Своеобразие диалога в романе Уоррена «Войди в зелёный дол»
О.Н. Олейникова
Роман Уоррена «Войди в зеленый дол» значительно реже привлекает внимание исследователей, чем другие произведения писателя. В то же время именно этот роман позволяет особенно наглядно увидеть своеобразие творческой манеры писателя, разобраться в сложной поэтике его художественного мира.
Одна из работ, посвященных исследованию творчества писателя, названа «Паутина бытия». Действительно, все движения души человека, все события его жизни связаны в романах Уоррена бесчисленными нитями. «Жизнь, — пишет Уоррен в романе «Вся королевская рать», — это гигантская паутина, и если до нее дотронуться, даже слегка, в любом месте, колебания разнесутся по всей ее ткани, до самой дальней точки». Разрушение связей неминуемо приводят к разрушению самого человека. Вне этих связей человек не может существовать, как не может быть сегодняшнего дня без вчерашнего. Уоррен признает, что жизнь человека в этой паутине бытия не легка, груз ответственности, как правило, мучает его героев, воспринимается как бремя, тяжелая ноша. Но смысл жизни человека, по Уоррену, это постижение через прошлое, через историю, через постижение друг друга «нас самих, нашей общей принадлежности к человеческому роду, чтобы мы могли лучше встретить будущее».
В тот момент, когда, по определению Фолкнера, «...время, край, нация, американская земля все быстрее и быстрее мчали навстречу отверзшейся бездне своей судьбы», Уоррен сохранил непоколебимую веру в истинную ценность искусства, веру в силы человека, способного пережить любые кризисные ситуации и выйти из них победителем. Он уверен, что мы еще недостаточно хорошо знаем потенции человеческого духа и задачу современности видит в постижении человека.
Нам представляется интересным и продуктивным для понимания художественного своеобразия романа Уоррена «Войди в зеленый дол» анализ особенностей построения диалогической речи.
Одна из сквозных проблем творчества Уоррена — одиночество человека, разрушение связей между людьми, которое ведет к разрушению личности, и в то же время — поиски человечности. «Войди в зеленый дол» — роман о любви и о романтической иллюзии любви, которая становится для всех жителей долины Спотвудон своеобразным убежищем.
Сам образ долины, затерянной среди холмов, с ее дорогой в никуда, с закрытым лесом и горами горизонтом, долины, где «все, что случалось прежде, словно исчезало, будто и не бывало», становится символом стремлений человека спрятаться от мира. Уоррен предлагает своеобразную робинзонаду, идиллическую любовь, которая позволяет замкнуться друг в друге, вместить мир в любящем сердце. Но эта робинзонада предваряется страшной, угнетающей картиной, перемежающей образы грязи, тумана, крови: «Там, вдали, в пелене тумана и моросящего дождя, дорога, лес и облака над обрывом слились в сплошную грязно-серую завесу, словно хляби небесные обрушились на мир, чтобы потоками мутной воды смыть его весь без остатка... Вода в нем (ручье — О. О.) бурлила и вздувалась подле скатившегося с обрыва валуна, в течение уносило белые с рыжими пятнами клочья, похожими на кровавую пену, что рвется из ноздрей загнанной лошади...»
Символическим центром этой долины становится лежащий без движения, парализованный Сандерленд Спотвуд. Все персонажи романа так или иначе связаны с этой фигурой, каждый из них, подобно Анджело, заглядывает в глаза этого сфинкса и видит, «что глаза глядят на него, что они живые и жадно следят за ним». Этот образ гниющего заживо, теперь уже немолодого Сандерленда воплощает в себе ту нереальность, иллюзорность, которая манит героев романа.
Рядом со своим мужем многие годы стареет Кэсси Спотвуд, постепенно теряющая чувство реальности. Для нее неразрешим вопрос: «Как это сразу отличают действительное от того, что только чудится?». Кэсси утрачивает и восприятие пространственной перспективы. У нее бывали дни, когда, засмотревшись на что-нибудь неподалеку, она забывалась, и взгляд ее помимо ее воли ускользал куда-то вдаль». Подобным образом происходит и разрушение времени: «Не зная, давно ли смотрит на него, она поняла, что уже прошло сколько-то времени с тех пор, как он появился; секунда ли прошла или вечность, трудно сказать, потому что, когда глядишь вот так в пространство, со временем происходит что-то странное».
