Андре Стиль. Париж с нами
(Отрывок)
Книга третья
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Он прибыл
Самое скверное, что такие события происходят как-то буднично, незаметно. Может быть, вы ждали сногсшибательной встречи под звуки военного и городского оркестров, с тромбонами и барабанным боем, и уж, конечно, при непременном присутствии префекта и других важных чиновников с лентами на брюхе — словом, ждали шума, блеска, речей… А на самом деле…
— Ну как? Он прибыл?
Это первые слова, которыми обмениваются докеры по пути в порт и у входа в него, спрыгивая с велосипедов и в темноте наугад пожимая друг другу руки. И в столовке, и даже у самого барака ЦБРС — те же разговоры. Некоторые так никого и не встретили по дороге и только здесь могут наконец поделиться новостью.
Лишь немногие простачки, которые никогда ничего не знают, словно с луны свалились, наивно спрашивают:
— Кто? Кто прибыл?
Остальные хорошо понимают, о чем идет речь. Ведь за последние три-четыре дня, с того самого момента, как пушка была сброшена в море, события развивались стремительно. Не оставалось никаких сомнений, что все к этому и шло. Мы вообще живем в бурную эпоху. Посмотрите газеты: в понедельник — освобождение Раймонды Дьен, во вторник — победы народной армии в Корее, и тут же — выжженная американцами корейская земля; в среду — празднование годовщины основания Французской компартии на Зимнем велодроме и открытие Конгресса молодежи. А вчера: Плевен ставит вопрос о доверии и рядом — сообщение о кровопролитных боях в Индо-Китае, в районе Мон-Кая.
К прибытию американского парохода готовились и в самом деле ускоренными темпами. Кто-то правильно сказал еще тогда, в порту: пушка — это только пробный камень. Американцы зондировали почву… Уже на следующий день стало ясно, что они решили воспользоваться историей с пушкой в своих интересах. Был уволен крановщик Поль Гранэ. Пострадали и докеры, работавшие на разгрузке парохода: у Макса, Папильона, Мушкетера, Врена, а заодно и у Анри, отобрали докерские карточки — префект уже давно грозился это сделать. Другими словами: не хочешь работать на американцев или на войну в Индо-Китае — лишайся последнего — гарантийной заработной платы и всех так называемых «преимуществ», на которые имеешь право как квалифицированный рабочий.
— Я знал, что так будет, я же предупреждал Макса, — сказал Врен. Он не раскаивался, просто хотел, чтобы по достоинству оценили поступок, который ему так трудно дался…
Префект, словно намекая, что лишение карточек — только начало, а самое страшное еще впереди, и что это должно послужить уроком для остальных докеров, поместил в среду в местной газете, в отделе «Новости порта», следующее сообщение: «По всей вероятности, в скором будущем в нашем порту откроются вакансии, — ну и манера выражаться у этих людей! — Просят кандидатов на места квалифицированных докеров подавать заявления письменно в Центральное бюро найма рабочей силы, Северная набережная. Заявления будут рассмотрены и удовлетворены в соответствии с наличием свободных мест».
В четверг утром, когда докеры пришли отмечаться, инженер Лезен начал читать вслух это объявление. Он собирался было привести статью закона, по которой выходило, что право на стороне префекта и тот может одним росчерком пера лишить вас вашей профессии, но инженера освистали, а затем все ушли и оставили его одного читать в пространство. Но как бы там ни было, товарищи лишились своих докерских карточек. А в порту, словно нарочно, и намека нет на работу — ни единого судна. Значит, нельзя даже объявить забастовку в знак солидарности. Нужно найти какой-то другой способ. А какой? В среду должен был прибыть «угольщик», но теперь стало известно, что и его повернули на Руан. Все разыграно как по нотам…
Вчера утром в бараке ЦБРС, при свете мигающей лампочки, шло обсуждение статьи, появившейся в «Демократе». В ней деголлевцы предлагали префекту верный способ обеспечить разгрузку американского оружия: «Необходимо организовать и выставить полицию из дюжих молодцов, готовых постоять за свободу труда». Да, симптомы безошибочные. Чувствовалось, что американский пароход вот-вот должен прибыть. Все последние дни это висело в воздухе, как гроза.
— Ты только погляди, сколько «моков» понагнали!
