Юджин О’Нил. Любовь под вязами
(Отрывок)
Пьеса в трех действиях
Действующие лица:
Эфраим Кэбот.
Симеон |
Питер } его сыновья.
Эбин |
Абби Патнэм.
Девушка.
Скрипач.
Шериф.
Фермеры-соседи.
Действие происходит в Новой Англии на ферме Эфраима Кэбота в 1850 году. Перед домом — каменная стена с деревянными воротами, за которыми — дорога в деревню. Дом еще в хорошем состоянии, поблекли лишь ставни, выкрашенные когда-то в зеленый цвет, да посерели стены от времени и непогоды. По обе стороны дома — два огромных вяза, они распростерли свои ветви над домом, как бы защищая его и подавляя одновременно. В них есть что-то от изнуряющей ревности, от эгоистической материнской любви. От каждодневного общения с обитателями дома в них появилось нечто человеческое. В ясную безветренную погоду они напоминают женщин, которые устало склонились над крышей и сушат волосы под лучами солнца. Когда же идет дождь — их слезы монотонно капают на крышу и, скатываясь вниз, исчезают в гальке.
Тропинка от ворот, огибая правый угол, ведет к узкому крыльцу. На втором этаже два окна — там спальни Эфраима Кэбота и его сыновей; на первом этаже — два окна побольше: кухня и гостиная. Шторы в гостиной всегда опущены.
Действие первое
Картина первая
Начало лета 1850 года. Все застыло в безветрии. В небе полыхает закат. Лучи уходящего солнца огнем зажгли верхушки вязов, но дом, укрытый их ветвями, выглядит мрачным и призрачным.
Открывается дверь, и появляется Эбин; спустившись с крыльца, он останавливается и смотрит направо на дорогу. В руке у него колокол, которым он оглушительно звонит. Перестав звонить, поднимает голову и в каком-то недоуменном благоговении долго смотрит на небо.
Эбин. Господи, до чего красиво!
Ему двадцать пять лет. Он высок, мускулист, у него приятное с правильными чертами лицо, выражающее непокорность и настороженность. Взгляд черных глаз напоминает взгляд загнанного, но не покорившегося зверя. Каждый день ему представляется клеткой, из которой он не в состоянии вырваться. У него черные усы и небольшая, чуть вьющаяся бородка. На нем грубая одежда фермера. Насмотревшись на закат и хмуро оглядевшись вокруг, он с остервенением плюет на землю и уходит в дом. С полевых работ возвращаются Симеон и Питер. Они значителъно старше своего сводного брата — Симеону тридцать девять лет, Питеру тридцать семь. Братья такого же высокого роста, крепко сколочены, широкоплечи и тяжеловесны; на вид они простоватее, грубее Эбина, но хитрее и практичнее. Многолетний физический труд несколько ссутулил их. С ног до головы испачканные землей, пропахшие ею, они тяжело ступают в своих тяжелых ботинках, к которым прилипли комья грязи. Остановившись у дома, братья поднимают головы и смотрят на небо, опираясь на мотыги. Жестокое выражение их лиц смягчается.
Симеон (восхищенно). Как полыхает!
Питер. Да.
Симеон (как бы думая о своем). Восемнадцать лет пролетело.
Питер. Чего?
Симеон. Восемнадцать лет, как Джен умерла, жена моя.
Питер. Я и забыл.
Симеон. А я вот не могу; все вспоминаю да вспоминаю. Тоска грызет. Волосы какие у нее были длинные-предлинные, как лошадиный хвост, и желтые-желтые, чистое золото.
Питер (безразлично). Да, преставилась. (Молчание.) А на Западе, золото, Сим, золото.
Симеон (все еще любуясь закатом, отрешенно). В небесах-то как полыхает.
Питер. По всему, это — знак! (Воодушевляясь.) Золото на небе — золото на Западе; золотые врата. Калифорния… Золотой Запад — золотые россыпи, Сим!
Симеон (в свою очередь воодушевляясь). Говорят, там золото под ногами — только подбирай. Прямо сокровище Соломона.
Еще некоторое время оба смотрят на небо, затем, опускают головы.
Питер (с горечью). А здесь же — камень на камне: что земля, что стены. Год за годом возводим их для него — я, ты, Эбин. И все для того, чтобы он замуровал нас в них!
Симеон. Мы вкалываем, силы тратим, годы! Холим эту проклятую землю. (Злобно топает ногой.) И все ради его доходов.
Питер. Если бы мы холили ее в Калифорнии — в каждой борозде отваливали бы по слитку золота!
Симеон. Калифорния далеко; почти на другом краю земли. А все же надо прикинуть…
Питер. Мне было бы нелегко бросить все это, где каждый клочок земли полит нашим потом!
Сидят в раздумье. Эбин выглядывает из окна кухни, прислушивается.
Симеон. Э-хе-хе! Может, он того… помрет скоро.
Питер. Кто знает?!
Симеон. А может, он уже… помер?
Питер. Трудно сказать…
Симеон. Уж два месяца, как от него ни слуху ни духу.
Питер. Вот в такой же вечер он и уехал. Ни с того ни с сего подхватился, и прямо на Запад… Что-то тут неладно… Он никогда не уезжал, разве что в деревню. Тридцать лет, а то и больше не покидал он ферму. С самой женитьбы на матери Эбина. (После паузы, зло.) А что если объявить его сумасшедшим? Суд признал бы.
Симеон. Он быстро всех судей скрутит. И труда ему не составит. Они ни за что не поверят, что он сумасшедший. Нет, придется ждать, пока помрет.
Эбин (со злорадной усмешкой). Чти отца своего!
