Любовь в экстремальных условиях

Я читала текст, как будто разгадывала тропы в лесу, по которым ходила на охоту Зулейха Валиева. Беззвучно скользить, не вспугнув зверя, не нарушив покой свекровки, она научилась за пятнадцать лет брака с мужем, который был втрое старше её. Этот навык пригодился ей позже на берегу сибирской реки Ангары, куда она была сослана, как жена раскулаченного. Но уже без мужа. Его на глазах у жены убил Иван Игнатов − «красноордынец в остроконечном суконном шлеме с бурой звездой».

Судьба крутанула так, что именно он стал главным мужчиной для Зулейхи на следующие пятнадцать лет жизни. И когда вёрткий приспособленец Горелов покусился на её взаимоотношения с убийцей собственного мужа, она без промаха всадила пулю в глаз. Белке. Которая была в нескольких сантиметрах от глаз Горелова.

По мере того, как Зулейха открывала глаза на всё происходящее вокруг, менялась её жизнь, с такими же резкими разворотами. Тихая, покорная, «мелкая бабёнка с зелёными глазищами» в момент выбора становится сильной, решительной и жёсткой, выбирая самый крайний вариант, без компромиссов.

Весь роман построен на параллелях. Вот Муртаза, законный муж. Ни разу не назвал жену по имени, а только «женщина». Игнатов, комендант двадцати девяти душ, выживших зимой в землянке на правом берегу Ангары, вообще никак не называл её, лишь просил: «Останься. Останься…» И только в конце романа назвал по имени: «Уходи, Зулейха…»

Кто из них ей предпочтительней? − Сын. Юзуф. Дитя, рожденное после смерти мужа, прижатое на год к телу матери за неимением тепла и одежд. Прижатое к ней навсегда единой кровью, которую она давала сосать ему из своего пальца вместо материнского молока во время голодной зимовки… Страшно читать об этом.

− Ты – в меня, сынок, сердце моё. У тебя в жилах – моя кровь. Под мясом – мои кости… Я их не убивала. Сами умерли. От голода… И слышишь, сынок? Мы их не ели. Мы их похоронили. Ты просто был маленький, и всё забыл.

Эту фразу произносит не Зулейха, нет. Эти слова свекровь Упыриха говорила своему сыну Муртазе. Но как же схожа ситуация, при которой обе матери приносят в жертву себя, законы, нормы обычной жизни. Потому что жизнь, при которой приходится пробивать себе пальцы заострённой ложкой ради спасения ребенка, обычной не назовёшь. Но кто их осудит? Ведь даже лошадь встала поперек обоза с раскулаченными, препятствуя дальнейшему его движению, для того, чтобы накормить жеребёнка. И никакая Красная армия, никакая советская власть не сможет сдвинуть кобылу с места, не сможет оторвать потомство от её вымени. И обоз вынужден смириться:

«Игнатов снимает будёновку, вытирает раскрасневшееся лицо, зыркает на Зулейху сердито.

− Даже кобылы у вас – сплошная контрреволюция!»

За эту самую революцию и гибли люди. Умирали на пересыльных пунктах, голодали в вагонах-теплушках, тонули в ржавых баржах, замерзали в землянках, холодели от страшных аббревиатур ОГПУ, НКВД, ГУЛАГ...

Гузель Яхина будто сама проделала весь этот адский путь врагов народа. Доскональное знание исторических деталей как будто не оставляет в этом сомнения. Лишь только год издания книги и возраст автора говорит нам о том, что это не автобиография, а художественное произведение. А может, генетический зов предков водит рукой писателя, добавляя к сухим архивным справкам то, что и делает текст щемящим, берущим не за горло, а за неведомую точку в груди, в районе солнечного сплетения, когда на вдохе читаешь сцену расставания с сыном, а выдохнуть не получается, потому что сцена всё длится и длится, и ты сопереживаешь героине так, как будто это твой сын отправляется в неизвестность, а ты хоть заламывай руки, хоть вой от душевной боли на всю сибирскую тайгу, но будет так, как решил мужчина.

В книге нет сносок на татарские слова и выражения. Не всякий читатель догадается пойти за разъяснением на последнюю страницу. Но от этого только усиливается ощущение идентичности происходящего. Национальные названия одежды, мифических героев, предметов быта − бичура, улым, эни, кульмэк – органично ложатся в канву повествования, читаются и без перевода, а к концу романа воспринимаются как уже известные слова.

При всей беспросветности жизни, в лагере раскулаченных есть один совершенно счастливый персонаж, доктор Лейбе. Судьба дала ему на время испытаний надежную защиту – сумасшествие. Автор книги изобразила душевную болезнь в виде яйца, которое, как кокон, защищает врача от ужаса репрессий. Невидимая защита дана профессору для того, чтобы он сохранил свои знания и опыт, а в самый ответственный момент применил их по назначению, приняв самые важные в его жизни роды – у зеленоглазой Зулейхи.

Каждый в то время искал спасительный для себя кокон. Некоторые – в самогонке, другие – в рисовании Парижа на обломках фанеры, третьи – в стукачестве, четвёртые – в любви. При всей трагичности темы, эта книга рассказывает нам именно о любви. Здесь нет бытовых описаний интимных встреч. В лагере для ссыльных кулаков и деклассированных элементов всё очень жёстко, без маникюра и бантиков на платье. «Смерть была везде, Зулейха поняла это ещё в детстве». Но и жизнь была везде! А где жизнь, там и любовь…

Двадцать одну национальность насчитал комендант во вверенном ему для перевоспитания контингенте. Лукка Чиндыков, чуваш, сломленный такими же борцами за идею, как этот старший лейтенант НКВД, спасёт своему надзирателю Игнатову жизнь, бросившись в кипящую кашу из брёвен и пены. И это тоже любовь. Не к этому конкретному человеку, а к человеческому роду в целом.

«Ангара уже кишит тёмными спинами брёвен, словно стая гигантских рыб толкается в ручье… Слышно, как вдалеке, в караване, громко и страшно трещат брёвна».

Зачем стране нужно было столько леса, почему нужно было раскулачивать и отправлять в ссылку ни в чем не повинных людей, – таких вопросов в тридцатые годы прошлого столетия вслух задавать было нельзя.

Татьяна Таран, Владивосток

© md-eksperiment.org