Франц Холер. Четвертый царь
Он откинулся на спинку стула.
Во время обеда его немного знобило, и после кофе он выпил глоток настоянного на травах шнапса, что привело его в полный порядок. Бутылку он нашел внизу в шкафу загородного дома, где недавно поселился. Дом принадлежал одному из его друзей, который его приобрел не более года назад. Это был небольшой старый крестьянский дом, он стоял высоко чуть поодаль от деревни, в Бюнднерских горах. Построен он был на склоне, поэтому в жилое помещение от крыльца вела лестница. Комнаты были низкие, окна узкие, и внутри висел запах остановившегося времени. Отапливался дом кафельной печкой, встроенной в стену между комнатой и спальней, еще на кухне была дровяная печь, на которой тоже можно было готовить пищу. Если кому-то казалось затруднительным топить печи, можно было включать электрокамин над раковиной умывальника и готовить еду на двух электрических плитках. Душа или ванной в доме не было, только туалет, который находился в пристройке в конце коридора.
Гостя звали Бальц, и он въехал сюда в начале этого года, чтобы в полном одиночестве и в полном покое отпраздновать здесь свое сорокалетие. Сегодня с утра он затопил кафельную печь, и теперь аромат еловых веток, заложенных под буковые поленья, наполнил застоявшийся воздух, и можно было легко дышать всю ночь.
В комнате возле обеденного стола стоял еще небольшой столик с плетеным стулом и продавленным диваном. На плетеном стуле теперь сидел Бальц, перед ним пустой стакан из-под шнапса, и сам он глядел в окно.
На улице шел снег, и ему нравилось смотреть в серое небо, откуда сыпались, мельтеша, белые хлопья.
Когда он пришел вчера вечером, то еще долго вглядывался в долину, в гребни и вершины гор, одни казались ближе, другие, — бесчисленные, запутанные, далекие — в сумерках сливались друг с другом. Но уже утром тяжелые облака заволокли долину и остались лежать над деревней на склонах, завесив непроницаемым мглистым пологом все вблизи и вдали.
Бальц не стал горевать по этому поводу. Он пришел сюда не за тем, чтобы совершать лыжные прогулки или заниматься зимними видами спорта, у него не было нужды вглядываться в эту даль, ему надо было всмотреться внутрь самого себя. Он хотел поразмыслить о своей прежней и о своей будущей жизни, недаром он взял с собой ноутбук. Вчера вечером он уже включал его и открыл там документ под названием «Моя жизнь», но дальше первого предложения — «Родился сорок лет назад в день Трех царей [1]» — он не продвинулся. Это предложение так долго взирало на него, что он стер его и захлопнул компьютер.
Сегодня перед ним на столике лежал блокнот с авторучкой. Лист бумаги не так настойчиво требовал продолжения, как горящий экран. Но с чего же он должен начать?
О своем рождении он знал немного, только то, что в больнице, где он появился на свет, он был первым ребенком, родившимся в час ночи в день Богоявления, когда три царя пришли к колыбели Христа. Его мать очень обрадовалась этому совпадению и иногда называла его «мой царский сын», что очень раздражало его старшую сестру. «А я, — спрашивала она каждый раз, и тут вмешивался отец, который утешал ее словами, — а ты наша принцесса», — и брал ее к себе на колени.
Его снова знобило. Он подошел к кафельной печи и положил туда два красивых круглых полена, затем снова достал шнапс, налил чуть-чуть в стакан и немедленно выпил.
Его сестра сегодня позвонила ему из Австралии на мобильный телефон и поздравила его с днем рождения. Она переселилась туда вместе со своим мужем. «Добро пожаловать в наш клуб!» — сказала она ему. Ей было уже сорок два и у нее было двое сыновей.
Ему было сорок и у него не было детей. Насколько он себя помнил, ему больше хотелось бы иметь брата, а не сестру. Почему, он сам не знал.