Симеон и Питер, вздрогнув, смотрят на брата. (Ухмыляется; затем мрачно.) Я молюсь, чтобы он умер.
Симеон и Питер продолжают в изумлении смотреть на Эбина. (Как ни в чем не бывало.) Ужин готов.
Симеон и Питер (вместе). Эх-эх!
Эбин (глядя на закат). До чего красиво, господи!
Симеон и Питер (вместе). Золото — там. На Западе.
Эбин. Где — там?
Симеон и Питер (вместе). В Калифорнии!
Эбин. Ха! (Смотрит на них отсутствующим взглядом, затем медленно.) Ну ладно. Ужин стынет. (Скрывается на кухне.) Симеон (облизывая пересохшие губы). Я голоден.
Питер. Копченой свининой пахнет.
Симеон. Свинина — это хорошо.
Питер. Свинина есть свинина!
Они идут, задевая друг друга, плечо к плечу, как два вола, которые торопятся в хлев — к отдыху и корму. Огибают дом справа и скрываются; слышен скрип открываемой двери.
Картина вторая
Гаснет закат, наступают сумерки.
Видна кухня, посередине стол, сколоченный из сосновых досок, на нем три тарелки, свеча, буханка хлеба и кувшин с водой. Четыре грубых деревянных стула. В правом дальнем углу плита, в центре задней стены плакат, на котором изображен корабль и напечатано крупным шрифтом: "Калифорния". Посуда развешена на гвоздях, вбитых в стену. Чисто, прибрано, но чистота эта — казарменная, не домашняя, здесь не чувствуется женской руки.
Симеон и Питер, протиснувшись на кухню, грузно опускаются на стулья. Эбин берет с плиты отварной картофель со свининой, ставит на стол и присоединяется к ним. Все трое едят, не произнося ни слова. Симеон и Питер — торопливо, как звери, Эбин — нехотя, без аппетита, изредка бросая на них неприязненные взгляды.
Симеон (неожиданно обращается к Эбину). Послушай! Ты не должен о нем так говорить.
Питер. Ты несправедлив.
Эбин. Что говорить?
Симеон. Ну молиться, чтобы он умер.
Эбин. А вы разве не молитесь?
Молчание.
Питер. Послушай! Он наш отец.
Эбин (яростно). Но не мой!
Симеон. Вот ты — разве ты разрешил бы говорить о твоей матери такое, а?
Грубо ухмыляются.
Эбин (побледнев). С ним у меня нет ничего общего, а у него — со мной.
Питер. Подожди, доживешь до его лет.
Эбин. Я — в маму! Каждой каплей крови.
Симеон и Питер смотрят на Эбина с равнодушным любопытством.
Питер (как бы вспоминая). Слов нет, она была добрая и ко мне и к Симу. Она была доброй мачехой.
Симеон. Она была добра ко всем.
Эбин (встает и в смущении неловко кланяется каждому из них). Спасибо на добром слове. Большое спасибо. (Садится.)
Питер (после молчания). Она и к нему была добра.
Эбин (резко). И в знак признательности он убил ее!
Симеон (философски). Никто никого не убивает. Убивают обстоятельства. Вот кто!
Эбин. Старик загнал ее до смерти.
Питер. Он и себя загоняет до смерти. И меня, и Сима, и тебя. Но все мы, как видишь, живы. Еще.
Симеон. Его что-то толкает на это.
Эбин. Когда-нибудь он ответит мне за все! (Усмехнувшись.) Интересно, что же это за загадочное "что-то", которое толкает его?
Симеон. Понять трудно.
Эбин. Может, его толкает то же, что вас толкает в Калифорнию?
Симеон и Питер смотрят на него с удивлением.
Но никуда-то вы не уедете! Ни за каким золотом!
Питер. Кто знает!
Эбин. Где вы денег-то на дорогу достанете?
Питер. Мы можем и пешком. Если сложить все, что мы на этой ферме отшагали, до луны хватило бы!
Эбин. Вы не пройдете и половины пути, как индейцы с вас скальпы снимут.
Симеон (с мрачным юмором). Да мы сами с любого снимем!
Эбин (упрямо). Никуда вы не уедете, ждать будете, пока он умрет, чтобы получить свою долю.
Симеон (после молчания). Мы имеем на нее право.
Питер. Две трети принадлежат нам.
Эбин (вскакивает). Вам ничего здесь не принадлежит. Это ферма моей матери. Не он ли у нее ее оттяпал. Мать умерла, и теперь ферма моя.
Симеон. Ты расскажи об этом старику, когда он объявится, ставлю доллар — он от смеха надорвется. (Смеется; смех его похож на лай.)
Питер (смеется, подражая брату). Ха-ха-ха!
Симеон. Что ты имеешь против нас, Эбин? Ты таишь на нас злобу, по глазам вижу — давно таишь.
Питер. Да, да!
Эбин. Может, и таю. (Резко.) Почему вы всегда стояли в стороне, когда он заставлял надрываться ее? Почему у вас никогда не возникало желания защитить ее? Отплатить за то добро, что она для вас делала?
Симеон и Питер во все глаза смотрят на Эбина.
Симеон (после молчания). Ну, Эбин, а скотину поить ведь надо было!
Питер. А плотничать!
Симеон. Пахать!
Питер. Убирать сено!
Симеон. Раскидывать навоз!
Питер. Полоть!
Симеон. Подрезать деревья!
Питер. Доить коров!
Эбин (кричит). И возводить стену… камень за камнем… возводить, пока не окаменеют ваши сердца!
Симеон. Нам некогда было встревать в чужие дела.
Питер. Ты сам был достаточно взрослым, когда она умерла, — чего сидел сложа руки?