В этом мире, в этой безмолвной долине, в старом, пропахшем пылью доме герои романа пытаются постичь законы человеческого бытия. Замкнутость места действия, оторванность долины Спотвудов от шумного, наполненного разноголосицей мира, изолированность героев подчеркивают их духовное одиночество. Каждый из героев как бы заключен в тюремную одиночную камеру. И если для. Анджело тюрьма вполне реальное понятие, то для Кэсси сама жизнь со Спотвудом уподобляется тюремному заключению, а Гилфорт, потративший столько сил для достижения материального благополучия, становится сам себе тюрьмой. Но отделенные друг от друга тюремной стеной, люди перестают нуждаться в слове, приходят к немоте. Слово перестает выполнять свою функцию: оно не отражает состояния героя, оно обманывает. Познание мира, познание друг друга идет вне пределов словесного диалога. Физическая немота Спотвуда, немота одиночества Кэсси, косноязычие Анджело закономерно соседствуют с разрушенным диалогом Кэсси и Маррея Гилфорта, в котором один лжет, а другой не слушает, с мучительным диалогом Кэсси и Сая Грайдера, где слова лишь искаженное отражение прошлой боли.
По мнению Уоррена, одиночество люден в этом мире ведет к потере слова. Словесный диалог заменяется сложным диалогом подсознания, диалогом человеческой природы, пробивающейся через преграды слова. Первая часть романа удивляет отсутствием диалогов. Словесное общение главных героев затруднено косноязычием итальянца, случайно очутившегося в долине. Даже жесты героев пока еще не направлены к другому человеку: они связаны только с двигательной деятельностью. Руки Анджело легко делают привычные для него дела, но в то же время он мучительно подбирает слова, чтобы ответить на элементарные вопросы Кэсси. Слова отстранены от говорящего. Так, Кэсси, пытаясь начать разговор: с Анджело, воспринимает свои слова как посторонние: «она... услышала, как кто-то ее голосом задал этот дурацкий вопрос». Первоначально диалог между героями осуществляется только на уровне жестов: Анджело «посмотрел на нее», «подтолкнул к ней стакан», она «покачала головой», она «не знала, что ответить». Но постепенно меняется характер жестов, а затем герои открывают для себя и слово. По слогам произносит Анджело свое имя и по слогам же повторяет его Кэсси, «словно пробуя имя на вкус». Трудно, через немоту герои идут навстречу друг другу. Постижение другого человека позволяет героям обрести способность говорить. Слова Кэсси лишь тогда обретают способность отражать чувства и мысли, когда они впервые обращены непосредственно к Анджело; именно к нему и только к нему. И эти слова о ее вере в невиновность Анджело позволяют ему впервые почувствовать себя защищенным от страшной угрозы Гвидо Альточчи. Для Анджело, пытающегося спастись от преследований, жизнь в долине, этот сон наяву, — надежное убежище, так как разве «дано им из реального мира проникнуть в мир чужого сна?». Но жизнь в доме, наполненном тенями и непонятными звуками, рядом с безмолвной женщиной оказалась мучительной, так как именно здесь Анджело особенно отчетливо понял, «как велик мир и как он одинок в нем».
В начале романа жизнь для него — лишь дорога, по которой вечно, бесцельно шагают его ноги. Но однажды остановившись, он впервые пытается понять, осмыслить свое существование на этой земле. Долина заставила его прислушаться к самому себе. Процесс постижения самого себя оказался настолько трудным, болезненным, что Анджело ежедневно пытается спрятаться, убежать от того непонятного, что происходит в нем, находя временное убежище в работе. Но постижение себя, как считает Уоррен, способствует появлению светлого в темных глубинах души, позволяет услышать свой голос и голос другого.
Анджело не хочет установления диалога с Кэсси, он чувствует, что слову предшествуют изменения в душе. Но слова мучительно ищут выхода. «Он старался не слушать ее. Он весь напрягся и дышал медленно и тяжело. Он старался остановить самого себя, помешать тому, что сейчас должно было произойти. Но не слышать было нельзя... Он весь еще сопротивлялся... По вдруг что-то будто лопнуло в нем, как сухая древесина, которую медленно гнули, и он услышал свой голос». Так, в муках рождается диалог этих двух одиноких, выкинутых из жизни, обманутых ею людей, обретение ими друг друга.