Он взял свой блокнот, написал на первой пустой странице слово «сестра» и снабдил его вопросительным знаком. Затем он нашел это таким нелепым, что вырвал листок и скомкал его. Размышлять оказалось делом более сложным, нежели он полагал.
Его родители позвонили ему незадолго до обеда. С тех пор как они ушли на пенсию, они каждый новый год летают на Канарские острова. Они вместе пропели ему в телефон «Happy birthday» и весело пожелали ему всего хорошего. Они были довольны, даже до бесстыдства довольны.
Но он вовсе не был доволен. И вот он хотел бы наконец узнать почему, для этого он и появился здесь.
Где же переломные моменты его прожитой жизни?
Гимназия, изучение права, сначала судья, затем юрист в известной страховой компании. Он пытался повторить родительское супружеское счастье, женившись на институтской подруге испанского происхождения, но неудачно, развод через пять лет.
Он снова положил блокнот себе на колени и написал слова «Родители? Профессия? Женитьба?», — расположил их поодаль друг от друга и после некоторых раздумий обвел их кружками.
Когда он порвал и эту страницу, то услышал пение.
Это были мужские голоса, пели как будто внизу, в деревне, торжественно и уверенно, но через некоторое время он заметил, что голоса приближаются. Он поднялся и ощутил, что у него онемел копчик. Неужели он так долго просидел? Он подошел к окну.
Снегопад стал еще плотнее, контуры домов расплылись, а через снежную кутерьму двигались три фигуры в длинных одеяниях с царскими коронами на головах, передний в красном пальто с белой меховой опушкой и с длинным, отливающим золотом посохом, второй в синем пальто с коричневым меховым воротником, а на третьем была зеленая накидка без воротника, похожая на охотничью пелерину, у него были курчавые волосы и лицо покрыто черной краской.
Бальц открыл окно и разобрал теперь некоторые слова этой песни — «цари», «утренняя страна», «звезда» и «брег Иордана». Когда он спросил себя, откуда исходит барабанная дробь, придававшая торжественное звучание этой песне, он увидел на некотором отдалении от трех певцов четвертую царственную фигуру в белом плаще с огромным барабаном, тащившую за собой на ремне, перекинутом через плечи и грудь, санки, сделанные из рога.
Четыре царя, об этом он еще никогда не слышал. Возможно, они здесь играют некую особую роль, о которой он ничего не знает. И то, что они подошли к его дому, показалось ему весьма странным. Он был гостем, прибывшим только вчера, и здесь никого не знал. Дорога делала две петли в гору, чтобы возле его дома снова описать петлю и исчезнуть под горой, уходя в сторону следующего и последнего дома на краю деревни.
Бальц еще какое-то время надеялся, что они пройдут мимо, однако странная группа остановилась перед его домом и продолжала петь, она пела уже только для него, и четвертый царь остался стоять на последнем повороте, отбивая такт на своем барабане.
Бальц разобрал теперь части предложений, такие как «верный шаг» и «так шли цари, и ты иди так», он стоял у окна и кивал им дружески, на что они все трое, не шелохнувшись, отвечали все той же песней, и только стоявший на повороте четвертый царь приветственно поднял руку.
Тогда он вытащил свой бумажник из заднего кармана, спустился по лестнице, открыл дверь и вышел к певцам, которые многократно на разные лады пели «миро и золото», что было очевидно завершением песни, так как барабанная дробь уже прекратилась.
«Спасибо, — сказал Бальц, — спасибо. Я сам царское дитя Богоявления». Три царя почтительно поклонились и посмотрели друг на друга.
«Я здесь гость и, к сожалению, у меня дома почти пусто — могу ли я вам что-то предложить?» — спросил Бальц и протянул царю в красном пальто двадцатифранковую бумажку.
Тот взял ее свой огромной рукавицей и сунул ее в мешок, который вытащил из-под своей зеленой пелерины. Трое еще раз посмотрели друг на друга, синий царь затянул на низкой ноте, остальные подхватили, и все вместе запели этот стих:
«Мир старый днесь ушел, как дым
Тебя за вклад благодарим!»