И впрямь! Вот, пожалуй, и все, что кажется сегодня необычным в порту. К трем часам утра целый полк охранников обложил порт со всех сторон. Они протянули колючую проволоку, повсюду расставили противотанковые заграждения и направили на ворота прожекторы. Все было проделано бесшумно, и жители бульвара Себастьен-Морнэ, который прилегает к порту, даже не проснулись. Вот почему город до сих пор ничего не знает. В то же самое время так же незаметно и чуть ли не с потушенными огнями, не заходя в порт, у узкого и длинного, с добрый километр, мола, который так легко перерезать охранникам, пришвартовался «П. В. Т. Фред-Макгрей» — новый американский пароход.
— Что такое, почему не видно Робера?
Конечно, он, так же как и всякий другой докер, никак не мог догадаться о том, что произошло. Но ведь он бывает в порту каждое утро, почему же сегодня, именно сегодня его нет?
* * *
Да и с Альфонсом дело обстояло не лучше. Сегодня как раз его очередь, и ему предстоит производить набор рабочих на разгрузку американского судна. Сперва он хотел было отказаться, но тут же, как всегда, подумал: если я лишусь места, придется нашим ребятам, и коммунистам и сочувствующим, распрощаться с работой. Ведь другие подрядчики всегда отстраняют их. Руководила ли тут Альфонсом некоторая личная заинтересованность, или нет — попробуйте-ка разобраться. В чужую душу не влезешь. Да и по правде сказать… Сохранить за собой место, как принято говорить, в конечном счете, хорошее место… когда у тебя дети и тебе хочется, чтобы они жили получше, чем ты живешь, хочется, чтобы они учились дальше… И Мартина… нехорошо, если ей придется работать. Альфонс всегда гордился тем, что зарабатывает за двоих. Еще его отец, оттянув свадьбу на два года, сказал: «Уж если ты не можешь прокормить свою жену — это последнее дело». А Мартина любит пофрантить… Взять хотя бы этот злосчастный перманент, который она себе вчера сделала… «Знаешь, на рождество я не решилась, но теперь, к Новому году, тебе придется раскошелиться…»
Такие ли соображения были у Альфонса или какие-нибудь другие, но во всяком случае он не нашел в себе мужества отказаться. Может быть, будь здесь Робер, он и посоветовался бы с ним, кто знает? Но с кем же еще он мог поговорить? Когда занимаешь такое положение, как Альфонс, не станешь ведь советоваться с первым попавшимся докером, даже если тот и коммунист. В глубине души Альфонс еще дорожит иерархией. Даже в партийной работе он всегда старается немного подчеркнуть свое превосходство над докерами, правда немного, но все же подчеркнуть, и хотя Альфонс не занимает никакого ответственного поста в партии, разговаривает он, как равный с равными, только с руководящими товарищами. Да и то не со всеми. Ведь не может он считать себе ровнями таких молодых, как Клебер, Макс или даже долговязый Франкер. Дело здесь вовсе не в их авторитете, но просто ему не к лицу, как говорит Альфонс, позволять командовать собой товарищам, которые по своей работе стоят на более низкой ступени иерархической лестницы… Они-то как раз сегодня были в порту. Но Альфонс не собирается спрашивать их мнения. Уж он во всяком случае не хуже, если не лучше их, сумеет разобраться в этом вопросе. Макс к тому же теперь не может считаться докером. Правда, нельзя вменять Максу в вину, что его лишили докерской карточки, это даже скорее к его чести, но что там ни говори, а все же он безработный, так же как Юсуф и Жожо, и только по совету товарищей приходит в порт, чтобы показать властям, что докеры не считают законным это «мероприятие» префекта.
