Чтобы остаться человеком
Т. Балашова
Андре Стиль, по наблюдению известного французского критика Вюрмсера, — «единственный французский писатель, героем книг которого всегда является этот многоликий, громоздкий, причиняющий массу неудобств персонаж — пролетариат». Война в Алжире, потрясшая до основания и жизнь метрополии, внесла в повествование А. Стиля о рабочем классе новые трагические акценты: Раймону («Мы будем любить друг друга завтра»), братьям Давен («Обвал») и героям «Последнего часа» недостаточно найти свое место в классовых боях современной Франции; им приходится нести ответственность за свою родину, Францию, выступившую в роли душителя свободы другого народа. Мучительную подчас проблему выбора А. Стиль стремился раскрыть в жанре психологического романа.
В романе «Андре» писатель возвращается к конфликтам, которыми определяются трудовые будни французского пролетария, но сохраняет психологическую напряженность, свойственную его романам об алжирской войне. По сравнению с «Обвалом» здесь событий еще меньше. Только четыре раза встречается в романе Андре Дутремон с другом детства Ролланом Шоле. Всего несколькими словами обменялись они. Но за одной, внешне совсем обычной фразой скрываются порой многочасовые раздумья, споры с самим собой, догадки об отношении к тебе собеседника и т. д. Тому, что лежит между поступками или встречами, и посвящен роман Стиля.
Андре и Роллан в детстве были лучшими учениками в классе и дружили, инстинктивно отбрасывая сословные барьеры, разделявшие их отцов. Но вот спустя несколько лет инженер Дутремон назначен на должность директора шахты, где обязанности общественного уполномоченного, «делегата» выполняет Роллан Шоле. Это Дутремону будет отныне подавать Шоле тревожные докладные о нарушении в шахтах правил безопасности, это от Дутремона будет требовать Шоле уважения к правам углекопов. Они еще не видели друг друга, но каждый ходит по территории предприятия в немом ожидании. Много раз возникает картина встречи в воображении Андре. Может быть, вызвать Роллана в кабинет? Или, напротив, пойти к нему? Хорошо бы, при этом не было посторонних... Что думает Роллан обо мне? Приготовился воевать? Неужели должность сама по себе враг? Ничего, слегка пошутим над его или моей «общественной миссией» и опять станем друзьями.
Встреча происходит не так, как думалось, второпях, на лестнице, первые пришедшие на ум вопросы о жене, детях — и они разошлись, сохранив прежнюю тревогу и ожидание откровенного разговора. Даже трагедия, недавно пережитая Андре — его жена умерла нелепой смертью, оставив ему трех маленьких дочерей, — не разбила холод отчуждения. Андре боялся «разжалобить», Роллан не хотел «навязываться».
А дальше вступала в свои права шахта. Шоле от имени рабочих составлял длинные акты, точно указывая, где несоблюдение техники безопасности грозит несчастным случаем. Дутремон раздраженно бросал их в стол. Снова внутренние терзания: как объяснить другому, что он неправ? И снова воображаемые встречи, продуманные до мелочей реплики, чтобы потом в момент настоящей встречи не сказать почти ничего, но услышать... услышать очень многое — именно то, что другой собирался сказать тебе, готовясь к этому разговору.
Автору хотелось, видимо, чтобы Дутремон раскрыл себя до конца, не должность, а именно самого себя — человека, не сумевшего устоять перед развращающим влиянием хладнокровных законов капиталистического рабовладения. Если Дутремон предлагает изобретение по усовершенствованию конвейера — то единственно в надежде продвинуться; если затем соглашается снять его — то угождая тресту и немного Роллану, всерьез обеспокоенному чрезмерно быстрым ритмом движения ленты; если в трагический день, когда несчастный случай унес шахтера Франсиса Оффра, Андре направляется к вдове — то прежде всего спасая честь мундира: «Ваш муж был слишком неосторожен, я предупреждал его и даже назначил штраф». Но психологической мотивировки эти черты характера Дутремона не получают. Образ человека постепенно стирается, остается бесстрастная «должность», повелевающая Дутремону защищать права «сильных»: «Шахта существует, чтобы давать уголь... Там, в городе, каждый устраивается как лучше; ищет счастье, как он его понимает; свободен выбирать себе идеи, одиночество или бурную жизнь, тревоги или покой — бытие, соответствующее его положению и темпераменту. На шахте же главное — давать уголь тому самому городу... Приходится иногда забывать о людях, чтобы трудиться для них же». Слова, складывающиеся в сознании Дутремона, перестают выражать его собственную мысль, становятся формулами-стандартами, внушенными ему «системой» — законом капиталистической эксплуатаций. Даже «несчастный случай» для него — нечто отвлеченное, строчки в графе специального бланка, где надо указать фамилию пострадавшего, место и время ранения, а также предполагаемый срок, в течение которого он не сможет работать.
А ведь многие из трагических катастроф можно предвидеть, предотвратить, если... Если думать о людях. Трагически погибший Франсис Оффр был совсем неприметной персоной. «Он не был высоким. Не был толстым. Не очень был образованным. Не очень требовательным и не чересчур вежливым. Он не был коммунистом. Веселым бывал не чаше, чем грустным. Он не был надоедливым, не слыл ни великим мечтателем, ни хорошим певцом, ни гурманом, ни любопытным. Он не был уже молодым и не был еще старым. Но вот его нет...»
Люби такого вот неприметного человека, защищай его права, его достоинство — и ты сам останешься человеком. Дутремону это не по силам — должность его сломила.
Роман «Андре» снова «ставит вопрос о счастье», как требует название цикла, над которым А. Стиль работает уже много лет и которому принадлежит роман. В «Обвале» Альбер решил первую часть вопроса — отказался от смертельно опасной работы по разборке крепи, чтобы не унижать себя за лишние гроши перед теми, кому это выгодно. Здесь, в «Андре», Альбер Давен (появляющийся эпизодически) вместе с Ролланом Шоле думает уже о счастье других.
Необычная форма рассказа о драматическом конфликте между друзьями детства позволяет писателю то задерживать повествование, то прерывать его, заменять реальные ситуации воображаемыми, давать героям полную возможность мысленно изложить все аргументы, все доводы друг против друга, а потом вдруг самому вступать в разговор — когда заинтересованным собеседником, когда терпеливым комментатором, а когда и страстным обличителем. Некоторые психологические ситуации могут казаться искусственными, но движение формы романа — сочетание встреч предполагаемых, случившихся и снова исправляемых воображением их участников — интересный психологический эксперимент, говорящий о том, что писатель в пути, что процесс трудных поисков новых романтических форм продолжается.
Л-ра: Иностранная литература. – 1966. – № 2. – С. 264-265.
Произведения
Критика
