков, особенно В. Скотта, В. Гюго, А. Дюма, А. Виньи, В. Ирвинга, У. Коллинза и других. Было бы ошибкой считать, что он рассматривал творчество этих авторов только в плане литературной учебы. Такой узкий, прагматический подход не был характерен для Стивенсона. Произведения романтиков доставляли ему подлинно духовное наслаждение, питали его сердце и душу. Характеры горцев в романах «Похищенный» и «Катриона» Стивенсон создает с опорой на опыт автора «Уэверли».
Однако Стивенсон не был «чистым» романтиком. Он испытал сильное воздействие реализма. Ему было свойственно духовное тяготение к творчеству В. Шекспира, Г. Филдинга, О. Бальзака, В. Теккерея, Ч. Диккенса, Т. Гарди, Г. Флобера, Д. Мередита. У этих писателей он учился искусству психологического анализа. «Более других я обязан Шекспиру» («Книги, оказавшие на меня влияние»), — признавался Стивенсон. Чтение рождественских рассказов Диккенса пробуждало в душе писателя такое сочувствие к нуждающимся, что он испытывал желание немедленно выйти из дома и помочь бедняку. Любовь к У. Уитмену Стивенсон пронес через всю свою жизнь.
Глубокий след в духовной биографии Стивенсона оставили редкие, к сожалению, встречи с русской литературой (произведения Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского), в которой он черпал нравственную силу и оптимистический взгляд на жизнь. Произведения Ф.М. Достоевского указали ему путь художника-психолога. Стивенсон считал «Раскольникова» (французский перевод романа Ф.М. Достоевского) лучшей книгой, которую он прочитал за последние десять лет.
Известно, что для написания романа «Остров сокровищ» он использовал сведения из книги «Общая история грабежей и убийств, совершенных наиболее известными пиратами». А мемуары наполеоновского генерала Марбо вдохновили его на создание романа «Сент-Ив».
Личность Стивенсона-читателя ярко характеризует библиотека, собранная им в последние годы жизни на острове Уполу. Она была невелика по размеру, но полнее всего в ней были представлены произведения того жанра, в котором работал писатель. Это были книги о путешествиях и приключениях, особенно в Тихом океане. У Стивенсона всегда был повышенный интерес к приключенческому роману и похождения Рокамболя, Шерлока Холмса, героев произведений У. Коллинза он воспринимал как реальные. В его библиотеке имелось прекрасное собрание сочинений французских писателей Бальзака, Дюма, Гюго, Доде, Золя. На почетном месте стояли книги его друзей — Д. Мередита и Г. Джеймса. Беднее была представлена история, но мемуары и хроники всегда были у него под рукой.
Стивенсон неоднократно заявлял, что жизнь его души была намного богаче внешних впечатлений. Об этом свидетельствуют и его статьи «Книги, оказавшие на меня влияние», «Воспоминания о самом себе», «Нравственная сторона литературной профессии», в которых на первый план выдвинуты сложные проблемы духовного становления личности. Писатель считал, что в процессе усвоения богатств мировой культуры развитие читательских интересов занимает одно из ведущих мест. Поэтому написать историю своего формирования как читателя — это значит «создать нечто вроде собственного жизнеописания» («Книги, оказавшие на меня влияние»). В этой статье писатель как бы прослеживает этапы своих духовно-нравственных исканий. При этом он высказывает ряд принципиальных суждений о механизме воздействия книги на читателя, о способности художественной литературы «копать глубоко», захватывать все слои личности, потрясать эмоциональную сферу ее жизни. Стивенсон подчеркивал исключительное нравственно-этическое воздействие художественной литературы на читателя: «...пользы от нее для человечества на удивление больше, чем от всех иных искусств». Причины этого явления писатель искал в самой природе «изящной словесности», в ее безграничных познавательных, воспитательных и эстетических возможностях, в большей доступности книги по сравнению с живописью, музыкой, театром. Отсюда огромное духовное тяготение читателя к художественной литературе! «Она не навязывает ему мнений, в которых он впоследствии принужден разочароваться; не преподает уроки, которые потом надобно забывать. Она повторяет, располагает в ином порядке, проясняет уроки самой жизни; она отвлекает нас от самих себя, понуждает знакомиться с другими людьми и показывает нам хитросплетение бытия, причем не то, которое мы сами видим, но весьма существенно измененное — в нем не присутствует наше чудовищное, всепоглощающее эго.». Силу книги Стивенсон видит в ее верности правде жизни, в нравственной мощи философских обобщений, в очищающем человеческую душу катарсисе. Писатель отдает предпочтение книгам, которые способны укреплять надежду и мужество, учат видеть в человеке его лучшие стороны и поддерживают уверенность в жизненной борьбе.
