На рубеже веков вандализма и доверия: романы Эльзы Триоле
Т. В. Балашова
Первые произведения Эльзы Триоле (Eisa Triolet) написаны на ее родном, русском языке: «На Гаити» (1925), «Земляничка» (1926), «Защитный цвет» (1928). С
В XX веке этот контраст, действительно, отчетливее, чем когда бы то ни было. Наука приручает солнце — энергию будущего и создает атомные бомбы — орудие новейшего вандализма; человечество рождает энтузиастов подвига и изуверов, чьи поступки удивили бы даже обитателей джунглей. «Наше столетие, — пишет Эльза Триоле, — колеблется между камнем и нейлоном: прошлое не отступает, будущее увлекает — так оно ведется испокон веков.
Человечество делает открытия, изобретает, творит, но отстает от собственных достижений. Скачок вперед, сделанный XX веком, так велик, что разрыв между прошлым и будущим в сознании людей ощущается, может быть, сильнее и больнее, чем в былые времена. Борьба между прошлым и будущим как в большом, так и в малом — душераздирающа, смертельна».
Название, выбранное писательницей для последнего цикла своих книг, — «Нейлоновый век» — намечает рубеж эпох. В нем и блеск модерна, напоминание о благах, отвоеванных людьми у природы, и ощущение фальши, показного изящества, которому нужно сопротивляться, если хочешь остаться человеком. За нейлоновым веком наступит «конец эры насилия».
Но пока ... Пока господствует век трагических столкновений между патетическим грядущим и достаточно цепким прошлым.
Как же отразилось это ощущение нравственного разлома в творчестве Эльзы Триоле? Какие художественные контуры приняла тревога писательницы?
Своеобразным прологом к романам последних лет, романам о борьбе варварства с прогрессом, был уже фантастический роман 1953 года «Конь рыжий, или Человеческие намерения». Скрестились две возможные дороги грядущего — к миру высшей гармонии или миру апокалиптического ужаса. Горькую, страшную утопию о земле, испытавшей атомную войну рисует воображение писательницы. Повествование Триоле напоминает франсовские утопии без присущей, однако, Франсу иронии. Утопия Триоле абсолютно серьезна и потому особенно трагична. Детально, как нечто уже свершившееся, описывает Триоле опустошения, произведенные вырвавшимся на свободу атомом. Предупреждение писательницы беспощадно, но не похоже на злое пророчество: одновременно в романе легкой дымкой возникает иное будущее — плод усилий человечного человека: «Хотелось бы представить себе «светлое будущее», о котором мы говорим каждый день, за которое боремся. Мужчины и женщины шли на смерть ради «поющего завтра». Но знаем ли мы, как он будет петь, этот завтрашний день? ...Развитие собственно человеческих качеств — ума, сердечности, творческих способностей, всего, что отличает нас от животных и машин — вот оно будущее...». Среди дымящихся руин, на берегу отравленных морей, в ущельях мертвых гор чудом уцелевшие люди ведут разговор о будущем, которого не смогли построить. Можно сожалеть, что дискуссии эти излишне пространны, теряют иногда контакт с художественными обстоятельствами, породившими их, перерастают в самостоятельный, мало связанный с романом ораторский монолог, но самое соединение двух вероятных реальностей — качество новаторское. Параллельными планами — один крупный, детально выписанный, второй отдаленный, еле намеченный — предстают два мира. Разрушенная цивилизация сопоставляется не с той, которая ей предшествовала и теперь, в сравнении, кажется удивительно привлекательной; сопоставление идет в некой третьем измерении — с тем «максимальным» будущим, к которому должен стремиться наш сегодняшний мир. Законы грядущей «эры доверия» по существу очень просты — уметь «сажать розы для других». Но эта простая истина должна стать нормой поведения уже сегодня. Таков философский итог спора о будущем в «Коне рыжем».
Спор этот продолжен циклом «Нейлоновый век».
«Розы в кредит» и «Луна-парк» — две женских судьбы.
Одна героиня — Мартина — берет от века все, что другие создали до нее. Она пленница варварских страстей, патологической любви к полированным поверхностям, блестящим предметам. Она принесла с собой в наш ХX век привычки первобытных эпох. Розы, олицетворяют бескорыстие человечного человека, — чуждое, недоступное ей «измерение» чувств.
