О специфике повествовательной структуры «Любви Психеи и Купидона» Жана Лафонтена
Е.В. Казак
Ко времени создания повести «Любовь Психеи и Купидона» (1669) Лафонтен был известен как автор contes — «сказочек», нескольких книг басен и имел авторитет писателя классицистического толка. Его приверженность классицизму подтверждалась одним из важнейших творческих принципов: использованием древнего сюжета. Однако понятие «древний» для Лафонтена значило не столько античный, сколько широко известный, давний. В баснях он разрабатывает сюжеты из Эзопа, Федра, Бабрия, в «сказочках» использует более близкую литературу — новеллистику Возрождения, в повести «Любовь Психеи и Купидона» — древний миф о любви, противостоя его искусственно-галантной трактовке и тем предупреждая «вкус конца века».
Литературоведы называют «Любовь Психеи и Купидона» то повестью, то романом, не аргументируя эти определения и оставляя вопрос о жанре открытым. Анализ произведения показывает, что его жанровая природа, действительно сложна и в определенной мере эклектична.
Повествование о любви Амура и Психеи перемежается рассказом о четырех друзьях-литераторах: Аканте, Аристе, Геласте и Полифиле, которые становятся слушателями и критиками. Лафонтен представляет их как любителей древности, которые собрались выслушать «приятный рассказ» Полифила на античный сюжет. Каждый из литераторов тяготеет к определенному художественному стилю: «Акант предпочитает стиль трогательный, Полифил — цветистый, Арист серьезен, ему более всего импонируют сюжеты, вызывающие сострадание, Геласт весел и склонен защищать комедийные ситуации». Лафонтен как бы демонстрирует возможность разной интерпретации одного и того же античного сюжета, полемизируя с теми, кто видит в обращении к античной тематике, сюжетике сковывающее начало. Отсюда программно-декларативное указание на источник в авторском предисловии «Apulee me fournissoit matière...». Это заявление перекликается с общей концепцией отношения Лафонтена к античности, сформулированной им в знаменитом письме к аббату Юэ.
Конкретно воссозданный фон (Версаль утром, зверинец, оранжерея), беседы героев о постройке дворцов, о внутреннем убранстве Версаля, о красоте его фонтанов и барельефов переносят в атмосферу Франции XVII века и подготавливают восприятие рассказа Полифила как современной обработки античного мифа.
Лафонтен добивается объединения высокого мифопоэтического сюжета с реально-бытовым началом, которое выступает в описании места, где происходит обсуждение. И хотя здесь нет «низких» подробностей, однако конкретизация места действия, перенесение его в Версаль (как образец вкуса) содержит в себе к социальную характеристику литераторов, людей светских, имеющих доступ в королевскую резиденцию. И если Буало утверждал существование только двух дефиниций: хорошего и дурного вкуса, то Лафонтен, который выступал противником Перро в «Параллелях между новыми и древними...» (1688), введением нескольких персонажей, наделенных разными вкусами, объективно явился его предшественником.
В «Метаморфозах» Апулея вставная новелла-сказка о Психее начинается по всем правилам сказочного зачина: «Жили в некотором государстве царь с царицей. Были у них три дочки-красавицы». Лафонтен, следуя традиции новеллистических сборников, обрамляет рассказ о приключениях Психеи спором об особенностях этого мифа, создавая атмосферу, близкую образованному читателю его времени. Если Ш. Сорель в «Сумасбродном пастухе» (1627) комментарий выносит за рамки художественного текста, то Лафонтен вводит его в текст, прокладывая пути тому особому жанру эстетической полемики, который воплотится позднее в знаменитых «Параллелях» Перро.
Введение многочисленных стихотворных вставок, перемежающих повествование, объясняется не только особенностями дарования Лафонтена-поэта, но и желанием создать новый стиль, который бы синтезировал ранее существовавшие: «В таком рассказе, как мой, который совмещает чудеса с приятной болтовнею и способен позабавить даже детей, следовало бы от начала до конца быть игривым, стремиться к галантности и — одновременно — к шутливости», — пишет Лафонтен в предисловии. Возвышенные чувства, согласно поэтике классицизма, излагаются возвышенным стилем, но не только с требованиями классицизма связано введение поэтических вставок, делающих рассказ галантным и изящным. Лафонтен, желая создать особую поэтическую атмосферу, возвращается к прозометрической структуре высокого романа первой половины века, к традиции описательной визуальной поэзии, которую барокко широко ввело в моду.