Кстати, тут возникает еще один вопрос: имеет ли Альфонс право давать теперь работу Максу? Вот каково приходится Альфонсу: что ни шаг — то вопрос, а товарищи не всегда принимают это в расчет. Они ведь думают — завидное у Альфонса местечко, раз он за него держится. А на самом-то деле он и держится за него только ради них. На его долю выпала, если можно так выразиться, нелегкая миссия, да, да, именно миссия. Многие на его месте давно бы на все наплевали: хотят ребята достать работу — пусть сами расшибаются в лепешку. В конце концов, пусть тот, кто думает, что сумеет повести дело лучше, чем Альфонс, попробует стать на его место. Так он им и заявит. Он мог бы и еще сказать… Ведь он жертвует собой. Не хватает только, чтобы его в придачу ко всему еще и крыли…
По правде говоря, его пока никто ни в чем не упрекнул, хотя бы потому, что он за все утро ни с кем и словом не обмолвился. Но сам с собой Альфонс сегодня говорит не переставая: задает себе вопросы, тут же на них отвечает и так далее…
Шла бы речь об оружии, другое дело, но на пароходе-то всего-навсего горючее! Как будто впервой разгружать бензин, хотя бы даже и американский. Совсем еще недавно, после Освобождения… Но о чем говорить? Товарищи считают, что пароход не надо разгружать? Так кто им мешает отказаться? И какое значение имеет — Альфонс или кто-то другой набирает рабочих? Просто формальность. Чистая формальность. Вот именно. И нечего пытаться сваливать на него ответственность. Он тут ни при чем. Ни с той, ни с другой стороны… Ну хорошо, он набирает грузчиков, а что из этого следует? Ровно ничего. Ведь он-то никого не заставляет работать. Но предположим даже, что он сегодня откажется. Его место займет другой. Что мы от этого выиграем? Только то, что у коммунистов не будет своего подрядчика. Этим все и кончится. Так-то оно так… А однако и то, что Робер отсутствует, и то, что набор будет производить коммунист… всего этого вполне достаточно, чтобы заставить колебаться многих докеров.
Положение и без того сложное: будь на пароходе не горючее, а оружие, все было бы гораздо проще… А теперь тот, кто еще не принял твердого решения отказаться от этой работы, сумеет найти целую кучу отговорок и оправданий, вплоть до самого убедительного для себя довода: какое же тут преступление, раз речь идет только о горючем, ведь оно может быть использовано и для мирных нужд… Как раз об этом и идут сегодня самые горячие споры в бараке ЦБРС.
* * *
— Оружие-то они привезти не посмели. Сами понимают, что тут бы их оставили с носом!
— А горючее? Ведь это одно и то же.
— Как всегда, тихой сапой действовали.
— На то они и янки.
— У лисы и повадки лисьи.
— Конечно, если так рассуждать, то все для войны. А как же тогда жить?
— Вот уж ни за что не поверю, что ты и вправду так думаешь! Ну хорошо, по-твоему, куда денут тот бензин, который ты выгрузишь? Куда? Ну-ка говори!
— Откуда я знаю!
— Не знаешь? Неужели не знаешь? Брось ты притворяться!
— Ну, наверно, на склад, куда ж еще?..
— Вот то-то и оно. Отвезут к себе на склад. Этим все сказано.
— На склад уж известно зачем везут.
— Ладно. Но как же тогда разобраться, чего можно, а чего нельзя?
— Да ведь их бензин — не обыкновенный бензин.
— Откуда ты это взял? Нюхал его, что ли?
— Я ведь о чем говорю? Этот бензин не для гражданского населения. И будешь ты его считать обыкновенным или нет — это дела не меняет. Тут и нюхать нечего.
— А ты как решил? Пойдешь или нет?
— Да дело ведь не во мне. Или все пойдут, или никто.
— Вот Робер и должен был сказать свое слово. И куда только он запропастился?
— Надо, чтобы все отказались. Это проще всего.
— Остерегайся шпиков, они — как мошкара, так и вьются вокруг.
— Сейчас вроде не сезон.
— Однако их здесь наверняка не меньше, чем охранников.
— А я никогда не скрывал своих убеждений. Всегда вслух говорю все, что думаю. Пусть попробуют сунуться!
— А ведь и правда, сколько незнакомых морд!
— Чего зря на людей клепать, может это все безработные.
— Прилетели на огонек префекта.
— А ты поставь себя на их место. Может, и ты поступил бы, как они.
— Чтобы я выхватил чужую работу! Никогда в жизни!
— Работа работе рознь.
— Ну уж это я не могу назвать работой.
— Ты не хочешь поставить себя на их место, говорю я тебе.
— Хватит того, что они собираются встать на мое.
— Почему ты так решил? Когда ты сегодня утром пришел в порт, ты знал, что тебя ждет? Нет? Ну и они тоже не знали. Сперва посмотри, как они поступят, а потом уж обвиняй!
— А помнишь, как было с грузовиками для Индо-Китая? Та же самая история.
