«Уайнсбург, Огайо» Ш. Андерсона в контексте духовных исканий американской литературы 10-20-х годов ХХ в.
Н.Л. Якименко
В «Мемуарах», изданных в 1942 г., Ш. Андерсон писал: «При всем моем самомнении я сознаю, что был фигурой второстепенной». Критики широко цитируют это определение как «искреннее и точное», хотя на самооценку Андерсона в значительной мере повлиял тот устойчивый стереотип, который начал складываться при жизни писателя и поныне находит своих сторонников среди исследователей американской литературы. Андерсона объявляли писателем с неразвитым нравственным чувством и ограниченным социальным видением, художником, к которому истинная удача приходила скорее вопреки, чем благодаря его идейно-эстетической позиции. Но тем не менее интерес к творчеству Андерсона с годами не падал, а возрастал. Исподволь приходило понимание того, что лучшие произведения писателя, и в первую очередь «Уайнсбург, Огайо» (1919), были и остаются «полным и законченным выражением Америки».
Феномен Андерсона объясняли по-разному. И. Хау создал образ Андерсона — пророка Американской Мечты и американского индивидуализма, писателя, одержимого «идеей свободы — личной, полной и неограниченной социальными пределами». Хау видел в авторе «Уайнсбурга» «без вины виноватое» дитя эпохи 10-20-х годов, которую трактовал как время тотального социального отрицания в США, социально-безответственной проповеди «анти-успеха», индивидуалистического бунта против общественных устоев и моральных норм.
Совершенно по-иному оценивал творчество Андерсона М. Гейзмар, посвятивший писателю статью «Последний из патриотов маленького городка» (1943). Он приветствовал «Уайнсбург» как гимн уходящему в прошлое маленькому провинциальному американскому городку, как произведение, воспевшее тот здоровый, общинный этап в развитии американского общества, когда «необходимый — и плодотворный — коллективизм был слит с подлинным — и всесторонним — индивидуализмом».
В центре критических споров об «Уайнсбурге» не случайно оказалась проблема «личность и Америка». Андерсон придавал этой проблеме особую значимость. В «Уайнсбурге» Андерсон создал оригинальную «большую форму» — роман, складывающийся из отдельных сюжетно-законченных рассказов. Традиционный внешний сюжет в произведении отсутствует. Авторская концепция уходит вглубь, опираясь на те относительные связи, которые возникают между изображенными жизненными явлениями.
Автор «Уайнсбурга» стал, по словам Фолкнера, «отцом» для целого поколения американских писателей — Хемингуэя, Колдуэлла, Т. Вулфа, Дос Пассоса, Стейнбека и самого Фолкнера. А.М. Зверев заметил: «Когда появился ,,Уайнсбург”, говорили о литературном событии. А нужно было говорить о новом умонастроении, которое нашло свое художественное свидетельство».
Ключ к адекватному прочтению «Уайнсбурга» может дать лишь исторический анализ той духовной ситуации, которая складывалась в США в 10-20-е годы XX в.
10-20-е годы обозначились в истории США как время бескомпромиссного подведения итогов более чем двухсотлетнего развития американской цивилизации. Молодое поколение производило смотр исконным национальным идеалам и представлениям, устоявшимся традициям и авторитетам. «В те годы все были заняты одним: открывали или, вернее, открывали заново Америку. И даже эссе об Альфреде Стейглице тогда непременно начиналось с изложения психологической истории страны, и обсуждение ни одного вопроса не обходилось без новой теории Америки, американского характера или чего-нибудь еще в этом роде». «Уайнсбург, Огайо» Андерсона был включен в общий контекст яростных дискуссий об «Америке и американцах», которые развернулись в публицистике США в 10-е годы.
В 10-е годы публицистика США вышла вперед в освоении целого комплекса коренных проблем национального бытия и сознания. Работы литературных критиков Р. Борна, В.В. Брукса, Г. Менкена формировали новый взгляд на историю американской цивилизации и литературную историю США, утверждали значительность той роли, которую призвано было сыграть поколение писателей 10-20-х годов в становлении нового американского самосознания, прокладывали путь художественной прозе.
