28.05.2018

Роберт Пенн Уоррен. Портрет отца

М. Кизима

«Портрету отца» суждено было стать едва ли не последним из прижизненно вышедших произведений поэта, прозаика, теоретика литературы, критика, публициста Роберта Пенна Уоррена (1905-1989), счастливо сочетавшего самые разные виды писательской деятельности.

Эту небольшую книгу трудно определить по жанру: автобиографическое эссе-воспоминание дополнено в ней циклом лирических стихотворений, созданным ранее, но переработанным специально для данного издания. Основные сюжетные линии и образы проходят сквозь обе части книги, стихи и проза взаимодействуют, не подменяя, а дополняя друг друга.

Поэтическое слово раздвигает рамки непринужденных, внешне непритязательных семейных мемуаров. Связь времен, непредсказуемое течение человеческой жизни, требующее постижения, сопряженность отдельной человеческой судьбы и судеб национальной истории — вопросы, занимавшие творческое воображение Уоррена на протяжении всей его жизни, становятся стержнем и этой, очень личной книги. Ее поэтическая часть озаглавлена «Mortmain» — «мертвая рука», или неотчуждаемое право собственности. Этот образ получает и буквальное, и метафорическое свое воплощение. Так, одно из стихотворений носит пространное заглавие: «После ночного перелета сын оказывается у постели уже пребывающего без сознания отца, чья правая рука вдруг поднимается вверх, словно ища контакта. 1955 г.» О том же эпизоде рассказывается и в прозаической части: прошлое, уходя в небытие, протягивает нам руку; только поняв и приняв его как свою неотчуждаемую собственность, человек может понять самого себя. Не случайно, начиная свое повествование, Уоррен пишет, что отец для него и поныне остается загадкой, и отнюдь не потому, что он, рассказчик, чего-то не знает собственно о нем самом. Напротив, с фактической стороны жизнь отца ему хорошо известна, но он мало что знает о семье, о родителях отца. Так попытка нарисовать «портрет отца» органично приводит Уоррена к рассказу о дедах и прадедах, о Гражданской войне и, все глубже к корням и истокам, к отцам-основателям Соединенных Штатов Америки. Прозаик вспоминает, как в юности они с отцом ездили по родному Югу, местам его детства. Это «сентиментальное путешествие» привело их к руинам дома, где некогда жила сестра Томаса Джефферсона и где его племянники учинили кровавую расправу над рабом-негром. Тогда эта трагическая история поразила Уоррена своей глубокой символичностью, позже она легла в основу поэмы «Брат драконов» (1953).

Портрет отца, при всей его биографической достоверности, при всей подчеркнутой личностности, «интимности» повествования, становится под пером автора «Всей королевской рати» и портретом поколения американцев-южан, вступавших в жизнь в последней четверти XIX века (на такое восприятие внимательного читателя настраивает, в частности, употребление артиклей в заглавии книги). Уоррен отказывается от хронологической последовательности, позволяя памяти и законам искусства выявить в потоке индивидуального существования наиболее значимое. Человек нелегкой судьбы, отец будущего писателя рано остался сиротой и вынужден был зарабатывать себе на хлеб насущный. Свою жизнь он начинал по образу и подобию американских пионеров: полным надежд, неутомимым и телом и духом. Рубил лес, строил дороги и города, когда-то процветавшие, но затем сошедшие на нет. Южанину Уоррену не дано было стать преуспевающим бизнесменом: в годы «Великой Депрессии» он обанкротился.

Итак, перед нами вместо «истории успеха» — «история неудачника»? Что же осталось в наследство? Сам проживший долгую жизнь, переживший немало горестей и поражений в быту и литературе, Уоррен внимательно собирает все нити, стремясь в предшествовавшем ему жизненном опыте выявить те формы и структуры, которые составляют реальную человеческую ценность. Отец, «человек, сделавший себя сам», узнаем мы, творил себя не только финансово, но и духовно. В его существовании душевная работа, самообразование занимали немаловажное место. Не раз писатель отмечает его свободомыслие, смелость, независимость духа. Шестнадцатилетний юноша, рубивший лес, сам выучил древнегреческий. Его старая грамматика перешла по наследству его внучке — дочери Роберта: живая традиция не обанкротилась. Отец читал Данте и Милтона, сам писал стихи. Не потому ли (задаемся невольным вопросом) у него не вызвало протеста желание сына всецело посвятить себя литературе? Не потому ли он так легко находил общий язык с друзьями и преподавателями сына, в частности с признанным поэтом и теоретиком литературы Джоном Кроу Рэнсомом, наезжавшим в гости к своему студенту? А подводя итоги, отец с полным правом скажет себе, миру и сыну: «Я прожил очень счастливую жизнь».

Со столь значительной географической и социокультурной дистанции трудно без риска ошибиться судить о том, смог ли бы на склоне собственного пути в таких же словах определить свою прожитую жизнь один из самых крупных и своеобразных мастеров американской литературы XX столетия, скончавшийся в ноябре прошлого года. Однако уже сегодня можно, ничуть не рискуя, сказать другое: лучшим книгам Роберта Пенна Уоррена выпала — и еще предстоит — долгая и удивительно насыщенная жизнь в умах и душах читателей.

Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – Москва, 1990. – Вып. 3. – С. 70-71.

Биография

Произведения

Критика