— Да и с коньяком тоже!
— Ну, тогда-то все было ясно.
— Ясно-то ясно, а все же пришлось объяснять, что если ружья убивают людей, то грузовики перевозят тех, кто убивает, и тех, кого посылают на смерть.
— А коньяком их спаивают…
— И они перестают соображать, что делают.
— А знаешь, иногда бутылка коньяку может убить больше народу, чем ружье…
— Но с горючим-то все еще более понятно.
— Для этого не надо учиться в Сен-Сире.
— Хорошо, если ты понимаешь, а вот есть…
— Да и потом, какой смысл отказываться, если тебя заменят другие?
— Я про то и говорю: или всем идти, или всем отказаться.
— Надо бы все же сходить за Робером.
— Теперь уже поздно, сейчас будут набирать…
— И где его только дьявол носит!
— Уж будь спокоен, была бы чистая работа, не пригнали бы сюда весь этот сброд…
— А ты заметил, что они сегодня держатся на почтительном расстоянии. И ведут себя не так вызывающе.
— И правда ведь…
— Это неспроста.
— Они что-то замышляют.
— Посмотри-ка, за этой решеткой они еще больше смахивают на зверей.
— Вот понагнали! Я уверен, что мы еще и не всех видим.
— Когда же теперь окончательно рассветает?
— Да еще не скоро…
— Представляю, сколько их на набережной!
— А на молу!
— К сведению любителей: черный ворон уже на бульваре!
— Не смейся. Сегодня будет жарко, вот увидишь.
— Но как тебе нравится Робер? Он и в ус не дует. Дрыхнет, наверное, без задних ног.
— Брось, это уж ты загнул!
— Слушай, вот оно, началось.
— Как? Набирает Фофонс!..
— Как же теперь быть? Ты-то как решил?
— Не волнуйся. Сейчас кто-нибудь выступит и все разъяснит…
* * *
Альфонс с жетонами в руках влез на товарную платформу. Клебер, Франкер, Макс, Папильон и еще несколько коммунистов собрались вместе, чтобы принять какое-то решение — ведь надо что-то делать, надо действовать, и как можно скорее. Альфонс заметил их группу и поглядывает в ту сторону.
— Чорт побери, куда же все-таки провалился Робер! — шепчет Макс товарищам.
— Может быть, уже пошла делегация и он там…
— Нет, нас бы предупредили.
— Все равно, даже если он в делегации, разве можно было ставить нас в такое положение. Ребята плавают, надо им все разъяснить. А мы и сами ничего толком не знаем и держимся неуверенно.
— А может, Робер повидался с Анри и другими товарищами… и они что-то придумали?..
— В том-то и дело. А мы тут выступим резко и сорвем все их планы…
— Я уверен, Анри ни о чем не знает. Если бы он услышал, что здесь творится, он бы живо примчался или предупредил нас. Уж я-то его хорошо знаю. Вот за Робера не ручаюсь… тут ничего не известно.
— Во всяком случае, что бы там ни решили, а уж отказаться-то мы можем. Ребята поймут.
— Этого мало, — говорит Макс. — Так мы не вскрываем подоплеку. Надо растолковать что к чему.
— Эй, послушай-ка! — Папильон решительно выходит вперед. — Ты что, Фофонс, для американцев вербуешь?
— Никого я не вербую. Каждый сам себе хозяин. Колен-Баррэ требует шестьдесят человек. Я и сообщаю об этом, вот и все. Лично я ни в чем не заинтересован. Каждый волен поступать как хочет.
Он поднимает первый жетон в воздух и уже открывает рот, чтобы спросить у Папильона: «Возьмешь?» Этот вопрос, по крайней мере, мог прояснить ситуацию — ведь Папильон ответил бы отказом. Но тут Альфонс пожалел его — Папильону это дорого бы обошлось. Хотя у него и так уж отобрали докерскую карточку… И Альфонс только молча протянул жетон в сторону Папильона и вопросительно поднял брови. Тот в ответ лишь пожимает плечами. Клебер, Франкер и еще несколько докеров, стоящих рядом с ними, отрицательно качают головой.
— Ни за что! — вырывается у Макса.
Он решил выждать еще немного, а потом, если нужно будет, ринуться в бой, не раздумывая. Сейчас он вглядывается в лица докеров и говорит себе: подождем, посмотрим, как все повернется. Лучше принять удар на себя. Что я теряю? Все равно уже битый.