Они пропели этот стих одноголосьем, затем неспешно повернулись и двинулись в обратный путь в деревню, и пока они шагали вниз через снегопад, они повторили этот стих еще и еще раз, каждый раз на тон выше. Бальц сосчитал невольно, они его пропели восемь раз, тогда он закрыл окно.
Бальц дрожал, то ли от холода, то ли от благоговения.
«Мир старый днесь ушел, как дым»… У него было такое чувство, будто эти слова касаются его лично.
Он подошел к плите, чтобы приготовить себе чай, так как после недолгого пребывания на улице без куртки он промерз до мозга костей. Если перед этим его копчик онемел, то теперь он ожил, покалывало, как будто туда воткнули иголку. Бальц почесался, но это не помогло.
В кухонном шкафу он нашел банку с травяным чаем, засыпал оттуда две ложки в заварочное чайное яйцо и засмотрелся, как оно с бульканьем погружалось в кружку с кипятком. Затем он снова сел на свой плетеный стул.
Мир старый… Он снова открыл свой блокнот, разделил страницу вертикальной чертой, слева написал слова «Старый мир» и справа «Новый мир». Едва он написал под «Старым миром» слово «профессия», как снова услышал грохот барабана. Он приближался снова, но уже без песни. Бальц поднялся и посмотрел в окно.
Он почувствовал легкое головокружение.
Четвертый царь медленно взбирался в гору, таща за собой свои санки из рога и колотя в свой огромный барабан, висящий на животе. Его корона, Бальц заметил это только сейчас, представляла собой золотую диадему с одним единственным лучом, который венчала красная рубиновая звезда. Он поставил свой барабан возле двери, как хозяин, который после работы возвращается домой, высвободился из своих ремней и прислонил к стене дома санки, с которых аккуратно смахнул снег своей белой рукавицей. Затем он отряхнулся сам, оббил ботинки об стену, открыл дверь и вошел.
Бальц направился ему навстречу, и когда царь поднимался уже вверх по лестнице, спросил его: «Вы кого-то ищете?» Царь взглянул на него своими синими глазами и едва заметно кивнул ему.
«Если вы ищете моего друга Георга, то его нет, — сказал Бальц, — но входите, пожалуйста. Меня зовут Бальц — а вас?» Царь указал на свой рот и сделал жест сожаления. О, подумал Бальц, немой, итак, калека.
Пока новый гость снимал горные ботинки и рукавицы, вешал на крючок плащ, Бальц успел позвонить по мобильнику своему другу и наговорить на автоответчик, что он надеется на скорый ответ и ждет разъяснения, что ему сейчас делать с этим немым человеком, который, по-видимому, должен быть знаком его другу.
Затем он сопроводил мужчину из прихожей на кухню и спросил его, не желает ли он чаю. Незнакомец кивнул. На нем был белый комбинезон, облегающий всю его фигуру и напомнивший Бальцу пижаму младенца. Свою диадему он так и не снял.
Бальц наполнил заваркой еще одно чайное яйцо. Не нужен ли ему сахар, спросил он, и тот снова кивнул, Бальц потянулся за сахарницей. Шнапс? Спросил он, но царь отрицательно покачал головой. Во всяком случае, он понимает, что я говорю, с облегчением подумал Бальц. Он смотрел незнакомцу прямо в глаза, произнося свои вопросы, и пытался при этом особенно отчетливо складывать губы, как он научился делать еще в детстве, когда ему какое-то время пришлось общаться с глухим соседским мальчиком.
Потом Бальц снова сел на свой плетеный стул в маленькой комнате, включил свет и предложил гостю сесть на диван. Тот присел, отложил на блюдце чайное яйцо, размешал ложечкой сахар, выпил глоток и с благодарностью кивнул.
Бальц тоже кивнул. «Много снега», — сказал он затем.