Вместе с тем он указывал, что воздействие художественной литературы на сознание и чувства читателя — процесс глубоко интимный, внешне малозаметный, он связан с качественными изменениями духовного мира личности. Здесь все еще много загадочного, необъяснимого: «О произведениях искусства вообще мало что можно сказать; воздействие их глубоко и подспудно, как воздействие самой природы; они накладывают отпечаток на душу уже одним своим прикосновением; мы пьем их залпом, как воду, и внутренне хорошеем, а как это получается, и сами не знаем».
Выдвигая проблему духовного становления личности, Стивенсон рассматривает наиболее сложные явления. Он называет книги, воздействие которых становится ощутимым лишь в зрелом возрасте (и даже в этот период еще не достигает полной силы). Процесс обогащения духовного мира человека беспределен, однако существуют книги, перерасти которые нелегко. Этой способностью обладают лишь немногие читатели. В духовном превосходстве книги Стивенсон видел безграничные возможности приближения к высотам культуры.
В характеристике любимых книг проявилось критическое отношение писателя к буржуазной действительности. Он отмечал, например, что на страницах «Опытов» Монтеня его поколение найдет всевозможные примеры героизма и мудрости, которые уже не встретит в окружающей жизни: «Вся нынешняя дешевая благопристойность и нервическая преданность общепринятому, устоявшемуся окажется поколеблена, и оно постигнет (если только умеет по-настоящему читать), что этому есть серьезные причины; и еще одно оно непременно поймет в конце концов (опять же если умеет читать), что этот старый господин куда достойнее людей нынешнего поколения и взгляд его на жизнь куда благороднее».
По мнению Стивенсона, произведения художественной литературы больше всего способны подвести читателя к пониманию сложности человеческой натуры, когда в пределах одной личности сталкиваются и ослепительные достоинства и слабости, недостатки. В качестве примера он приводит роман Д. Льюиса: «Гёте нисколько меня не восхищает; он не чужд был, кажется, ни единого греха, свойственного гению, — он настежь распахнул перед читателями двери в частную жизнь своих друзей и не пощадил их чувств, окончательно и непереносимо оскорбив их... И, однако же, какой урок можно почерпнуть из его возвышенного служения искусству, из его искренней и верной дружбы к Шиллеру».
Здесь Стивенсон устанавливает определенную зависимость: чем сложнее, противоречивее духовный мир писателя, чем больше у него личных слабостей, недостатков, тем сильнее он как художник, тем успешнее он постигает сущность жизни и человека.
Существуют произведения, указывал далее Стивенсон, в которых особенно ярко отразилась человеческая натура автора: ясно представляешь себе духовный облик ее создателя, испытываешь сильное воздействие его личности. «Адресат ее удален от поверхности: ее воспринимают более глубинные слои нашей души; прочитав эту книгу, мы уносим с собой память о том, кто ее написал; мы словно коснулись надежной руки, встретили мужественный взгляд и обрели благородного друга; отныне возникли новые узы, привязывающие нас к жизни, побуждающие любить добро». Стивенсон, исследуя «загадки» нравственного воздействия на читателя, приходит к убеждению, что гении человечества не поучают, не занимаются скучным морализаторством и примитивной дидактикой, «они поднимаются на уровень искусства и делятся с нами собой, тем лучшим, что составляет их личность».
Для Стивенсона овладение искусством «профессионального» чтения было равносильно выполнению высокого гражданского долга. Он говорил о природном читательском даре, врожденной способности глубоко понимать написанное, но решающее значение придавал духовному уровню читателя.
«Способность читать по-настоящему встречается нечасто, — писал Стивенсон, — и далеко не всем ясно, в чем она состоит. Состоит же она прежде всего в широте ума — в том, я бы сказал, счастливом умении, которое дозволяет человеку легко признать, что он не во всем прав или что тот, с кем он не согласен, не во всем неправ». Книги помогают «расширить наше ограниченное поле познания и пробудить нашу дремлющую совесть».