Альфонс продолжает держать жетон в руке. Таких осложнений он не ожидал. Обычно он выбирает людей и выкрикивает их фамилии. Сегодня поступить так — значит подвергнуть риску лучших докеров. Но никто не протягивает руку за жетоном… Своим молчаливым отказом коммунисты как бы подают пример. Альфонса это, конечно, радует, и чтобы всем были понятны его чувства, он даже пробует улыбнуться. Но до чего же это не вяжется с поднятым в воздух жетоном! И его улыбка многим кажется принужденной, это окончательно сбивает с толку.
Но тут из задних рядов протискивается вперед какой-то субъект и с развязным видом говорит, протягивая руку:
— Что ж. Давай! Я пойду.
Следом за ним сквозь толпу пробирается с десяток других. Они молча протягивают руки.
Альфонс заколебался, хотел даже спрятать жетоны, но, в конце концов, положил их в раскрытые ладони. Ясно было, что «добровольцы» действуют по чьему-то наущению. Докеры думали: полиция, деголлевцы, «Форс увриер»[2] — вот что стоит за этим… В это время сотня охранников, пользуясь темнотой, стала подкрадываться к платформе, на которой стоял Альфонс. Тут уж все поняли, чего сто́ит эта горсточка охотников разгружать пароход. Докеры с неприязнью разглядывали штрейкбрехеров. Кроме первого, всё, пожалуй, знакомые лица. Среди них даже два или три профессиональных докера. Угрожающим гулом встретила толпа этих «добровольцев», и они уже украдкой стали поглядывать в сторону охранников, которые были еще довольно далеко. Теперь они могли убедиться, что темнота может быть не только союзницей, но и врагом. Разъяренная толпа в триста человек начала теснить «добровольцев» со всех сторон.
Но одновременно среди этих возмущенных людей возникло еле заметное течение в сторону жетонов Альфонса. Какими оно было вызвано причинами — сказать трудно. Самыми различными. И одна из них: не соглашусь я — вместо меня пойдет другой. История с докерскими карточками тоже сыграла свою роль: наймутся шестьдесят безработных, и им выдадут карточки, которые отнимут у шестидесяти докеров — может, и у меня в том числе. Почему же должен пострадать я, а не кто-то другой? Тут была и боязнь остаться в дураках, и тысячи других подобных соображений. Откажись кто-нибудь сразу, наотрез, от имени всех — никаких колебаний и не возникло бы. Будь, например, здесь Робер, выступи он — и все сразу обернулось бы иначе…
Первый штрейкбрехер как раз делал ставку на такое подводное течение, рассчитывая, что, несмотря на общую ярость, среди докеров найдутся и неустойчивые люди. На большее он и не надеялся. Он знал, что ни ему, ни другим штрейкбрехерам никогда не одержать блестящей победы, никогда… С него довольно поражения докеров… Лишь бы самому уцелеть.
Он влез на платформу рядом с Альфонсом и крикнул:
— Товарищи!..
Альфонс наконец опустил руку с жетонами и даже попытался столкнуть с платформы подлеца: не имеет он права здесь стоять. Но не тут-то было — этот субъект, здоровенный парень, гораздо сильнее Альфонса, уперся и вовсе не намерен был сдаваться. Альфонс невольно подумал: а отчаянный, мерзавец. Хотя тому наверняка нечего терять, и он знает, что за его спиной охранники, да к тому же за это ему платят… Закоренелый негодяй. Альфонс и не полез с ним в драку. Он только побледнел, и его затрясло при мысли, что он на виду у всех товарищей стоит рядом с этим прохвостом, словно они делают одну работу. А тот поспешно, словно за ним гнались, выкрикивал в беспорядке короткие фразы:
— В кои-то веки есть работа!.. У нас жены!.. Дети!.. А на пароходе всего-навсего бензин!.. — И пошел, и пошел…
И вот протянул руку один докер, за ним другие — десять, двадцать… Альфонс, который уже начал надеяться, что жетоны останутся у него, медлил, зажимая их в кулаке. Ему хотелось, чтобы всем было ясно, как он относится к этой истории. Но все же сжечь корабли он не решался… Штрейкбрехер замолчал, повернулся к подрядчику и повелительно крикнул:
— Ну!