Гость кивнул. Каждый раз, когда он кивал, вспыхивало отражение лампы в его диадеме. Он пил и продолжал держать горячую чашку в ладонях, не опуская ее на стол после каждого глотка.
О чем можно говорить с таким гостем?
«Вы пришли из деревни?» — спросил наконец Бальц. К его удивлению гость отрицательно покачал головой.
«Откуда же тогда?» — спросил Бальц. Так как гость не ответил, он протянул ему свой блокнот. «Напишите мне ваш ответ здесь. И ваше имя тоже». Тут он увидел свои рубрики «Старый мир» и «Новый мир» и вырвал этот листок. Может быть, подумал он, следует оставить его на какое-то время одного. Вставая, он вновь почувствовал острую боль в копчике, прошел с листком бумаги на кухню, сложил его пополам и выбросил в помойное ведро под раковиной.
И тут ему пришлось опереться обеими руками на раковину, так как его вдруг вырвало супом, который он съел за обедом. Растерянно он глядел на противную массу с кисловатым запахом, в которой виднелись отдельные не переваренные кусочки хлеба и сыра. Он наклонился, направил струю из крана себе в рот и снова выплюнул воду. Он почувствовал вдруг, что он только с огромным усилием еще держится на ногах, ему показалось, что из него вынуты кости.
Он уперся локтями в края раковины, чтобы не упасть, и тут почувствовал руку на своем плече. Четвертый царь стоял рядом, озабоченно на него глядя, затем он подхватил его под левое предплечье и приподнял. Потом он медленно прошел с ним в спальню, откинул с постели покрывало и усадил его на кровать. Он начал его осторожно раздевать, вплоть до его длинных подштанников и майки, потом приподнял его ноги и уложил его в постель. Дрожа от озноба, Бальц заполз под одеяло, озноб продолжал его мучить, пока царь, который, казалось, знал, что делать, снова не появился с грелкой, которую он положил ему на живот. Это его успокоило, и он погрузился в беспокойный сон, в котором его мучили кошмары.
Когда он снова проснулся, за окном уже было темно. Горела ночная лампа, и царь в своем белом комбинезоне и со звездой на лбу сидел возле его постели, склонившись над ним. Красный рубиновый камень смотрел на него подобно третьему глазу. Когда царь увидел, что Бальц проснулся, он дал ему выпить горячего чая из ромашки. Он был так слаб, что едва смог сесть. Он сделал три глотка и снова опустился на подушку. Он был весь в поту, белье прилипло к телу. Резь в копчике перешла в жгучую боль. Царь протянул ему градусник, и Бальц сунул его себе под мышку. Когда царь вынул градусник, тот показывал 40. Бальц испугался. «Врача», — прошептал он. Царь подошел к окну и на миг распахнул его. Порыв ветра ворвался в комнату и закрутил охапку снега по комнате. Царь снова закрыл окно и покачал головой. Бальц, без сил, снова погрузился в сон.
Через какое-то время его растолкали. Он не хотел вылезать из постели, но немой царь взял его под мышки и усадил. Он дал ему выпить полстакана воды, в которой он растворил аспирин или тройчатку. Бальц нехотя проглотил это, потом ему снова дали настой ромашки. Затем царь стянул с него рубашку и отутюжил ее досуха, а на него натянул пижаму. Потом сменил его длинные подштанники на пижамные брюки. Бальц застонал и хотел снова лечь, но царь натянул на него еще спортивные брюки, затем рубашку и сверху еще рубашку, и потом еще толстый свитер, и затем ватную ветровку. Затем он напялил на него шерстяную шапочку, стянул ее сверху лентой для волос и опустил капюшон. За этим последовали рукавицы и болотные сапоги и, наконец, он обмотал его своим белым плащом. Четвертый царь все тщательно подготовил. Он снес Бальца, как ребенка, вниз по лестнице, положил его головой вперед на свои санки из рога, которые стояли у входа в дом, и крепко привязал его ремнями, протянув их через грудь и живот. Затем он подтолкнул санки к площадке перед домом, где ревела снежная буря, закрыл за собой дверь, взял в зубы карманный фонарик, схватился за рога санок, сделал несколько шагов, сел на самый передок санок, и спуск начался.