Эбин. Я тогда не понимал, что к чему. Это уже потом я уразумел, — после того как ее не стало. (Пауза.) О, я теперь понимаю ее, я на своей шкуре испытал ее страдания. Она приходит ко мне и днем и ночью, — что бы я ни делал. Варю ли картошку, жарю ли свинину, пеку пироги, развожу огонь, выгребаю золу — она приходит, чтобы помочь мне. И стоит у плиты, глаза ее слезятся от дыма и чада, она плачет кровавыми слезами точно так же, как плакала при жизни. Она не может спокойно лежать там, в могиле, — она не привыкла отдыхать.
Симеон. Она никогда ни на что не жаловалась.
Эбин. Она слишком уставала. У нее не оставалось времени, чтобы жаловаться. Вот что он сделал! (Мстительно.) Но рано или поздно я выскажу ему все, что о нем думаю, я буду кричать во весь голос! Мама еще отдохнет в могиле! (Садится и замолкает.)
Вновь Симеон и Питер смотрят на Эбина с нескрываемым любопытством.
Питер (после молчания). Как думаешь, Сим, какого дьявола он уехал?
Симеон. А черт его знает! Я возвращался с поля — вижу, выезжает из ворот. Лошадь надраена, сам одет с иголочки, щелкает языком, размахивает хлыстом. Хорошо помню — я заканчивал пахать, это в мае было, весной. Он поехал прямо на запад, навстречу золотому закату. "Куда собрался, отец?!" — кричу ему. Он придержал лошадь, посмотрел в мою сторону, глаза сверкнули змеиным блеском. Я даже подумал, что он того… пьян. "Не вздумайте бежать, пока не вернусь", — сказал он.
Питер. Вот удивился бы, если бы знал, что мы хотим удрать в Калифорнию!
Симеон. Я ничего не ответил. А он посмотрел на меня как-то странно, устало и сказал: "Каждый день я слышу, как куры кудахчут и петухи орут. Я слышу, как коровы томятся в ожидании, как все оживилось, и я больше этого выдержать не могу. Весной я чувствую себя проклятым. Я — как старый орешник, который скоро пойдет на дрова". Наверно, во взгляде у меня появилась надежда, потому что он добавил зло: "Ну-ну, не радуйтесь, я еще жив. Я поклялся прожить сто лет, и я проживу — назло всем. А сейчас, подобно пророкам, отправляюсь узнать промысел божий, уготованный мне весной. Давай-ка трудись", — сказал он еще и тронулся, что-то напевая. Я бы задержал его, если бы знал, что он трезв.
Эбин (с издевкой). Так уж и задержал бы! Ты боишься его. Он сильнее вас обоих.
Питер. Ну а ты? Ты что — Самсон?
Эбин. Я буду сильным. Я чувствую, как с каждым днем становлюсь сильнее и сильнее, в конце концов сила прорвется наружу. (Встает, надевает пальто, шляпу.) Братья наблюдают за ним, перемигиваясь. (Глядя в сторону.) Я ненадолго. Вернусь.
Питер. В деревню?
Симеон. К Минни?
Эбин (с вызовом). Да.
Питер (насмешливо). Нашел потаскушку.
Симеон (Питеру). Слышал? Сила растет в нем! Похоть в тебе растет, вот что.
Эбин. Минни красива!
Питер. Была красива! Лет двадцать назад.
Симеон. Кто угодно помолодеет, если изведет столько красок. Ей лет сорок, чтоб не соврать.
Эбин. Нет еще!
Питер. Если не сорок, то около того.
Эбин (с отчаянием). А ты откуда знаешь?
Питер. Все знают, если на то пошло, Сим знал ее, да и я потом…
Симеон. И отец может тебе порассказать кое-что. Он был первым.
Эбин. Отец?
Симеон (ухмыляясь). Да! Мы во всем его наследники!
Эбин (еле сдерживая себя). Более того, перещеголяли. (Распахивает дверь.) Я ей сейчас покажу!
Симеон (Питеру, подмигивая). Передумаешь, пока добежишь. Вон вечер какой! В такой вечер только целоваться!
Питер. Передумает, как пить дать.
Симеон и Питер ржут. Эбин выбегает, хлопнув дверью. Сбежав с крыльца и обогнув угол дома, останавливается у ворот, смотрит на небо.
Симеон. Весь в старика.
Питер. Точная копия!
Симеон. Они перегрызут друг другу горло.
Питер. Да! (Пауза. С тоской.) Может, через год мы уже будем в Калифорнии.
Симеон. Возможно. (Потягивается, зевает.) Идем спать. (Гасит свечу.) Братья уходят.
Эбин (простирая руки к небу). Сколько звезд, господи! Вон сверкает моя звезда, а вон там — его, и Симеона, и Питера, а там, вдали — Минни. И все мы — на одном небосклоне. Что, если я и впрямь поцелую ее. Она ласкова, как сегодняшняя ночь, глаза ее как звезды, у нее горячие губы, нежные руки, и пахнет она, как свежевспаханное поле. Она прекрасна, господи! Она прекрасна, и мне нет дела — грешила ли она до меня и с кем грешила. Разве грех не сладостен и каждый из нас разве не грешен перед тобой, господи?
(Уходит по дороге.)
Картина третья
Предрассветная тьма. Слева появляется Эбин. Ухмыляясь и что-то бурча себе под нос, направляется к крыльцу.
Эбин. Проклятый старый сквалыга! (Слышно, как он вошел в дом, поднялся по лестнице и стучится в спальню братьев.) Проснитесь!
Симеон (спросонья). Кто там?
Дверь распахивается, Эбин входит со свечой в руке. Освещается комната с покатым потолком. Она такая низкая, что только у задней стены можно стоять, выпрямившись во весь рост. Впереди большой топчан Симеона и Питера. Позади ложе Эбина.