Альфонс окончательно сдался и послушно стал раздавать жетоны.
Все это произошло за тс несколько секунд, что Макс пробирался к вагону. Вскочив на платформу, он скинул оттуда штрейкбрехера и крикнул толпе:
— Он что вообразил — всякий может называть нас товарищами?!.
Внезапно со всех сторон из темноты вынырнули охранники с бледными в свете фонарей, как у мертвецов, лицами и, подняв ружья, набросились на докеров.
* * *
Но их атака длилась недолго. По всей вероятности, охранники получили приказ не завязывать настоящую стычку и даже не разгонять докеров, а только прийти на подмогу выступавшему штрейкбрехеру, который сразу же исчез. Когда охранники отступили и скрылись в темноте, его уже не было среди докеров.
Может быть, охранники надеялись также, что им удастся захватить Макса, но тут они просчитались. Он спрыгнул с платформы, и товарищи окружили его плотным кольцом.
На этот раз Альфонс не стал колебаться. Выбирать надо было между охранниками и товарищами, и он, конечно, выбрал последних. Стоя рядом с Максом, он показал оставшиеся у него в кулаке жетоны:
— Они смогли набрать только тридцать из шестидесяти.
— Но это не твоя заслуга! — отрезал Макс. — Ну и дров ты наломал! Ты что, свихнулся?
Макс был зол на Робера. И на всех, включая и Клебера, и Франкера, и Папильона. И на самого себя тоже.
— Хороши же мы, нечего сказать!.. Дали себя провести, как миленькие… Ни к чорту мы не годимся!
Тридцать человек, подумать только! Что если им удастся разгрузить свой проклятый пароход? Позор! Полный провал!
— Да, теперь все пропало, — мрачно говорит Папильон. — Раз они набрали тридцать человек, они наберут и все шестьдесят. Теперь они сделают все, что захотят.
— Если пропустить первый, — добавляет Франкер, — за ним пойдут пароход за пароходом. Вот как было в Шербурге.
Услышав этот разговор, Макс сразу пришел в себя.
— Надо немедленно разойтись. А то как бы они снова не попытались набрать грузчиков.
— Что ты предлагаешь?
— Всем собраться в столовке. Нужно быстренько оповестить народ, что через полчаса профсоюзное собрание.
Надо ведь с чего-то начать. А там посмотрим. Достаточно намудрили и наделали глупостей…
Необходимо во что бы то ни стало разыскать Робера. И прежде всего дать знать Анри.
— Вот тебе и номер! Есть с чем нас поздравить к Новому году, — находит в себе силы пошутить Папильон.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Робер
С Робером все оказалось серьезнее, чем можно было предположить.
Во-первых, его невозможно найти. Дома — никого. Стучались, стучались — ни ответа, ни привета. Впору подумать, что там все умерли. Неужели можно так крепко спать?..
На стук вышел сосед по двору, вооруженный палкой. Узнав Анри, он сказал:
— Зря стучишься. Они еще вчера вечером все уехали — и жена, и дети. Сам видел. На автобусе.
— Непонятная история, — подозрительно заметил Макс.
— На автобусе, говоришь? Держу пари, что они уехали встречать Новый год к брату, — решил Анри.
Робер и его жена родом из деревни, которая находится километрах в пяти отсюда… Родственники их и сейчас живут там все вместе, на одной уличке… По большим праздникам Робер иногда уезжает на несколько дней к своим. Сегодня суббота. Завтра воскресенье. В понедельник — первое января, свободный день. Очень возможно, что Робер уехал к родным на все праздники, прихватив и субботу.
— Больше чем уверен, что это именно так, — повторил Анри.
— Что же нам делать? — недоумевал Макс.
— Я поеду в деревню и попытаюсь его притащить. Если мы не поспеем, начинай собрание без нас. Ребята тебя знают, ты все время ведешь общественную работу, так что…
— Только давай точно договоримся, что мы считаем нужным предпринять.
— Ты сам знаешь не хуже меня. Подожди-ка… Как обстоит дело? Те тридцать человек, завербованные, уже приступили к работе?
— Нет, что ты! Они могут начать разгрузку самое раннее во вторую половину дня. Если даже они успели открыть люки, все равно бензин нельзя разгружать, не проветрив хорошенько трюмы.
