«Пентесилея» Генриха фон Клейста как трагедия любви
В. В. Бондаренко
В драме Генриха фон Клейста «Пентесилея» (1807) чувство выступает в качестве сферы экзистенциальных решений, которые способны привести как к наивысшему озарению и блаженству, так и в стремлении перечеркнуть все условные границы перешагнуть все пределы установленного мирового порядка ради осуществления чувства, к саморазрушению и гибели в существующем внешнем мире. «Пентесилея», на наш взгляд, - трагедия чувства, которое не вслушивается в себя, чтобы таким образом, может быть, услышать наставительный голос Бога, а мнит Богом себя. Противоречие между личностным «Я» Пентесилеи и подавляющим все индивидуальное, требующим полного подчинения традициям амазонского государства законом представляет собой лишь внешнюю, условную рамку для внутреннего драматического конфликта, причиной и катализатором которого является стремящееся к абсолюту чувственное влечение Пентесилеи.
Некоторые критики, ссылаясь на неписаные вечные законы природы, по которым во взаимоотношениях полов активная сторона должна принадлежать исключительно мужчине, достаточно своеобразно, как мне кажется, интерпретируют доминирующее стремление Пентесилеи к решительному действию ради личного счастья, к завоеванию его. Так, В. Михель склонен усматривать в Ахилле женщину, а в Пентесилее мужчину, причем действенный образ Пентесилеи, с его точки зрения, представляет собой не что иное, как воплощение и одновременно удовлетворение любовного голода самого Клейста. Гюнтер Блекер пишет, в свою очередь, о том, что в «Пентесилее» невозможно не заметить садо-мозахистских элементов, указывая на то, что любовь, ее деятельное завоевание тесно связаны у Клейста не просто со смертью, как возможным следствием, но и понятиями «умертвить» и «быть умервщленным». Думаю, Клейст и его произведение достаточно далеки от подобного рода теорий, которые, будучи аргументированными на основании нескольких отдельно взятых фраз, обусловлены, скорее, фантазией их авторов. В поведении Пентесилеи нет ничего странного или противоестественного, наоборот - оно представляется абсолютно природным, в какой-то мере даже логичным.
Наследница амазонского престола Пентесилея, благословленная умирающей царицей Отрерой на материнское счастье с Пелидом, пылает любовью к нему, еще не встретившись с ним:
Doch keinen Trefflichem, den ich mit Rosen,
Bekränzt', als ihn, den mir die Mutter ausersehn -
Den Lieben, Wilden, Süssen, Schrecklichen,
Den Überwinder Hektars! 0 Pelide!
Mein ewiger Gedanke, warn ich wachte,
Mein ewger Traum warst du!
Никто венка из роз не стоит больше
Чем тот, кого мне указала мать, -
Неистовый, любимый, страшный, милый,
Во прах втоптавший Гектора Пелид,
Всегдашняя моя мечта дневная,
Всегдашний сон мой по ночам!
(Явление пятнадцатое)
Она, формально следуя традициям амазонок, преисполнена желания и решимости увенчать голову Ахилла розовым венком, пленив его в бою. Дальнейшая история Пентесилеи стремительно развивается по намеченному, единственно возможному пути. То, что кажется на первый взгляд неразрешимым внутренним противоборством, является в действительности грандиозным сосуществованием, полярным выражением одного и того же. Исполненный ярости воинственный клич «Собак спустите на него!» и страстное признание «Хочу его на эту грудь привлечь» (явление девятое) представляют собой противоположные точки дуги, охватывающей одно единое чувство, в чем Пентесилея после ее расправы над Ахиллом сама недвусмысленно признается:
So war es ein Versehen. Küsse, Bisse,
Das reimt sich, und wer recht von Herzen liebt,
Kann schon das eine für das andere greifen.
Ошибка здесь. Влеченье и мученье –
Созвучные слова. Кто крепко любит,
Тому нетрудно перепутать их.