Эбин (улыбается блаженно и похотливо). Это я!
Питер (зло). Какого черта…
Эбин. Ха! У меня есть кое-какие новости для вас.
Симеон (сердито). Мог бы их попридержать до утра.
Эбин. Да и так утро! Послушайте! Он снова женился.
Симеон и Питер (вместе). Кто? Отец?
Эбин. Взял себе особу лет этак тридцати пяти. Красивая, говорят.
Симеон (потрясен новостью). Брехня!
Питер. Кто тебе наболтал?
Симеон. Тебя разыграли, должно быть.
Эбин. За кого ты меня принимаешь? Вся деревня говорит! Эту новость принес проповедник из Нью-Довера. Наша новая мамаша из Нью-Довера, вот он все и знает. Он и сказал нашему проповеднику, что старик там женился.
Питер (ошеломлен). Ну и ну!
Симеон (вторя брату). Ну и ну!
Эбин (садится на кровать; с ненавистью). Разве он не порожденье ада? Это все назло нам — проклятый старый осел!
Питер (задумчиво). Да… Теперь все перейдет ей.
Симеон. Точно. (Понуро.) Ну что ж, если так…
Питер (быстро). Видит бог — так, Сим. А в Калифорнии — золото. Незачем нам тут оставаться, Сим.
Симеон. Я как раз об этом и думаю. (Решительно.) А что, если сегодня же утром и отправимся? А? Чего тянуть?
Питер. Меня это устраивает.
Эбин. Вы, наверно, пешком хотите?!
Симеон (с издевкой). Мы с большей охотой полетели бы, если бы ты одолжил нам крылья.
Эбин. Но лучше всего, пожалуй, на пароходе. Не так ли? (Извлекает из кармана помятый лист бумаги.) Подпишите это, и сможете отправиться на пароход. Я давно заготовил эту бумагу на случай, если вы соберетесь на Запад. Каждый из вас получит по триста долларов, если вы согласны свою долю продать мне. Ну?
Симеон и Питер с недоверием смотрят на бумагу. Молчание.
Симеон (озадаченный). Если он женился, то ферма…
Питер. Пусть он лучше скажет — откуда у него столько денег?
Эбин (наигранно). А я знаю, где они спрятаны. Давно знаю, мне еще мама сказала. Она знала, где они лежат. Это ее деньги, от ее фермы, он припрятал их от матери. По праву они мои теперь!
Питер. Так где ж они спрятаны?
Эбин (задиристо). Ха! Там, где без меня вам не найти. Мама однажды проследила за ним, а то так бы и не узнала…
Пауза. Все трое обмениваются недоверчивыми взглядами.
Ну так как?
Симеон. Не знаю.
Питер. Не знаю.
Симеон (смотрит в окно). Светает.
Питер. Пока что разведи огонь, Эбин.
Симеон. И дай чего-нибудь пожрать.
Эбин (с наигранной сердечностью). За этим дело не станет. С пустым желудком топать в Калифорнию трудно. (Идет к двери и многозначительно добавляет.) Но вам не обязательно топать, вы можете и пароходом. Все зависит от вас. (Останавливается в дверях и ждет.) Братья смотрят на него.
Симеон (подозрительно). А где ты пропадал всю ночь?
Эбин (с вызовом). У Минни! (Размеренно.) Шел и помышлял сначала только так — о поцелуйчиках, а как вспомнил, что вы тут мне про него и про нее наговорили, — ну, думаю, Минни, покажу я тебе! Добрался до деревни — тут-то мне и преподнесли эти новостишки. Как узнал — совсем осатанел и бросился бежать к ней, уже ни о чем не думая. (Прерывается. Затем нерешительно, но еще более вызывающе.) Увидел ее и не поцеловал, не отколотил… Ревел, как телок, и ругался. Был как бешеный… Она совсем струхнула… а я сгреб ее, и она стала моей. (Гордо.) Я взял ее. Она могла быть ваша, его, но теперь она моя.
Симеон (сухо). Влюбился, что ли?
Эбин (высокомерно). Любовь! Этого мне еще не хватало!
Питер (подмигивает Симеону). Я так думаю — он тоже собрался жениться.
Симеон. Что ж, она будет преданной женой для всех сразу!
Симеон и Питер ржут.
Эбин. А мне-то что, была б пожарче да поласковей. Главное, что она не его, а моя! (Уходя, задерживается в дверях; протестующе.) Не такая уж она пропащая, — есть куда хуже, держу пари. Поглядим на эту корову, которую старик подцепил. Уж она-то переплюнет Минни, попомните меня!
Симеон (вдруг). А может, ты и ее тоже того…
Питер. Ха! (Гнусно хохочет.)
Эбин (плюет от омерзения). Тьфу! Ее… здесь… когда он будет спать с этой… и обкрадывать ферму моей матери! Да я уж скорее вонючку или гадюку поцелую.
(Уходит.) Симеон и Питер подозрительно смотрят Эбину вслед, прислушиваются к его удаляющимся шагам. Пауза.
Питер. Пошел разводить огонь.
Симеон. Я бы предпочел смыться в Калифорнию, но…
Питер. Не выдумка ли это Минни? Не она ль его надоумила…
Симеон. Может, все это вранье насчет женитьбы. Лучше уж подождать и поглядеть на новобрачную.
Питер. Пока сами не убедимся, и подписывать ничего не будем.
Симеон. Да и насчет денег надо еще проверить! (Улыбается.) Ну а если старик и впрямь подцепил, продадим Эбину то, чего у нас никогда и не было.