— Другими словами, у нас есть еще немного времени. Прежде всего, растолкуй еще раз ребятам, что к чему, в двух словах. Это придаст уверенности тем, кто сегодня не пошел работать. Надо организовать стачечные пикеты. Имей в виду: и среди тех, кто не устоял, некоторых можно образумить. Немедленно пошли Клебера в Местное объединение профсоюзов — хотя времени у нас в обрез и едва ли на предприятиях удастся поднять народ. Ведь в субботу после обеда нигде не работают. Хорошо бы ухитриться побеседовать с людьми сразу после смены, но опять вопрос — успеем ли? Эти мерзавцы все продумали, будь спокоен!
Анри спешил. Он уже садился на велосипед, когда Макс схватил его за рукав.
— Постой, Анри… Знаешь, у меня такое чувство, что я во всем виноват. — Но это было лишь предисловием. Макс с трудом выдавил из себя: — Мне надо было выступить раньше. Скажи, Анри, как ты думаешь, все еще поправимо? Неужели нет?!.
— Да, нелегко будет, — вздохнул Анри, взяв Макса за отворот пальто. Потом уже другим тоном добавил: — Ничего, старина, мы сильны! Ребята еще себя покажут! Все случилось так неожиданно, вот мы и растерялись вначале, но теперь… За какой-нибудь час все может перемениться… Ну, желаю… Иди… — Рука Анри соскользнула с отворота пальто к локтю и подтолкнула Макса: иди, мол…
Отъезжая, Анри вдруг спохватился:
— Если мы не успеем приехать вовремя, не забывай, что ты говоришь не только от своего имени. Ты заменяешь Робера. И выступаешь от имени ВКТ.
— Если Робер не приедет — это внесет смятение и может повредить делу…
— Поэтому я сам и еду за ним. Ты что думаешь, у меня здесь дел мало?
Уже отъехав, Анри еще раз обернулся и добавил:
— Во всяком случае, ты можешь провести собрание не хуже, чем он. Почему бы и нет!
* * *
Анри опять на велосипеде. Ему предстоит проехать около шести километров. Ну и трясет на этих проселочных дорогах — камни, комья мерзлой земли, глубокие колеи, оставленные тяжелыми телегами, которые увязают здесь в глине по самую ступицу. Того и гляди сломаешь велосипед, да и сам покалечишься. Еще хорошо, что рассвело. Все раздражение Анри перенес на дорогу: проклятые кочки! — ругался он. Хоть бы Робер оказался в деревне. А вдруг его и там нет? Этого лишь не хватает! Подумать только, такой напряженный момент, а я еду к черту на кулички, бросаю порт!
— Что такое стряслось? — испуганно спрашивает Робер, открывая дверь. На нем ночная рубашка с красной каймой, кое-как заправленная в грубые крестьянские брюки.
— Что стряслось? А то, что долгожданный пароход прибыл! — резко отвечает Анри. — И ты в это время не был на своем посту.
— Ребята, конечно, отказались? — поспешно спрашивает Робер, стараясь не волноваться.
Он заходит в дом, чтобы вынуть засовы ставней, тут же возвращается на улицу и широко по-хозяйски распахивает обе ставни.
— Не все. Они привыкли рассчитывать на тебя.
— Что ты хочешь сказать? Они и сейчас могут рассчитывать на меня.
— Тебе виднее.
Встала и жена Робера. Ее длинные волосы, обычно закрученные в пучок, сейчас распущены по плечам — так причесывались в начале века. До чего же пахучи длинные волосы! В домике открывается еще какая-то дверь, и выходит брат Робера. На нем тоже рубашка с красной каймой. Видно, это его рубашки и он одолжил одну из них Роберу.
— Что там опять стряслось? — возмущается жена Робера. — Даже в праздники не дадут отдохнуть!
— Не лезь не в свое дело! — спешит оборвать ее Робер, чтобы Анри не подумал, что он с ней заодно.
— Выпейте хоть кофе на дорогу, — уговаривает она. Эта женщина сошла с ума!.. Как будто то, что происходит в порту, может подождать. Как будто это только их дело, — уедут они десятью минутами раньше или позже. Выпейте кофе! Как будто они собрались на рыбалку…
Анри неприятно, что при разговоре с Робером присутствуют посторонние. Брат даже не член партии. Правда, он из сочувствующих, но все же это не то. А Анри необходимо сказать Роберу несколько резких слов. При близких это труднее.