Особый интерес для исследователя творчества Андерсона представляют публицистические книги «Америка на пороге зрелости» (1915) В.В. Брукса и «Наша Америка» (1919) У. Фрэнка. Андерсон был дружен с Бруксом и Фрэнком, в своих статьях и работах 20-х годов часто ссылался на названные книги.
Из публицистических произведений 10-х годов «Америка на пороге зрелости» и «Наша Америка» наиболее примечательны значительностью и разностью отраженных в них позиций, тех направлений критики буржуазной Америки, которые избрали авторы; тех представлений об идеале человеческой личности, которые они отстаивали.
По мнению американского литературоведа Ф.Д. Хоффмана, книги Брукса и Фрэнка стали выражением принципиально единого взгляда на причину «морального банкротства старой Америки», «общеамериканского неумения жить самому нормальной здоровой жизнью и так же дать жить другим». Причина эта — пуританизм. Но то, что «пуританизм» для Брукса и Фрэнка становился знаком совершенно различных по значимости и социальной глубине явлений американской жизни, критик не отмечал.
Когда Брукс в книге «Америка на пороге зрелости» впервые назвал пуританскую теократию «самым влиятельным фактором в истории американской мысли», он имел в виду следующее. Пуританизм, утверждавший абсолютный характер божественного предопределения («представление о Боге, который не только все предопределяет, но и несет полную ответственность за практические дела нации»), стал главной препоной на пути развития в Америке глубоких социальных связей, чувства коллективной ответственности за судьбу нации, общей причастности к ее делам, без которых немыслимо существование гармоничной цивилизации.
А У. Фрэнк в 1919 г. в книге «Наша Америка» доказывал иное: пуританизм и пионерство повинны прежде всего в том, что они лишили американскую цивилизацию необходимой гармонии духовного и материального начал (а не личного и общественного, как было у Брукса), сформировали в Америке ущербный национальный тип: человека-практика, человека-экстраверта, чья энергия направлена только вовне, чья деятельность должна иметь всегда материальную, осязаемую цель; человека, который привык к самообузданию и самоограничению, который легко переносит жесткую регламентацию частной жизни; конформиста по натуре, не помышляющего о полноте индивидуального существования. «Суровый пуританский образ жизни должен был быть перенесен в Америку и здесь еще больше ужесточиться. Потому что на неосвоенном диком континенте такой образ жизни был оправдан, более того, возведен в ранг неоспоримой истины самими окружающими условиями. Пионер и пуританин встретились на основе единства психологии и темперамента».
Брукс отстаивал социально-активный идеал личности, который может быть определен как идеал «общественного индивида». А Фрэнк обосновывает определенно «эгоистический» идеал личности как «свободного индивида». Брукс утверждал, что индивид в Америке страдает от изолированности и эгоистической замкнутости на самом себе, неизбежных при отсутствии высоких личностно-значимых социальных идеалов и целей. Иными словами, страдает от недостатка благотворного, направленного «давления общества». «Чем глубже, настоятельнее и органичнее ты воспринимаешь давление общества, тем глубже и осознаннее, и плодотворнее ты воспринимаешь самого себя, и так ты становишься самим собой» — такова мысль Брукса, к которой он настойчиво возвращался в «Америке на пороге зрелости». Фрэнк же утверждает, что американский индивид изнемогает от «давления общества», жаждет быть предоставленным самому себе.
Бруксу был близок принцип гармонии общественного и личного начал: «самовоплощение личности», по его мнению, достижимо «через науку или литературу, или механику, или даже саму индустрию»; «вырабатывание подлинной человеческой индивидуальности» возможно только «через социальные формы активности». Фрэнка же вдохновляет мечта о независимости индивида от общества: для него путь к рождению личности в человеке лежит через полное раскрепощение его природных инстинктов, чувств, желаний, освобождение от бремени навязанных условностей и догм. В «Нашей Америке» в терминах, предложенных Бруксом, осваивались, приспосабливались к нуждам бунтующего поколения пленявшие новизной теории — примитивизм, психоанализ, свободная любовь.