Питер. Поживем — увидим. (Неожиданно разбушевавшись.) И пока он не вернется, — палец о палец не ударим! Пусть Эбин убивается, если хочет. Будем есть, пить и отдыхать вволю. И ко всем чертям эту проклятую ферму.
Симеон. Черт возьми, мы заслужили отдых! Хоть раз поиграем в богачей. Буду валяться в постели до самого завтрака.
Питер. Пока стол не накроют.
Симеон (после молчания, задумчиво). Какая она, наша новая мамаша? Как ты думаешь? Такая, как говорит Эбин? А?
Питер. Похоже!
Симеон. Тогда пусть она окажется дьяволом в юбке, чтоб ему захотелось поскорее помереть и провалиться в ад, где ему будет спокойнее.
Питер (с жаром). Аминь!
Симеон (подражая отцу). "А сейчас, подобно пророкам, отправляюсь узнать промысел божий, уготованный мне весной…". Готов поспорить, он уже тогда знал, что отправляется блудить, вонючий лицемер…
Картина четвертая
Кухня. Предрассветная синь. На столе зажженная свеча. Симеон и Питер заканчивают завтрак. Эбин сидит задумавшись, к еде он не притрагивался.
Питер (взглянув на Эбина, с некоторым раздражением). Думай не думай — что толку!
Симеон (с издевкой). Похоть покою не дает.
Питер. А Минни — что, у тебя первая?
Эбин (зло). Не твое дело! (Пауза.) Я о старике думаю. Сдается мне, что он близко где-то. Я чувствую, как чувствуешь приближение малярийного озноба.
Питер. Если он и появится, то не в такую рань.
Симеон. Как сказать! Может, он задумал поймать нас врасплох. Посмотреть, чем мы тут занимаемся.
Питер (инстинктивно поднимается со стула). Надо идти.
Симеон встает вслед за Питером. Оба тащатся к двери, но спохватываются.
Симеон. Дурак ты, Пит. А я и того хуже. Пусть видит, что мы не работаем.
Возвращаются к столу.
Питер. Правильно. Ну его к черту, пусть посмотрит, чем мы тут занимаемся.
Садятся. Эбин во все глаза смотрит то на Симеона, то на Питера.
Симеон (Эбину). Провались все пропадом!
Питер. Нечего вкалывать да пресмыкаться перед ним. Пусть катится ко всем чертям!
Симеон (Эбину). Ты говорил, что хотел бы быть единственным хозяином тут, — что же, можешь стать!
Питер. Вон коровы надрываются. Сходи лучше подои.
Эбин (радостно). А вы что — согласны подписать бумагу? Да?
Симеон (сухо). Может быть.
Питер. Может быть.
Симеон. Нам надо обдумать. (Повелительно.) А ты лучше иди потрудись.
Эбин (возбужденно). Теперь это опять мамина ферма! И моя! Мои коровы! Я буду сам, своими руками доить их! (Уходит через дверь в глубине.)
Симеон (после молчания). Вылитый отец.
Питер. Копия.
Симеон. Они перегрызут друг друга. Как собаки.
Эбин выходит на крыльцо, огибает угол дома. Небо начинает розоветь.
Эбин (останавливается у ворот и смотрит вокруг жадным и восхищенным взглядом). Красиво, черт возьми! До чего красиво! (Поднимает глаза — будто бросая вызов небу.) Моя ферма, слышишь? Моя! (Поворачивается и идет вглубь, к коровнику.)
Симеон и Питер закуривают трубки.
Симеон (кладет ноги в грязных ботинках на стол, откидывается на спинку стула и глубоко затягивается). А все же здесь здорово!
Питер. Да. (Подражает действиям брата.)
Пауза. Оба вздыхают.
Симеон (вдруг). А ведь он никогда не умел доить коров!
Питер (фыркнув). У него руки похожи на копыта.
Пауза.
Симеон. Ну-ка, достань-ка ту бутыль. Глотнем, что ли! Что-то внутри сосет!
Питер. Это мысль! (Берет с полки бутыль, два стакана и наливает виски.) За золото в Калифорнии.
Симеон. За удачу!
Они пьют, отдуваются, вздыхают, убирают ноги со стола.
Питер. Что-то не действует.
Симеон. Никогда так рано мы не прикладывались!
Молчание. Им явно не по себе.
Питер. Душно что-то тут!
Симеон (с облегчением). Пойдем подышим!
Они выходят, огибают дом, останавливаются у ворот и, онемев от восторга, смотрят на небо.
Питер. Красиво!
Симеон. Да.
Питер. Солнце, как и мы, спешит на золотой Запад.
Симеон (не в силах скрыть охватившее его вдруг волнение). Может, это последнее наше утро здесь.
Питер. Да, может быть!
Симеон (топнув ногой по земле и обращаясь к ней). Тридцать лет я питал тебя своим потом и кровью. Тридцать лет зарыл я в тебе, потом и кровью полил каждый клочок твой, убивался. Холил и нежил. Навозом, прости господи, — вот чем был для тебя я.
Питер. Да и я тоже.
Симеон. Да, Питер, и ты. (Вздыхает, затем сплевывает.) Ладно! По разлитому молоку не плачут!
Питер. А на Западе — золото! И свобода, может быть. Здесь мы были пленниками этих каменных стен.
Симеон (с вызовом). Ничьи и никакие не рабы мы больше. (Помолчав, с беспокойством.) Уж коли о молоке вспомнили, то как-то там у Эбина?
Питер. Наверно, доит.
Симеон. Наверно, надо б помочь. Хоть на этот раз.
Питер. Может, и надо. Коровы к нам привыкли.
Симеон. И любят нас. Они его мало знают.