Сверстница Мартины Донель, Бланш Отвилль, научилась отдавать, научилась жить ради того, чтобы прогресс не замер на нейлоне и холодильнике, чтобы в следующем веке человечество поднялось ступенькой выше. Бланш Отвилль — летчик-испытатель, у передового края современной науки. Она с тем же упрямством влечет человечество вперед, с каким Мартина — назад. Две судьбы, две нравственные позиции — и два очень непохожих по форме романа.
«Розы в кредит» написаны в спокойной традиционной манере. Обстоятельность описаний, укрупненность деталей вызывает в памяти романы Золя. Триоле даже акцентирует отдельные элементы натуралистического стиля письма — художественное решение, вполне оправданное для воссоздания той банальной, «вещной» реальности, которой упивается Мартина. В «Луна-парке» взят совсем иной, «зеркальный» способ изображения. Герои, чьи лица или письма видит читатель в книге, служат только зеркалом для главной, единственной героини, которая так и не появится на страницах. В этой «зеркальности» передачи есть что-то от романтической мечты, неосуществленного идеала. Мартина вполне могла быть счастлива уже сегодня. (Финал романа произвел бы, возможно, впечатление даже более сильное, если бы писательница показала не смерть, а жалкое торжество Мартины среди поработивших ее предметов.) Бланш счастье пока недоступно. Хотя существуют и ракеты, и звездные карты, делающие мечты Бланш реальными, она слишком требовательна к жизни, чтобы не замечать нынешнего варварства. После демонстрации, жестоко прерванной инквизиторами в полицейских мундирах, Бланш потеряла покой. «Я представляю себе современный конгресс истязателей, специалистов по пыткам, съехавшихся для обмена опытом со всех концов земного шара. Наушники у каждого кресла и синхронный перевод выступлений на пять-шесть языков...» Вот оно, столкновение эпох, вот современный конфликт, терзающий воображение писательницы. Чтобы Бланш была счастлива, нужна другая эра, «эра доверия», Бланш обращается к нам от ее имени. Такая «переключенность героини» на волну будущего и предопределила, очевидно, опосредствованный метод ее изображения, а может быть, и неудачи этого метода. Бланш стоит все-таки «над» реальностью, устремлена в звездные пространства, откуда «выйдут нам навстречу существа мыслящие и великолепные, каковыми, увы, не являемся мы, выйдут, пробив в небесной лазури встречный туннель, и научат нас жить и быть счастливыми». Невольная отстраненность героини от своей эпохи делает соседство двух реальностей — настоящей и будущей — несколько искусственным. Между ними как бы оборваны нити, сломан соединительный мостик. Но смысл конфликта остается тем же: настоящее — узел противоречий между эрой вандализма и эрой доверия, стартовая площадка, с которой человечество может устремиться либо к гибели, либо к гармонии красоты.
Эльза Триоле как бы оценивает нашу действительность глазами потомков, прилагает к ней новые критерии. Это она и называет своим «историзмом», а для нее «гениальный роман во всякое время является романом историческим, изображает ли он прошлое, настоящее или будущее, ибо творец его, забегая вперед, уже видит изображаемое с птичьего полета истории...»
В книге Эльзы Триоле «Козни», не относящейся к циклу «Нейлоновый век» (1962), диапазоны конфликта предельно сужены. Писательница, словно по контрасту с «максималистскими» запросами Бланш Отвилль, рисует снова героиню очень земную, хотя интеллектуально гораздо более богатую, чем Мартина Донель. Клариссе Дюваль интересы Мартины показались бы убогими, но и Бланш для нее существо непостижимое. Художественная форма «Козней» в известном смысле полемична по отношению к «Луна-парку». Там героини не было, здесь нет по существу никого, кроме героини; там о Бланш Отвилль рассказано голосами других, здесь Кларисса сама рассказывает о себе. Воспоминания, внутренние монологи, раздумья — повествование, внешне напоминающее «поток сознания» в современном буржуазном романе. Но Эльза Триоле направляет его в определенное русло, к точно заданной цели, чтобы полнее выразить состояние травмированной жизнью героини. Тревожная атмосфера века и личные злоключения — потеря голоса, психический шок, полученный во время автомобильной катастрофы, нелепая смерть старого учителя, взрыв пластиковой бомбы у дверей дома — все это превратило Клариссу в клубок нервов. «Постепенно несчастный случай обрел в моих глазах масштабы метафизические. Не наш несчастный случай, а вообще, любой, закон случая: избежать его можно лишь случайно. Как в синераме я отчетливо вижу мчащиеся на меня поезда, конные упряжки, падающие самолеты. Я лежу над ними бездыханная. Смотрю на прохожих и представляю их окровавленными, с переломанными костями...»