Критики нередко отождествляли мировосприятие Андерсона с тем, которое было засвидетельствовано «Нашей Америкой» Фрэнка. Начало этому положили еще интерпретаторы 20-х годов, без сомнения провозглашавшие «Уайнсбург» «психоаналитическим документом», а самого Андерсона «фрейдистским» писателем. В первом фундаментальном труде американских ученых, посвященном литературе 10-30-х годов, его редактор М. Каули связал умонастроение, которое выразилось в «Америке на пороге зрелости» Брукса, только с пролетарской (социалистической) литературой, с именами К. Сэндберга, Э. Пула, А. Булларда, Дж. Рида, М. Голда. Духовную же тенденцию, в русле которой создано произведение Фрэнка, Каули описал как явление «плотского мистицизма», отнеся к числу его ярких свидетельств творчество Андерсона.
Такой угол зрения остается во многом типичным и для современных исследователей творчества Андерсона, хотя современные ученые далеки, как правило, от категоричности критиков 20-х годов.
Сопряжение же имен Брукса и Андерсона не встречается ни в одной работе, кроме «Нашей Америки» Фрэнка. Еще в 1919 г., выделив из современных литературных критиков Брукса, а из современных американских писателей Андерсона, Фрэнк удостоил их обоих звания «творцов самосознания Америки завтрашнего дня».
И те, кто сумел преуспеть в Америке, и те, кто потерпел жизненное поражение, ущербны с личностной точки зрения — вот лейтмотив рассуждений Андерсона об Америке в «Мемуарах», рассуждений, которые имеют непосредственное отношение к «Уайнсбургу». В чем же заключается та всеобщая американская болезнь, которая неумолимо поражает американцев, подтачивает здоровье нации? На этот центральный вопрос и искал ответа в «Уайнсбурге» Андерсон.
Впервые появились в «Уайнсбурге» и стали сквозными в творчестве Андерсона образы-символы стены и колодца — тех преград, которые отъединяют людей друг от друга, от светоносного потока жизни. Насколько органичны они для сути нового видения мира, принесенного в литературу Андерсоном, можно судить по программному для писателя рассказу с символическим названием «История человека» (сб. «Кони и люди», 1923). Постоянные образы-символы Андерсона предстают в этом рассказе в качестве центральных образов верной жизненной правде поэзии героя Эдгара Уилсона. «Люди сами окружили себя стенами и теперь томятся за ними, лишь смутно угадывая, что там, по ту сторону — тепло, свет, воздух, красота, сама жизнь...» «Люди повсюду роют для себя глубокие колодцы, все глубже и глубже зарываются в землю... Они не хотят этого делать, но колодцы становятся все глубже и глубже... свет и тепло жизни уходят все дальше и дальше из-за какого-то слепого упрямства людей, из-за нежелания понять друг друга» — такой видится герою-поэту и самому Андерсону освобожденная от деталей быта глубинная реальность современной Америки. Лишь то искусство, которое познало гнетущее одиночество человека среди людей, сможет проникнуть в скрытые истины окружающего человека современного мира — в это веровал Андерсон.