Питер. Да. И лошади, и свиньи, и куры. Они его мало знают.
Симеон. Они знают нас, как родных, и любят. Это мы их поставили на ноги, мы их выходили.
Питер. Нет у нас теперь ничего!
Симеон (ему становится грустно). Я и забыл. (Вздыхает.) Ну что ж, давай хоть напоследок поможем Эбину, и ходу отсюда!
Питер. Давай.
Направляются к коровнику, но появляется Эбин, он, видимо, бежал, еле переводит дыхание.
Эбин (крайне возбужден). Они едут! Едут! Старый осел и его новобрачная. Я заметил их из коровника. Там внизу, за поворотом.
Питер. Как ты мог увидеть так далеко?
Эбин. Что я, как он, близорукий, что ли? И не узнаю нашу кобылицу и нашу коляску? Не различу двух людей в ней? А кто, кроме них, может… А потом я чувствую их приближение. (Изнемогает от нетерпения.)
Питер (сердито). Я не двинусь с места, пусть сам распрягает лошадь.
Симеон (тоже сердито). Надо поторапливаться. Собрать пожитки — да ходу, как только он объявится. Я не желаю входить в дом после его возвращения.
Направляются к дому.
Эбин (обеспокоен). Так вы подпишете бумагу до ухода?
Питер. Деньги — на бочку, тогда и подпишем.
Симеон и Питер поднимаются наверх укладывать вещи. Эбин торопливо входит на кухню, выглядывает из окна, затем подходит к плите и опускается на колени. Приподняв половицу, он извлекает холщовый мешочек, швыряет его на стол. Едва успевает привести все в порядок, как на пороге появляются братья. Каждый из них держит в руках по старому саквояжу.
Эбин (кладет руку на мешочек). Подписали?
Симеон (показывает бумагу). Вот. (Кивает на стол.) Деньги?
Эбин (высыпает деньги на стол). Здесь тридцать монет по двадцать долларов. Считайте.
Питер (перебирает монеты, одну-две пробует на зуб, составляет из них столбики). Шесть сотен. Ровно. (Сбрасывает столбики в мешочек и заботливо прячет его за пазуху.)
Симеон (протягивает Эбину бумагу). Держи.
Эбин (взглянув на бумагу, бережно складывает ее, также прячет за пазуху). Спасибо.
Питер. И тебе спасибо.
Симеон. На рождество мы пришлем тебе кусочек золота.
Симеон и Питер топчутся на месте, не решаясь уйти.
Питер. Ну, мы пошли.
Симеон. Ты выйдешь нас проводить?
Эбин. Нет. Я их встречу здесь.
Братья нерешительно направляются к двери и останавливаются.
Симеон. Тогда прощай.
Питер. Да, Эбин, прощай.
Эбин. Прощайте.
Симеон и Питер уходят. Эбин садится за стол, извлекает бумагу, поворачивается к печке и рассматривает ее. На лице его, освещенном солнцем через окно, — выражение отрешенности. Губы шевелятся — он читает. Тем временем Симеон и Питер выходят через ворота.
Питер. Там, у коровника, он распряжет…
Симеон (посмеиваясь). Держу пари, — он, как всегда, не в духе.
Питер. И она — рядом. Тут как тут.
Симеон. Давай подождем и посмотрим, какая она, наша новая мамаша?
Питер (усмехаясь). И поцелуем его на прощанье?
Симеон (тоже смеясь). Ноги мои готовы пуститься в пляс. Смех так и распирает меня.
Питер. И меня тоже.
Симеон. Думаешь, это потому, что мы выпили?
Питер. Нет. Ноги сами так и просятся идти и идти, прыгать и…
Симеон. Танцевать?
Пауза.
Питер (в замешательстве). Прямо удивительно!
Симеон (лицо его светится). Уроки кончились — начались каникулы. В первый раз мы свободны!
Питер. Даже не верится.
Симеон. Узда лопнула, преграды пали, каменные стены рухнули. Делай что хочешь!
Питер (глубоко вздохнув, риторически). Плевать мне, кому достанется эта проклятая ферма, эти груды камней. Берите, нам не надо!
Симеон (снимает калитку с петель). Мы уничтожим эту калитку и все калитки на свете.
Питер. Мы заберем ее с собой и по дороге сбросим в реку — на счастье, пусть плывет.
Слышен стук копыт, скрип колес. Симеон и Питер замирают на месте.
Входят Эфраим Кэбот и Абби Патнэм.
Эфраиму Кэботу семьдесят пять лет. Он высок, сухощав, жилист, в нем чувствуется большая сила, только тяжелый труд несколько ссутулил его. У него суровое, как бы высеченное из камня лицо, но что-то выдает в нем слабость и мелочное тщеславие. Маленькие, близко посаженные глаза постоянно сощурены, их взгляд цепок и пристален: Кэбот близорук. На нем глухой черный выходной костюм.
Абби Патнэм миловидная, полная сил женщина лет тридцати пяти. У нее круглое красивое лицо. Но его портит явная чувственность. Очертания рта подчеркивают внутреннюю силу и упрямство характера. Взгляд решителен. Но на всем ее облике лежит та же печать неустойчивости, непокорности и затравленности, что и на Эбине.
Кэбот (подавляя охватившие его чувства; сухим надтреснутым голосом). Вот мы и дома, Абби.
Абби (со страстью). Дома! (Взглядом обшаривает дом, не замечая застывших в стороне Симеона и Питера.) Красиво! Даже не верится, что этот дом — мой.
Кэбот (резко). Твой? Мой! (Пристально смотрит на Абби — она выдерживает его взгляд. Смягчившись.) В крайнем случае — наш. Я чувствовал себя одиноким здесь. Особенно весной. Этому дому нужна женщина.