Возникновение словесного диалога знаменует собой начало перерождения героев. Особенно обостренно это воспринимает Кэсси, так как для нее, никогда не знавшей, что значит быть счастливой, любовь к Анджело — начало не просто новой жизни, но начало самой жизни. Недаром первая ее мысль после пробуждения в комнате Анджело: «Я будто только родилась». Изменяется и все вокруг: «Все вокруг было живое, и все сверкало, будто и мир только сейчас родился».
И Кэсси обретает способность говорить и способность слушать, то есть только теперь Кэсси готова к словесному диалогу.
Любовь возрождает Кэсси к жизни. Для Анджело игра в любовь, иллюзия любви — еще одно убежище от самого себя. Он понимает, что ему надо еще пройти долгий путь, чтобы достичь Кэсси, чтобы и его слова не колебались отчужденно в воздухе. Но Анджело пытается обмануть себя и жизнь.
Впервые увидев в этой женской фигуре в старой бесформенной мужской куртке маленькую, беззащитную, любящую его женщину, Анджело создает особый, вечерний мир, мир, нереальный, отделенный от дня, о котором нельзя даже и думать днем. Но вечерний мир без прошлого и будущего не может существовать долго. Как ни старается Анджело оттянуть этот момент, но мир вечера «начинает распространять свое влияние на мир внешний». Перерождение Анджело протекает медленно, подавляемое его нежеланием выходить из этого нереального мира. И именно поэтому немота по-прежнему и даже с новой силой наступает на него: «он пытался сказать ей что-нибудь ласковое. Но не всегда находил слова. Находить их становилось все труднее. Слова не шли на язык». Немота Анджело теперь является следствием беспокойства, возникающего в таких глубинах его души, куда он никогда не заглядывал, беспокойства, «сперва неосознанного, смутного, постепенно переходящего в тревогу».
Анджело все чаще чувствует, что снова превращается в живого человека, несмотря на все попытки спрятаться в мире иллюзий. И опять жест заменяет слово, безделушка в кармане облегчает немой диалог. Но вот уже и спасительный подарок — флакон духов – вдруг разрушает иллюзорность этого мира, напомнив далекий, реальный мир прошлого Анджело, о котором он не хотел бы вспоминать. Даже жесты теперь вызывают смущение и тревогу, так как помимо желания Анджело они вдруг обнаруживают его затаенные чувства, его стремление вырваться из пут одиночества, его жажду любви, счастья, радости.
Анджело не смог полюбить Кэсси, но только чувство этой женщины к нему было способно разбудить в нем человека, вызвать в нем естественные чувства любви, сострадания. Именно с ней он впервые ощутил страшное и радостное чувство понимания других людей, почувствовал в себе силы нести ответственность за другого человека. И Анджело, наконец, понимает, что «красное платье, лакированные туфли, черные кружева на белой коже, умело и расчетливо вызванная страсть» — все это было ложью, ложью самому себе.
Любовь к Шарлин означала возвращение Анджело в реальный мир из мира грез, в мир жестокий, страшный, в котором он опять слышит вслед себе — «грязный даго». Но теперь Анджело возвращается в этот мир, обогащенный чувством любви, способностью вести диалог.
Восстановление или разрушение диалога становится проверкой для героев их человеческой сущности. Так, восстанавливается диалог Кэсси и Сая, ее слова, обращенные к нему теперь словно из далекого прошлого пробиваются к его душе. Но невозможен диалог по-прежнему для Кэсси и Гилфорта, так как один из возможных собеседников (Гилфорт) все еще не обрел способности слышать другого. Для него оказались непреодолимы тюремные стены эгоизма, мелкого тщеславия, подчиненности своей жизни привычному укладу, иллюзорному благополучию. Он не может перешагнуть через все это, чтобы пробиться к другому человеку, и Гилфорт ненавидит теперь Кэсси за то, что она была счастлива и этим своим счастьем обнаружила иллюзорность тех ценностей, за которые он держался.
Писатель-гуманист Роберт Пенн Уоррен в романе «Войди в зеленый дол» вновь утверждает невозможность человека укрыться в свой, отъединенный от других людей мир. Через особое построение диалогической речи он показывает разрушающую силу разъединенности людей и в то же время возможность обретения человеком вновь слова как средства восстановления связей между людьми.
Л-ра: Проблемы поэтики в зарубежной литературе ХIХ-ХХ веков. – Москва, 1989. – С. 64-70.
Произведения
Критика