К счастью, Робер сам торопит:
— Едем немедленно. Попытаемся поправить дело. Расскажешь обо всем по пути.
* * *
По этой страшной дороге, где езда на велосипеде похожа на акробатический номер, они почти все время двигались гуськом, Робер ехал впереди. Анри рассказывал, но так как приходилось кричать, то разговор сразу же стал походить на перебранку.
Начал Робер. Защищаясь, он перешел в нападение:
— А где же были коммунисты? Какого черта они молчали? Что же, по-твоему, нельзя ни на секунду отвернуться?
— Они свое слово сказали, но только в последнюю минуту — все надеялись, что ты появишься. Вот и получилось поздновато…
— Надо немедленно всех собрать.
— Представь себе, мы и без тебя до этого додумались, — холодно сказал Анри.
— Тем лучше. Ты же видишь, вы великолепно обходитесь без меня. — В словах Робера чувствовалась некоторая досада, хотя он и сказал их со смешком. Разговор становился слишком уж резким, и он хотел разрядить напряжение.
— А ты что воображал! Когда необходимо…
Анри не собирался сглаживать углы, а Робер ждал совсем другого ответа. Конечно, он был бы рад, если бы сегодня товарищи обошлись без него, но в то же время ему хотелось, чтобы они поняли, насколько он незаменим. Робер обиделся и замолчал. Анри и не попытался рассеять его дурное настроение. Да и вообще Анри не любит много говорить… Пусть лучше Робер сам поймет свою ошибку. Честно говоря, он виноват больше всех… Вот, кажется, он уже начинает сдаваться.
— В конце концов, какое же я совершил преступление? — спрашивает Робер. — Неужели не имеешь права ни минуты располагать собой…
— В том, что ты уехал к родным, преступления, конечно, нет. Но вот то, что ты никого не поставил об этом в известность, да еще в такое время, — это преступление.
— Но ты ведь только что сказал, что вы и без меня можете великолепно обойтись.
— Во-первых, сказал это ты, а не я. Ты вечно преувеличиваешь. Но даже если мы и можем без тебя обойтись, ты все равно должен заранее предупреждать. Я ведь уже говорил: знали бы товарищи, что тебя не будет, они бы сразу выступили. И выступил бы не только Макс. В случае необходимости сказали бы свое слово Клебер и Франкер — от имени коммунистов, от имени партии. Главная вина не их.
До сих пор Анри и Робер гнали что есть мочи, громко переговариваясь. Но тут Робер резко затормозил ногой о тротуар и остановился, не слезая с велосипеда. Вслед за ним остановился и Анри.
— Анри, ты что хочешь сказать? Что во всем виноват я?
— Не мне говорить тебе об этом, Робер.
Чего он стоит? Неужели думает повернуть обратно? Анри не хотел этому верить.
— Если я тебя правильно понял, — продолжал Робер, — меня там ждет не слишком горячая встреча…
Сохранять спокойствие — уговаривал себя Анри. Но до чего же это трудно.
— Послушай-ка, Робер, — Анри медленно поехал вперед, показывая, что надо продолжать путь. — Во всей этой истории ты опять больше всего беспокоишься о себе. Да я, видите ли, не совершил никакого преступления! Да что обо мне думают? Да как меня примут? Твои мысли только этим и заняты, ты забываешь о главном — ведь в это самое время американский пароход находится в порту, и, возможно, его уже начали разгружать. Ты понимаешь? Ну, двинулись, что ли?
Робер, не отвечая, покатил за Анри. Они ехали быстро, в полном молчании. Вот наконец и цементированная дорожка, огибающая американский склад.
— Все-таки я должен тебе сказать одну вещь, — начал Робер. — Не будь того знаменитого объединенного собрания ячеек, всего этого, может, и не произошло бы.
Анри ничего не ответил, и Робер неуверенно продолжал:
— Ты был тогда слишком резок. А знаешь, когда плохое настроение, то и работаешь…
Анри еще не успел открыть рта и только повернулся к Роберу, как тот сразу осекся. Теперь уже Анри захотелось остановиться.
— Нет, но ты соображаешь? Ты соображаешь, дорогой товарищ, что ты сказал?
Произведения
Критика
Поділитися