Роман несет подзаголовок «Дневник эгоистки». Но эгоистична ли в обычном понимании слова Кларисса Дюваль? Она равнодушна к родственникам, занятым устройством личного благополучия, не испытывает благодарности к матери, которая таскает ее по модным курортам, знакомя со своими поклонниками; героине противны и шумные проклятия тетушки в адрес «дикарей» — алжирцев, и ее жалкое кокетство перед экс-женихом. Кларисса не умеет притворяться, и читатель, наверное, разделит ее недоумение — «как это не эгоисты умудряются всем угождать?». Действительно, нужно ли всем угождать? Не лучше ли поступить «как тебе подсказывает сердце?» И все-таки в Клариссе жив эгоизм, жив закон прошлых веков, согласно которому человек бессилен перед обстоятельствами и потому должен лишь по мере сил избегать ударов судьбы. От Клариссы требуется очень немного — «устроить жизнь вопреки козням судьбы» и тем самым освободить от страха перед ней других. Но в этой капле — шаг к философии грядущих дней. На очень узком плацдарме снова столкнулись законы прошлого и будущего. «Эгоистка» Кларисса все-таки взбунтовалась: «Что стоит такая жизнь, как моя? Потерять ее в несчастном случае? Лучше уж в несчастье, избранном добровольно! Я хочу схитрить, устроить жизнь вопреки козням судьбы. Козням пластика ... Анонимные бандиты! Это еще унизительнее, чем смерть в автомобильной катастрофе». Финальный вопрос героини — «А можно завербоваться в антипластикеры?» — только экстравагантен. Она ни в чем не разобралась, ни на что не решилась, она оставлена автором на перепутье, как и многие другие герои французского романа последних лет.
Конфликт «Козней» вызвал во Франции много споров. Может ли быть в центре романа социалистического реализма такая героиня, как Кларисса? Возможен ли финал, не приводящий персонажа ни к какому решению? Перекресток сомнений не раз становился объектом изображения в романе социалистического реализма. Но рецепты — какую меру сознательности дать герою — не имеют силы. Возможны очень разные типы конфликтов, лишь бы они оставались художественно-правдивыми.
Кстати, Эльза Триоле, приступая к «Козням», исходила, по ее собственным словам, вовсе не из априорной «половинчатости» поступков героини. Наоборот, ей важна была потенция решения, выбора даже в такой исковерканной душе, как душа Клариссы. «Мне как-то сказали, будто всеми моими героями руководит случай. Раньше я этого не замечала. И мне захотелось показать, что воля живого существа может вступить в борьбу со случаем, может помочь ему перешагнуть через козни судьбы, самому выковать судьбу».
В этой потенции выбора и заложен реалистический смысл повествования.
Взяв форму романа-исповеди, часто используемую художниками-декадентами для апологии эгоцентризма, Эльза Триоле повела свое произведение в противоположном направлении. Писательница объяснила, почему считает «Козни» романом социалистического реализма: «Мой взгляд на мир «социалистический»..., а написанное тесно связано с реальностью».
Кларисса сильно отстала от многих своих современников, приближающих «эру доверия», но душевное потрясение, испытанное ею, отразило, как в капле, столь характерный для нашей эпохи момент борьбы добра и зла, исход которой определит пути грядущего.
Граница между веком каменным и нейлоновым прочерчена и в «Душе» (1963). Ситуация читателю предложена довольно необычная: мирок механических игрушек и автоматов — словно островок будущего среди грозного моря Франции 1960 года, едва слышной отсюда, из-за толстых стен старинного особняка. К главной героине Натали, в прошлом пленнице гитлеровского концлагеря, раньше времени пришла старость. В свои сорок пять лет она — огромная, грузная женщина, весь день восседающая у мольберта. Натали готовит рекламы для изобретений своего мужа. Луиджи Петраччи, талантливый инженер, целиком поглощен Великим Автоматом, который, усовершенствуясь, сможет выполнять любые приказы человеческого мозга. Третье существо, самозабвенно отдавшееся миру механизмов, — десятилетний сосед Кристо.