(Явление двадцать четвертое)
(Тогда это была ошибка. Поцелуи, укусы,
Это рифмуется, и кто от всего сердца любит,
Может вместо одного воспользоваться другим).
(Подстрочный перевод)
Многие отечественные литературоведы (Н. Я. Берковский, В. М. Жирмунский, А. В. Карельский, Р. М. Самарин) придерживаются мнения, что трагедия Пентесилеи обусловлена, в первую очередь, неразрешимым противоречием между законом амазонского государства и личностным «Я» героини. Представляется, что роковой конфликт между воинствующей царицей амазонок и любящей женщиной существует скорее в многочисленных комментариях к драме, чем в тексте Клейста. Автор, оттачивая с каждой сценой личностно-психологический портрет своей героини, неоднократно подчеркивает, какой гордой, какой царственной натурой была наделена Пентесилея, не желающая признавать ни поражений, ни компромиссов. Воинствующую Пентесилею и Пентесилею любящую объединяет одно: стремление во что бы то ни стало победить, насильственно подчинить себе любимого, в качестве непременного условия для обнажения собственных чувств:
Der Gott der Liebe hatte mich ereilt.
Doch von zwei Dingen schnell beschloss ich eines
Dich zu gewinnen, oder umzukommen.
Любовь меня настигла. Я решила,
Что мне одно из двух теперь осталось –
Иль победить тебя, иль умереть.
(Явление пятнадцатое)
Только после инсценированного пленения Ахилла гордая амазонка сбросила с себя маску холодной, неприступной воительницы. Теперь, когда ее самолюбие удовлетворено, она с трепетным восторгом отдается пьянящему чувству:
Nun denn, so sei mir, frischer Lebensreiz,
Du junger, rosenwang’ger Gott, gegrüsst!
Hinweg jetzt, о mein Herz, mit diesem Blute,
Das aufgehäuft, wie seiner Ankunft harrend,
In beiden Kammern dieser Brüste liegt
Ihr Boten, ihr geflügelten, der Lust,
Ihr Säfte meiner Jugend, macht euch auf,
Durch meine Adern fleucht, ihr jauchzenden,
Und lasst es einer roten Fahne gleich,
Von allen Reichen dieser Wangen wehn:
Der junge Nere^densohn ist mein!
Тогда привет тебе, моя отрада,
Бог юный, чистый и розовощекий!
Гони по телу, сердце, кровь мою, -
Она, прихода гостья ожидая,
В груди давно без дела застоялась.
Проснитесь силы юности моей,
По жилам растекитесь с ликованьем,
Как вестники крылатые веселья,
И пусть, алея, словно стяг багряный,
Мои ланиты гордо возвещают:
Отныне юный сын богини - мой!
(Явление четырнадцатое).
Пятнадцатое явление представляет собой блистательное описание страстных взаимных любовных признаний Пентесилеи и Ахилла, происходящих посреди продолжающегося боя. Пентесилея, видевшая в Ахилле исполнение материнского судьбоносного пророчества о своем женском счастье, осуществление своего земного предназначения, превращается в любящую женщину, не замечающую и не желающую замечать ничего кроме возлюбленного мужчины:
О! Freund! Nach Themiscyra, sag ich dir,
Wo Dianas Tempel aus den Eichen ragt!
Und wenn der Sei'gen Sitz in Phita wäre,
Doch, doch, о Freund! Nach Themiscyra noch,
Wo Dianas Tempel aus den Wipfeln ragt!
Друг, заклинаю, едем а Фемискиру,
Где храм Дианы меж дубов стоит.
Будь Фтя даже краем душ блаженных,
Нам лишь одна дорога Фемискиру,
Где храм Дианы над дубами встал.
(Явление семнадцатое).