Творчество Андерсона как ни одного другого американского писателя «старшего поколения» 10-20-х годов оказалось созвучно умонастроению молодых писателей «потерянного поколения», переживших кошмар Первой мировой войны. Но в отличие от многих своих учеников и последователей Андерсон не воспринимает одиночество как фатальный закон человеческого существования. В конце жизни он вспоминал о времени работы над «Уайнсбургом»: «Наверное, я был тогда настолько самонадеян, что думал: когда в конце концов все эти истории будут рассказаны, они помогут преодолеть странную „раздельность” наших жизней, разрушить те стены, которые мы строим вокруг себя». «Человек на Земле не может один ни мыслить, ни чувствовать. Такие попытки неизбежно кончаются крахом, заводя в тупик, отгораживая от мира неприступной стеной» — вот символ веры Андерсона-художника. «Человек на Земле не может один» — эта простая и вечная истина звучала революционно в буржуазной Америке, где идеалом человека был провозглашен «одинокий индивид, который доверяет только себе и своей способности самостоятельно идти по жизни». «Роман в рассказах» «Уайнсбург» был направлен против крайнего индивидуализма как нормы, как философии американской жизни. Авторской позицией в «Уайнсбурге» стало отстаивание близкого к бруксовскому идеала личности как «общественного индивида», для которого вовлеченность в поток социальной жизни есть главное условие и источник саморазвития, залог ее полноценности. Движение главной идеи произведения объединило внутренним сюжетом 25 рассказов об «историях и людях Уайнсбурга», повествование об изломанных человеческих судьбах, похороненных надеждах, несостоявшихся личностях — нелепых «гротесках».
Пролог «Уайнсбурга», рассказ «Книга гротесков», вынесен за рамки собственно уйансбургской летописи, но играет в произведении роль идейного и эмоционального «ключа» к основной его части. Здесь открыто выражена та стержневая мысль, которая помогает рассказчику уайнбургских историй «понять многих и многое, непонятное прежде». Правда включает в себя множество взаимоисключающих понятий... Есть «правда» девственности и правда страсти, правда богатства и нищеты, бережливости и транжирства, легкомыслия и самозабвения... Как только человек захватывал для себя одну из правд, нарекал ее своею и старался прожить по ней жизнь, он становился нелепым, а облюбованная правда — ложью».
Рассказы об «историях и людях» Уайнсбурга распространяют, уточняют и объясняют первоначальную концепцию Андерсона в «Книге гротесков». Не жертвами давления «внешних сил», нивелирующего воздействия буржуазного общества, как полагает большинство отечественных исследователей, а невольными жертвами одиночества предстают в «Уайнсбурге» печальные «гротески», люди моно-идеи. Все герои-«гротески», бунтари и мечтатели, человеконенавистники и истинные христиане — братья в одиночестве. Они вынуждены думать и чувствовать в одиночку, а значит замкнуты в тесные рамки пережитых трагедий, нажитых предрассудков и пристрастий. Они лишены возможности сверить звучание своего голоса со звучанием других голосов и тем избавиться от многих опасных заблуждений. Они позволили одной «правде», одной идее вырасти в их сознании до гигантских размеров, а в итоге «эта правда заслонила для них весь мир». На первый план вышла в «Уайнсбурге» проблема социальной взаимосвязи людей.
Мир Уайнсбурга лишен гармонии, это мир разрушенных связей. Люди здесь изолированы друг от друга, жизнь личности изолирована от жизни социума. Взаимное отчуждение выступило в произведении Андерсона на первый план как главная причина странной деформации и отдельной личности, и человеческого сообщества в целом. Развитие личности и развитие социума в изображении Андерсона равно однобоко и равно гротескно. В американском социуме получила преувеличенное развитие и была возведена в абсолют одна из многих ипостасей жизни — жизнь практическая, обыденная, мелко деятельная. Религией и проклятием личности в Америке стало одиночество души.Созданная Андерсоном модель мира бинарна, и два ее элемента — личность и социум — неестественно отторгнуты друг от друга.
Форма романа, складывающегося из отдельных рассказов, соответствовала тому видению мира, которое нес в литературу Андерсон. Она была вызвана к жизни художественной задачей писателя, стремлением рассказать о мире раздробленном и фрагментарном, гармония и единство которого утеряны, но все-таки возможны. Писатель пытался, подчеркнув самоценность человеческой личности, сказать о пагубности ее изолированности.
Но если мир вымышленного провинциального американского городка, воссозданного на страницах «Уайнсбурга», раздроблен, лишен целостности, то художественный мир произведения, напротив, гармоничен. Расщепленный в отдельных рассказах на отдельные «полуправды» героев опыт человечества в общем контуре романа обретает целостность, многогранность, неоднозначность.