Абби (она совладала со своим голосом). А женщине нужен дом!
Кэбот (кивает неопределенно головой). Так. (Вдруг раздраженно.) Куда все пропали? Почему так тихо? Почему они не работают?
Абби (замечает братьев. Встретив их холодный, оценивающий взгляд, говорит медленно). Вон два борова у ворот глазеют на меня, вместо того чтобы работать.
Кэбот (напрягая зрение). Это кто? Кажется…
Симеон. Это я — Симеон.
Питер. А это я — Питер.
Кэбот (взрываясь). Почему не работаете?
Симеон. Мы вышли приветствовать тебя, отец. Тебя и новобрачную.
Кэбот (несколько смущенно). А? Да-да… Это ваша новая мать, мальчики.
Она смотрит на братьев, они на нее.
Симеон (отворачивается и презрительно сплевывает). Вижу.
Питер (следует примеру брата). Я тоже.
Абби (с чувством превосходства). Я пойду. Мне не терпится осмотреть мой дом. (Медленно уходит по тропе.)
Симеон (с издевкой). Ее дом!
Питер (вслед Абби). Если там встретите Эбина, поостерегитесь говорить ему, что дом ваш!
Абби (вызывающе). Эбин! И Эбину скажу!
Кэбот (с презрительной усмешкой). Эбин придурок, ты не обращай на него внимания, весь в мать!
Симеон (язвительно смеется). Ха! Он весь в тебя, старик. Точная копия, твердый орешек. Он перегрызет тебе горло, дай срок!
Кэбот (повелительно). А ну, за работу!
Симеон (после ухода Абби подмигивает Питеру; насмешливо). Ну, Питер, как тебе нравится наша новая мамаша? Где ты ее подцепил, старик?
Симеон и Питер смеются.
Питер. Ты напрасно впустил ее в дом. Ее надо было пустить в хлев. Одной свиньей больше.
Симеон и Питер шлепают себя по ляжкам и покатываются со смеху.
Кэбот (так опешил от их наглости, что заикается). Симеон! Питер! Вы что-о?.. Вы пьяны?
Симеон. Мы свободны! Мы не нуждаемся ни в тебе, ни в этой проклятой ферме!
Питер. Мы уходим. Нас ждут золотые россыпи Калифорнии.
Симеон. Можешь хоть спалить все тут.
Питер. Пропади все пропадом.
Симеон. Мы свободны, старик. (Куражится.)
Питер (приплясывая). Свободны!
Симеон и Питер, издавая нечленораздельные звуки, затевают вокруг Кэбота дикий танец индейцев. Кэбот разъярен, однако опасается — не сошли ли они с ума.
Симеон. Мы свободны. Радуйся, что мы не скальпируем тебя!
Питер. Не поджигаем твою ферму и не убиваем скот!
Симеон. И не насилуем твою новую жену. У-оп!
Они в изнеможении останавливаются, хохочут.
Кэбот (сторонясь их). Помешались на золоте. Погубит оно вас, только грех от него.
Симеон (насмешливо). А может, ты хочешь, чтобы мы прислали тебе этого самого золота? Признавайся, старый греховодник, хочешь, а?
Питер. Золото есть не только в Калифорнии. (Отходит в сторону, чтоб старик его не видел, извлекает из-за пазухи мешочек с золотыми монетами, подбрасывает в воздух.)
Симеон. И не без следов греха также!
Питер. Мы сядем на пароход. У-оп!
Симеон. И поплывем навстречу свободе. У-оп!
Кэбот (в ярости кричит). Будьте вы прокляты!
Симеон. Мы не боимся твоих проклятий. У-оп!
Кэбот. Я упрячу вас в дом умалишенных!
Питер. Прощай, скряга!
Симеон. Кровопийца, прощай!
Кэбот. Вон отсюда!
Питер. У-оп! (Поднимает с земли камень.)
Симеон (следует примеру брата). Мамаша, должно быть, в гостиной.
Питер. Раз-два…
Кэбот (в страхе). Опомнитесь!
Питер. Три!
Симеон и Питер одновременно швыряют камни в окно гостиной, — стекло разлетается вдребезги.
Кэбот (в ярости). Я доберусь до вас и переломаю вам кости!
Те отступают перед ним, дурачась. Они скрываются за воротами, преследуемые Кэботом. Симеон уходит, унося под мышкой калитку. Кэбот возвращается, бессильный гнев душит его.
Голоса Симеона и Питера из-за ворот. Они поют песню золотоискателей на мотив старинной песни "О Сюзанна!".
"Вперед чрез горы и моря,
Там золото нас ждет.
В лотке намоет кто его —
Тот счастье обретет.
О Калифорния,
Любимая моя!
К тебе, о Калифорния,
Душой стремлюся я".
На втором этаже, в спальне справа открывается окно, и выглядывает Абби.
Абби (смотрит на Кэбота; с удовлетворением). Слава богу, мы видим их, кажется, в последний раз.
Тот не отвечает. (Продолжает тоном собственницы.) Здесь очень мило. Чудесная кровать. Это моя комната, Эфраим?
Кэбот (не поднимая головы, мрачно). Наша.
Она не может скрыть гримасу отвращения и захлопывает окно. (Неожиданно его пронзает мысль.) Они что-то натворили. Может, отравили скот. Или еще что-либо. (Сорвавшись с места, бежит к коровнику.) Дверь на кухню отворяется, входит Абби. Эбин сидит задумавшись. Она останавливается в дверях, смотрит на Эбина, оценивая его. Его молодость и приятная внешность пробуждают в ней смутное желание. Почувствовав присутствие постороннего человека, Эбин поднимает голову. Их взгляды встречаются. Эбин вскакивает, молча и сердито смотрит на нее.