Автор «Черной стрелы» указывал, что чтение обязательно предполагает сотворчество. Мы не только берем чужие, но и отдаем наши мысли книге. Читать же произведение, в которое вложены душевные силы писателя, — «значит умножить свой жизненный опыт и дать применение чувствам».
Стивенсон всегда помнил о нравственном долге художника слова. В полемике с «низменной, лживой, бессодержательной» буржуазной журналистикой писатель неизменно отстаивал социальное назначение литературы и искусства — разоблачать несправедливость и указывать путь к прогрессу. В статье «Нравственная сторона литературной профессии» он беспощадно разоблачил дельцов от литературы, стремящихся только к обогащению. Эта «алчная свора борзописцев» способна «навлечь всеобщее презрение на книги и чтение», дискредитировать благородную миссию писателя. Литератор, который уподобляется «тупому и жадному упырю», перестает быть гражданином. Стивенсон был глубоко убежден, что творческая деятельность художника «составляет самую основу его жизни и его главную радость, которая питает его духовно и дает ему средства к существованию». Он создает произведения не из корысти, а основываясь на внутренней потребности «защитить угнетенных и отстоять правду».
Стивенсон сознавал всю трудность выполнения этой задачи писателя в буржуазном обществе, где «грязный поток затопляет редкие высказывания хороших людей; зубоскальство, эгоизм и малодушие кричат с громадных газетных страниц, разбросанных на всех столах, в то же время как противоядие, заключенное в маленьких томиках, покоится нечитаемое на книжных полках».
Чтобы исполнить свой нравственный долг, художник слова, по мнению Стивенсона, должен «быть верным действительности и изображать ее с добрым намерением», «обо всяком предмете всегда и неизменно судить в самом возвышенном, самом благородном, самом бесстрашном духе». При этом писатель должен учитывать колоссальные познавательные возможности художественной литературы: «Все, что мы узнаем о прошедших временах, и почти все, что узнаем о времени нынешнем, достигает нас через посредство книг и газет, и даже тот, кто не умеет читать, все равно пьет из того же источника через вторые руки, из рассказов тех, кто читает сам». Когда Стивенсон писал эти строки, кино делало только первые шаги, а телевидение было еще фантастикой. Книги, журналы, газеты являлись важнейшим источником информации, а подавляющее большинство людей на земном шаре не умело читать и писать. Поэтому Стивенсон уделяет большое внимание обоснованию критерия искренности, правдивости художественного произведения. Он исходит из убеждения, что лгать и утаивать правду небезопасно. «Может оказаться, что именно то, что вы обошли молчанием, необходимо другому человеку, ибо то, что питает одного, для другого яд».
Такова сложная диалектика чтения. Учитывая особенности механизма восприятия, писатель акцентирует нравственную направленность своего произведения: «Он должен показывать добрые, здоровые, красивые стороны жизни; он должен с беспощадной откровенностью показывать зло и скорбь нашего времени, дабы пробудить в нас сострадание». Сферу нравственной жизни личности Стивенсон считал главной «территорией» писателя. При этом он помнил и о «долге разума», подчеркивал исключительную роль художественной литературы в формировании идейной убежденности читателя, его мировоззрения. Но у Стивенсона, человека другой эпохи, других взглядов, «долг разума» и нравственный долг писателя еще не слились воедино. Для нас эти два понятия неразрывны.
Сильная сторона суждений Стивенсона в другом. Он считал, что писатель не дает готовых жизненных рецептов, морально-этических схем, окаменевших навеки истин. «В литературе, как и в жизни, невозможно всегда быть правым». Литератор «глубоко и всеобъемлюще прозревает условия нашего бытия», исследует те явления действительности, «которые неизмеримо важнее всех прочих». Он формирует личность читателя, направляет нравственную работу его души, поднимает над прозой жизни. Именно здесь находится источник оптимизма, с которым Стивенсон оценивает перспективу отношений писателя и народа: «Совершенных книг не существует, но много таких, которые будут восхищать, совершенствовать или ободрять читателя».
Мысли Стивенсона о проблеме духовного формирования писателя, его нравственных обязанностях помогают понять социально-психологическую природу сложных процессов становления личности.
Л-ра: Литературная учеба. – 1987. – № 3. – С. 183-188.
Произведения
Критика