Характерное для сказки обезличивание рассказчика, который не вмешивается в судьбу своих героев, не дает прямую оценку их действиям, превращается у Лафонтена в комментарий мифологической сказки о любви. Писатель смотрит в зеркало античного мифа, через которое стремится познать природу сложного любовного переживания. В атмосфере галантной трактовки любви высокородных героев простота мифологической коллизии — через тяжкие испытания, страдания, к верной «вечной» любви — сближается с фольклорной семиотикой. Описывая красоту своей героини, Апулей использует сравнение, близкое к сказочному «ни в сказке сказать, ни пером описать»: «Девушка была красоты чудной, такой неописанной, что и слов-то в человеческом языке, достаточных для описания и прославления ее, не найти». Рассказчик у Лафонтена тоже не находит, достойных сравнений: «...она была так хороша, что самый лучший из поэтов вряд ли мог измыслить нечто подобное». Полифил отрицает все шаблонные сравнения, которыми награждалась женская красота со времен рыцарской поэзии, но в то же время называет их. Эмоционально-полемическая окрашенность этого отрицания подчеркивается фразой: «Я не стану прибегать к сравнениям с...». Он разрушает сферу фантастического домысливания, которое всегда присутствует в сказке, и заставляет иронически отнестись к литературным штампам и поэтическим шаблонам. Основные перипетии древнего сюжета сохраняются: описание беззаботной жизни Психеи у родителей, ее удивительная красота, которая вызывала поклонение ей как богине любви, и мстительная ненависть Венеры. Как и в апулеевской сказке, в рассказе Полифила разрабатывается тема рока, но если у древнеримского писателя показано слепое подчинение ему, то в пересказе Лафонтена возможно неподчинение предсказанию, немыслимое для мифологических воззрений человека древности. Это различие мировосприятия людей разных эпох разрушает сказочно-мифологическую достоверность.
Трансформация сказочного в пересказе Лафонтена происходит благодаря постоянному соотнесению фантастического и реального. Все фантастическое воспринимается в субъективном тоне, который задает рассказчик: происходит не замена сказочных элементов достоверными, а ломка жесткой жанровой структуры сказки, сближающей лафонтеновское повествование с философской conte, которая жанрово оформится только в XVIII веке. Авторское участие проявляется и в разрывающих повествование о Психее репликах, создающих своеобразный style parlé светского человека (сентенциозность), еще более подчеркивающий авторскую субъективность. Удлиняя рассказ, сообщая все новые подробности похождений Психеи, Лафонтен ставит перед героиней разнообразные варианты испытаний, мотивируя ее поведение, все более отходя от стереотипной сказочной антитезы: злой — добрый, глупый — умный, красивый — уродливый. Обращаясь к готовому сюжету, освященному авторитетом античности, Лафонтен разрушает последовательность течения канонической фабулы вторжением «мнений» персонажей-комментаторов, которые создают иллюзию сопричастности читателя и к античному сюжету, и к его современному обсуждению. Такого рода вставки, разрушая последовательность эпического повествования, создают его стереоскопичность, совмещая подчеркнуто книжно-мифологический сюжет и его эстетическое восприятие людьми разных вкусов: рассказ о Психее сопровождается полицентрическим толкованием, тем самым Лафонтен передает особую атмосферу восприятия искусства, вскормленного классицизмом, но уже раздвигающего его тесные рамки. Оригинальность Лафонтена — во введении в переиздаваемый им античный сюжет системы подвижных и разнообразных оценок четырех персонажей-комментаторов. В многосоставной жанровой структуре лафонтеновской повести создается своеобразное сопряжение собственно повествовательно- и литературно-критического начал, что позволяет писателю передать характерные черты литературной атмосферы своего времени, насыщенного спорами о роли античности, античного сюжета, новых форм его переосмысления и границах творческого вдохновения, то есть эпохи, предваряющей «Спор о новых и древних».
Л-ра: Проблемы становления и развития зарубежного романа от Возрождения к Просвещению. – Днепропетровск, 1986. – С. 80-85.
Произведения
Критика