Абби (самым очаровательным голосом). Тебя зовут Эбин, не так ли? А я — Абби. (Улыбается.) Что ж, я твоя новая мать, Эбин.
Эбин (зло). Будьте вы прокляты!
Абби (игнорируя его слова). Твой отец много рассказывал о тебе…
Эбин. Ха!
Абби. Не надо на него сердиться, он старый человек.
Долгая пауза. Они смотрят друг на друга.
Я не хочу разыгрывать перед тобой мать, Эбин. (Восхищаясь.) Ты такой большой, сильный. Мне хотелось бы быть твоим другом. Может быть, тогда тебе будет легче дышаться в этих стенах. Я даже попытаюсь наладить твои отношения с отцом. (С сознанием собственной власти.) Он мне ни в чем не откажет.
Эбин (горько усмехнувшись). Еще бы!
Они смотрят друг на друга. (Отводит глаза в сторону, он смущен. Боится попасть под влияние этой женщины, и в то же время понимает, что не в силах ее игнорировать: она, безусловно, привлекательна. Поэтому он кричит.) Убирайтесь к черту!
Абби (спокойно). Что ж, оскорбляй меня, если это доставляет тебе удовольствие. Ни на что другое я и не рассчитывала. Но я ни в чем тебя не виню. Будь на твоем месте, я, вероятно, испытывала бы то же самое. Если бы какая-то женщина захотела занять место моей матери… (От нее не ускользает, что упоминание о матери заставляет Эбина вздрогнуть.) Ты ее очень любил, должно быть. Я была совсем ребенком, когда лишилась матери. Я ее почти не помню. (Пауза.) Ну и неприязнь, я думаю, скоро пройдет. Бывают и хуже меня, а у нас к тому же много общего. Я как только взглянула на тебя — сразу это поняла. У меня была трудная жизнь — одни несчастья, и ничего взамен. Кроме работы. Осиротев, я должна была работать по чужим домам. Потом вышла замуж, он оказался алкоголиком, и мне опять пришлось идти по чужим домам. Потом умер ребенок, и мне казалось, что жизнь кончена. А когда умер муж, я даже обрадовалась, — я снова обрела свободу, но вскоре поняла, что свободна я лишь спину гнуть в чужих домах. И уже потеряла надежду когда-нибудь трудиться в собственном доме. А потом… Потом явился твой отец.
Во двор медленно входит Кэбот, смотрит на дорогу, по которой ушли сыновья. Прислушивается, — издалека слышна песня о Калифорнии. Кулаки его сжаты, лицо сурово, полно злобы.
Эбин (борясь с растущим влечением и симпатией, говорит резко). Он явился и купил вас, как покупают проститутку.
Кровь бросается ей в лицо, обида душит ее. Рассказывая о своей жизни, она увлеклась и была искренна. И тем обиднее ей сейчас.
А цена какова? На чем сошлись? Что он дает? (С яростью.) Ферму? Ферму моей матери, будьте вы прокляты. Но она моя!
Абби (насмешливо). Твоя? Ну, мы это еще посмотрим! (Вдруг.) А что, если мне на самом деле нужен дом? Мой дом! А ради чего б я пошла за такого старика!
Эбин (удовлетворенно). Я передам ему. Слово в слово.
Абби (улыбаясь). А я скажу, что ты лжешь, он мне поверит. И выгонит тебя отсюда.
Эбин. Вы дьявол!
Абби (торжествуя). Это моя ферма… это мой дом… это моя кухня…
Эбин (в ярости готовый ударить ее). Заткнитесь!
Абби (подходит к нему вплотную; ее лицо и тело выражают неприкрытое желание; медленно). А наверху — моя спальня, и там — моя кровать.
Эбин сбит с толку, растерян. (С обезоруживающей откровенностью.) Я никому не желаю зла… кроме врагов. Но если надо, я умею постоять за себя. (Дотрагиваясь до его руки.) Будем друзьями, Эбин.
Эбин (стоит перед ней как загипнотизированный. Затем, как бы опомнившись, отдергивает руку). Нет, старая ведьма. Я ненавижу вас! (Убегает.)
Абби (смотрит ему вслед, удовлетворенно). Ах, как хорош! (Переводит взгляд на стол; с гордостью.) Что ж, примемся за мытье посуды. (Улыбается.) Моей посуды.
Эбин выходит из дому, хлопнув дверью. Останавливается, заметив отца. Взгляд его выражает ненависть.
Кэбот (простирая руки к небу, не в силах сдержать ярость). Бог, всесильный бог, покарай непокорных моих сыновей!
Эбин (кричит). Ты! И твой бог! Всегда проклинаете людей, всегда придираетесь к ним.
Кэбот (не обращая внимания на Эбина). Я взываю к тебе, заступник сирых и покинутых!
Эбин (насмешливо). Иди к черту со своим богом.
Кэбот резко поворачивается, смотрит на Эбина. Они стоят друг против друга.
Кэбот (неприязненно). Вот ты, оказывается, какой! Я должен был бы знать. (Грозит пальцем.) Богохульствуешь, придурок?! Почему не работаешь?
Эбин. А почему ты не работаешь? Они ушли, я один. Я не могу работать за всех.
Кэбот (с презрением). Ты вообще ничего не можешь. Я хоть и стар, но таких, как ты, десятка стою! Из тебя никогда не получится мужчина. (Повелительно.) Ну-ка, пошли в хлев, пошевеливайся!
Отец и сын уходят. С другого конца деревни ветер доносит обрывки песни о Калифорнии.
На кухне Абби моет посуду.
Занавес
Произведения
Критика