Бальц хотел закричать, но у него перехватило горло. Царь мчался с ним по главной улице пустынной деревни, над которой падал снег, как обрывки белой бумаги, Бальцу казалось, что он слышит дикое пение из деревенской корчмы, но они уже оставили ее далеко позади, скорее всего это был просто ветер, который заставлял петь деревья, стойла и заборы, Бальц все еще пытался вскрикнуть, чтобы выпытать у царя его намерения, но тот держал себя уверенно и непреклонно, казалось, он знал здесь все входы и выходы, вскоре они уже миновали Почтовую улицу и просвистели по деревянному настилу через лес, который содрогался от бури, и, наконец, Бальц сдался, ему не оставалось ничего больше, как довериться своему водителю, чей легкий комбинезон он ощущал подле своей головы. Неужели царю не холодно? Бальц, закутанный в его белый плащ, чувствовал себя не просто в тепле, он чувствовал себя укрытым, упрятанным, как никогда в жизни, он закрыл глаза, и скольженье полозьев, беснование ночной вьюги, кряхтение царя, который, держа фонарь в зубах, пробивал его светом брешь перед собой в темном лесу и лишь изредка оборачивался к нему своим красным глазом, все это приводило в такое смятение мысли Бальца, что он временами терял сознание.
Когда он снова открыл глаза, он лежал на больничной кровати. Жидкость сочилась из подвешенного сосуда по инъекционному шлангу в его вену, и какая-то санитарка щупала его пульс. «Алло, господин Камбер, — сказала она, — вот вы и пришли в себя».
Он узнал, что находится в краевой больнице долины и что его ночью доставил сюда некто на санках из рога. Его пришлось сразу же прооперировать, сказала санитарка, и сейчас придет врач, он все это расскажет ему подробнее.
Только сейчас ощутил Бальц, что у него повязка в области копчика.
Врач, немного приземистый, довольно веселый, в белом халате, который едва сходился у него на животе, объяснил ему, что у него был гнойный абсцесс, который надо было срочно удалить.
С каких пор этот абсцесс появился у него и почему он ничего не замечал до этих пор?
«Вы не поверите, — сказал врач, — но он у вас был еще в материнском чреве. Вместе с вами развивался еще второй зародыш, который сросся с вашим зародышем копчиками, но он погиб еще в утробе. Вы могли бы иметь близнеца, поэтому мы называем это явление абсцессом близнеца. Он может не проявляться до сорока лет, как было у вас, но потом он внезапно дает о себе знать».
«Но почему?»
Врач пожал плечами, и потом рассмеялся. «Для всего, что медицина объяснить не в силах, — сказал он, — у нас есть отличное слово: спонтанный».
Но это был настоящий несчастный случай, можно так сказать, и именно острый, неотложный. Кстати, человек, который доставил его сюда, сразу же исчез и оставил здесь свои роговые сани. Они находятся в гараже и вы их можете забрать. Откуда он все-таки привез его сюда в такую ночь?
Когда Бальц назвал ему свою деревню, врач присвистнул сквозь зубы.
«Вам повезло! Очень рискованная поездка, снежная буря среди ночи, тут бы никакая скорая помощь к вам не добралась. Кто же был этот отчаянный водитель санок? Он спас вам жизнь!»
Бальц ответил, что он его тоже не знает, но он постарается разузнать, чтобы обязательно поблагодарить его.
Его друг Георг, как выяснилось вскоре, тоже никогда не видел этого немого, и когда Бальц позже стал расспрашивать в деревне, кто бы это мог быть, этот барабанщик в белом плаще с диадемой, все только удивлялись. Три исполнителя роли царей заявили единогласно, что их было только трое, и если бы при них был еще и барабанщик, они бы слышали его, и то же самое поведали и жители деревни.
О четвертом царе никто ничего не слышал.