Дом населен созданиями изощренного ума: алюминиевые танцовщицы, слон, выпускающий воду из хобота, зайчишка, торопливо ныряющий под зонтик, пожарник, взбирающийся по канату, кокетка, жеманно кривляющаяся перед зеркалом, неутомимый акробат и, наконец, огромная механическая панорама, подготовленная Кристо ко дню рождения Натали: неподвижная, изнутри светящаяся хозяйка дома, сам Луиджи Петраччи, склоненный у ее ног, Кристо с братом, взмахивающие, как ангелочки, крыльями, а в отдалении остальные члены семьи Кристо, алжирцы, полицейский и зловещий язычок пламени от пластиковой бомбы. Стена между миром, в котором почерпнул материал для фона картины маленький Кристо и детально выписанным запрограммированным мирком игрушек могла бы показаться искусственной, если бы покой Натали и Луиджи не нарушало семейство Луазелей. Здесь в полной мере раскрывается богатый дар художественного воображения Эльзы Триоле, тонкое чувство прекрасного.
Застенчивый, чуть неуклюжий Рене Луазель — убежденный коммунист, которому шлют анонимные письма головорезы из ОАС, его жена, суетливая, шумная Дениза Луазель, юная ветреница Мими и сыновья — «enfant terrible» Оливье, вундеркинд Кристо и пятилетний чудак — Малыш, чьи приключения описаны Триоле с редким пониманием детской психологии, — все это лица, пришедшие в книгу из жизни — сложной, шумной, смешной, грустной и красивой.
Кристо назвал свою картину «Душа», чтобы выразить благодарность Натали, с готовностью принимающей чужие беды. Но по существу большая человеческая душа бьется за стенами этого восхитительного музея игрушек. Она с «горсткой людей, устремленных вперед как стрелы, за которыми еле поспевает человечество».
Вот почему сама Натали, подойдя к порогу смерти, чувствует, что «принадлежит к каменному веку, что мир удаляется от нее».
Движение — это, конечно, технический прогресс, появление машин, почти равноправных человеку. Но миру, кроме механизмов, всегда нужна будет душа. Ведь бывает «прогресс, не воспринятый или воспринятый ложно... Есть те, что открывают принципы телевидения, и те, что созерцают на экране глуповатые образы».
«Душа — это то, что в нас страдает и радуется... Душа — отношение человека к миру, орган, реагирующий раньше мозга».
Умирает Натали, уезжает Кристо, и постаревший Луиджи Петраччи продает свою мастерскую.
Даже если медлит рука изобретателя, не может медлить его душа — ей всегда приходится торопиться навстречу горю и радости. Несчастная, изуродованная нацистской каторгой Натали с горечью говорила, «что душу ей ампутировали,.. отрезали как руку и болит уже несуществующая душа-фантом».
Но в мире много цельных душ, которые встречают добро и зло со всей горячностью человека — хозяина вещей, творца машин, властелина вселенной. Они вдохновлены «лунным», а в общем нашим, земным романтизмом, о котором так много пишет последнее время Эльза Триоле. Ни машина, ни робот не пугают автора «Души». «Ее уважение к человечеству слишком велико, чтобы предположить, что душа — просто деталь», — подчеркивает рецензент «Ревю де Пари» Филипп Сенор.
«В сознании каждого, — напоминает писательница, — должен присутствовать восторг от проникновения в межпланетное пространство и стыд за бракованные души».
Реализм Эльзы Триоле пробует формы самые разнообразные. Но писательница всегда помнит, что современное искусство, авангард... идет в ногу со своим временем,... соответствует современным нравам, вкусам, техническим возможностям, обращается к современникам.
«Школа романиста» — не профессиональная лаборатория — а «весь мир».
Много раз на протяжении ее творческого пути романы Эльзы Триоле менялись по жанру, композиции, авторской интонации. Но всякий раз изменение диктовалось содержанием, конфликтом, характером общественно-нравственных интересов писательницы в каждой конкретной общественной ситуации.
Гражданское чувство «стыда и восторга», тревога за исход битвы между веком вандализма и веком доверия определяет сегодня пути творческих исканий Эльзы Триоле.
Л-ра: Балашова Т. В. Французский роман 60-х годов: традиции и новаторство. – Москва, 1965. – С. 28-37.
Произведения
Критика