Когда же из-за вмешательства внешних сил влюбленные вынуждены были разомкнуть объятия и расстаться, Пентесилея, забыв о гордости, проклинает свое освобождение из сладостного плена, будучи не в силах совладать с собой и смириться с этой утратой. Ахилл, гораздо больше чем Пентесилея думающий в эту минуту о соблюдении закона амазонок, посылает своей возлюбленной вызов на поединок, чтобы, явившись безоружным, опуститься перед ней на колени и позволить увести себя в храм любви. Пентесилея воспринимает этот вызов как надругательство над ее любовью. В этот момент она - более всего любящая женщина, которая мнит свои открытые чувства поруганными, растоптанными и осмеянными:
Der mich zu schwach weiss, sich mit ihm zu messen
Der ruft zum Kampf mich, Prothoe, ins Feld?
Hier diese treue Brust, sie rührt ihn erst,
Wenn sie sein scharfer Speer zerschmetterte?
Was ich ihm zugeflüstert, hat sein Ohr
Mit der Musik der Rede bloss getroffen?
Des Tempels unter Wipfeln denkt er nicht?
Ein steinern Bild hat meine Hand bekränzt?
Протоя, значит, бой мне предлагает
Тот, кто узнал, что я его слабей,
Тот, кто пленится этой верной грудью
Не раньше, чем копьем ее пронзит,
Тот, для кого мои признанья были
Лишь музыкою - сладкой, но пустой?
Ужель не вспомнит он про храм в дубраве?
Ужель камень мной увенчан был?
(Явление двадцатое).
Горечь, обида и отчаяние мнящей себя отвергнутой женщины затмевают ее ум и провоцируют направленную против возлюбленного вспышку гнева и ярости, в порыве которой Пентесилея таким варварским способом расправляется с любимым и любящим Ахиллом. Но смерть Ахилла не в состоянии разрушить стремящуюся к абсолютному максимализму любовь Пентесилеи. Только теперь, когда влияние внешнего, преходящего исключено, Ахилл полностью принадлежит ей. И она, следуя зову своего чувства, безропотно, легко, по-своему торжествуя, прощается с внешним миром, чтобы вслед за любимым уйти в бесконечность и там вечно принадлежать ему: Penthesilea
Ich will dir sagen, Prothoe,
Ich sage vom Gesetz der Fraun mich los,
Und folge diesem Jüngling hier....
Meroe
Sie folgt ihm, in der Tat!
Prothoe
Wohl ihr!
Denn hier war ihres fernen Bleibens nicht
Пентесилея
Скажу тебе, моя Протоя,
Я отрекаюсь от закона женщин
И за Пелидом юным ухожу.
Мероя
Вслед за ним ушла.
Протоя
Так лучше.
Ей в этом мире больше места нет.
(Явление двадцать четвертое).
Судьба Пентесилеи в изображении Клейста трагична, но и прекрасна. Трагичной ее делает не закон амазонского государства, а эксцентричный максимализм не признающего никаких условностей чувства, саморазрушающее изобилие самобытной, гордой, по-настоящему царственной натуры. Возвышенная, благородная трагика, достойная царицы амазонок, обусловливает красоту и драматическую привлекательность этого образа.
Волнообразность действия, переменчивость военной удачи, постоянная смена настроений, кажущаяся противоречивость в решениях Пентесилеи и Ахилла - драматические приемы, при помощи которых автор передает импульсивную чувственность своих героев. Лирика чувства, освободившегося от оков сознания, его сметающий водопад, его бушующий поток - есть, по моему мнению, самое сильное в «Пентесилее», возводящее эту трагедию до уровня неподражаемых образцов своего жанра. Грандиозное величие этой драмы в том, что в ней на первый план выходят не исторические события, не характеры, а вечные чувства и инстинкты - та материя бытия, в которой человек проводит свою жизнь и которой он, в конечном итоге, поглощается. «Пентесилея» - это больше чем индивидуальная трагедия, больше чем психологическая драма, - это драма чувства, трагедия любви.
Л-ра: Вісник Дніпропетровського державного університету. Літературознавство. – Дніпропетровськ, 1999. – Вип. 3. – Т. 1. – С. 115-119.
Произведения
Критика