Объединяющее, гармонизирующее начало в «Уайнсбурге» связано с образом рассказчика. Рассказчик — носитель высшего, поэтического взгляда на мир. Он видит «много удивительных прекрасных черт в неприметных людях», подлинную красоту — в будничных происшествиях. Ему открыта прелесть природы родного края и благородный смысл труда человека на своей земле.
Рассказчик становится главным связующим звеном между центральными элементами художественного мира «Уайнсбурга» — личностью и социумом и всеми остальными его элементами и уровнями, протягивает нить от маленького провинциального городка к огромной Америке, от гротескового мира современного человека к излучающей гармонию вечной природе.
«Содрогаешься, думая о бессмысленности жизни, и в то же время, если здешний народ — это твой народ, любишь жизнь так, что слезы выступают на глазах» — такой идейно-эмоциональный тон задает в повествовании о нелепых людях Уайнсбурга рассказчик.
Образ рассказчика вступает в произведении Андерсона в сложное взаимодействие с образом главного героя — юного репортера газеты «Орел Уайнсбурга» Джорджа Уиларда. Голоса Джорджа Уиларда и рассказчика, голоса молодости и зрелости соединяются в истории выпестованного американской провинцией художника. В том, что и в роли рассказчика, и в роли протагониста выступает в «Уайнсбурге» художник, писатель (конечно, юный Уилард еще только мечтает о писательстве, но искра гения уже замечена в его школьных сочинениях учительницей Кейт Свифт), проявляется не столько приверженность Андерсона старой идее «красота спасет мир», сколько новый взгляд на искусство, взаимосвязанный с той концепцией личности, которую утверждал в «Уайнсбурге» Андерсон.
Труд писателя, художника для Андерсона есть деятельность, по самой природе своей исключающая замкнутость в узком эгоистическом мирке, требующая выхода на просторы реальной жизни, близкого «интимного» знакомства с людскими судьбами и потому противостоящая стихии гротесковости. «Если ты намерен стать писателем, нельзя баловаться словами. Лучше оставить мысли о писательстве, пока не будешь к этому подготовлен. ...Тебе понадобится знание жизни».
Рассказчик — зрелый художник ощущает себя частицей народной жизни, он осознал необходимость для человека принадлежать человеческому сообществу, быть «своим» в социуме и в то же время сохранять известную автономию, независимость суждений в рамках этого сообщества. Позиция героя-юноши по ходу повествования все больше сближается с позицией рассказчика. В образах рассказчика и главного героя воплощено авторское представление о полноценной личности как общественном индивиде.
«Уайнсбург, Огайо» Андерсона, так же, как и книга В.В. Брукса «Америка на пороге зрелости», был проникнут верой в желанность и возможность гармонизации отношений человека и общества. Произведения, созданные в конце 10-х годов, намечали путь возврата к гуманистической мечте о том, что свободный и творческий индивид может и должен стать социальной, духовной, нравственной опорой человеческого общества. «В 1920 году Утопия в США казалась все еще вполне осуществимой, так же, как и в России после 1917 года».
В XX в. обостренное чувство индивидуума, воспитываемое национальной традицией, приводит многих американских писателей-демократов к отрицанию индивидуализма как универсального уклада жизни «общества бизнеса». В «красные тридцатые», годы мощного общественного подъема в США, мировосприятие автора «Уайнсбурга» оказалось близко Хемингуэю, вложившему в уста Генри Моргана («Иметь или не иметь», 1937) почти андерсоновскую фразу: «Человек ни черта не может один», Стейнбеку, повторившему ее в «Гроздьях гнева» (1939): «Человек в одиночку жить не может».
«Роман в рассказах» «Уайнсбург, Огайо» положил начало особой духовной и жанровой традиции в американской литературе XX в.
Л-ра: Филологические науки. – 1989. – № 2. – С. 32-38.
Произведения
Критика
