О жанре поэмы Лукреция
Т. В. Васильева
Вопрос о жанре поэмы Лукреция нам бы хотелось поставить по двум причинам и в двух, соответственно, плоскостях: а) для определения творческих устремлений поэта и тем самым для характеристики эстетических принципов его творчества, и б) для конкретизации наших представлений о жанре дидактического эпоса. Цель предлагаемого сообщения — попытаться уяснить место поэмы «О природе вещей» в современной ей системе литературных жанров и осмыслить роль литературной деятельности Лукреция в процессе формирования его произведения.
Наши представления об определяющих античный дидактический эпос жанровых канонах абстрактны и сводятся к трем-четырем наиболее общим признакам (гекзаметр, профессиональный материал, отсутствие сюжета, персональная адресованность), которыми не исчерпываются конкретно-исторические формы существования этого жанра.
О дидактическом эпосе эпохи эллинизма нам приходится судить по двум сохранившимся поэмам Никандра, по «Феноменам» Арата и «Aratea» Цицерона. Прежде всего, на фоне современного ей дидактического эпоса поэма «О природе вещей» выделяется необычным направлением профессионального интереса. При всем разнообразии тематики эллинистического дидактического эпоса поэму Лукреция отличает ее обращенность к умозрительному, а не к практическому материалу, к идейной, а не материальной сфере, постановка таких методологических проблем дисциплины, которые стоят на грани этических проблем и выводят поэму из проблематики эпоса в проблематику лирики и драмы. Эллинистический дидактический эпос развивал традиции «Трудов и дней» Гесиода в духе своей эпохи и усиливал описательные тенденции этого жанра. Богатство эмпирического материала — вот что в дидактическом эпосе отвечало эстетическим запросам эпохи. Занимательность — как соединение приятного с полезным как удовлетворение интереса к наблюдению и к познанию — составляла основную задачу подобных поэм. Можно сказать, что эта же тенденция определила направление творческих поисков и в сюжетном эпосе у Аполлония, позже — в романе. Поэма Лукреция в значительной степени обусловлена этой же традицией: богатство эмпирического материала, пафос расширения горизонтов идет отсюда. И в этом смысле принадлежность ее эллинистическому эпосу оказывается сильнее тенденции к воспроизведению демократического философского эпоса (если такая тенденция имела место).
Натурфилософская поэма была выходом нового способа мышления в литературу, который сопровождался явной или скрытой полемикой с содержанием предшествующего героического эпоса. В этой ситуации эмпирический план натурфилософских поэм — это недобровольная дань литературе, он проявляется в аналогиях (в которые были преобразованы гомеровские сравнения) и никогда не становится предметом самостоятельного изображения или хотя бы специальной разработки — он подсобное средство метода умозаключений, а не предмет поэтического воссоздания. В этом отношении Лукреций представляет совсем иную концепцию литературного произведения, что определило внесенные им изменения в конституцию философского эпоса: уравнивание двух параллельных планов (умозрительного и опытного), их полная изоморфность и диффузия, размывание границ эмпирических эпизодов, выдвижение их вперед в качестве объектов интерпретации, а не в качестве учебного пособия. Эти преобразования структуры жанра, который Лукреций не мог не иметь в виду, работая над композицией своей поэмы, связаны с изменением положения дидактического эпоса в целом и философского эпоса в частности, в общей системе жанров античной литературы.
Натурфилософская поэма противостояла публицистической элегии и психологической мелике как эпос — лирике. Поэтому подчеркивались формальные моменты эпоса: обращение к божественному покровительству (залог объективности), декларативный, недискуссионный тон в изложении материала, «расподобляющие» подробности аналогий как имитация «обстоятельности» гомеровских сравнений и т. п. Поэмы Никандра и Арата противостояли мифологическому эпосу и жанрово-бытовой эпиграмме как профессиональная литература — неспециализированной, отсюда ее суховатый тон, пренебрежение «украшениями» героического эпоса, отсутствие сравнений и повторов, чрезвычайно редкие отступления от узкопрофессионального материала. Что же касается поэмы Лукреция, то она прежде всего противостояла своим прозаическим источникам (сочинения Эпикура по физике, Теофраста — по метеорологии, Фукидида — по истории) как поэзия — науке. Отсюда ее подчеркнутая «литературность», обостренное внимание к техническим проблемам версификации. Лукреций как бы не хочет упустить ни одного из преимуществ, которые предоставляет ему «поэтическая вольность», принадлежность его к изящной литературе. Оригинальный способ конструкции уже выделял его поэму из ряда дидактических поэм эллинизма. Но Лукреций не ограничился перестройкой внутрижанровой структуры, он пошел также на серьезное расширение границ жанра, которое выразилось наиболее очевидным образом в усвоении формальных приемов, прежде дидактическому эпосу никогда не свойственных.
Включение эпиллиев в состав дидактической поэмы — популярный в эллинизме прием, восходящий еще к мифологическим эпизодам «Трудов и дней». Для Лукреция усвоение этого приема оказалось не просто фактом композиции. Эллинистический эпиллий был им воспринят не в «малых», а в «микроскопических» формах (жертвоприношение Ифианассы — 1, 84-100; гибель Фаэтона — V, 396-404), что сближало его эпиллий с мифологическим сравнением элегии и научило Лукреция сравнивать настоящее с прошлым (в эпосе сравнивалось только прошлое с настоящим), многократное действие с однократным событием (в эпосе только наоборот) и таким образом усваивать характерный строй элегии с ее аллегорическим истолкованием мифологии (на базе риторических фигур). Отсюда происходит, на наш взгляд, ироническое перетолкование рассказов о царстве Ахеронта в книге III (978-1023).
Аллегорическое истолкование мифа (чуждое Эпикуру, поэтому заимствованное как риторический прием, а не как философский метод) позволило Лукрецию мифологическое прошлое осмыслить как историческое (жертвоприношение Ифианассы) и тем самым в поэме открывалась своего рода историческая перспектива. Если Аполлоний (в духе этиологического эпоса) ищет в истории истоки современности, то Лукреций обращает внимание на изменчивость, преходящую ценность многих вещей (рассуждения типа: прежде в почете была медь, а золото в презрении, ныне наоборот — V, 1273-1280).
С другой стороны, после введения исторического времени в сравнивающий член сравнения, они перестали быть определениями и стали служить лишь сопоставлению предметов, что открывало простор для экспрессии и фантазии. От элегии же (или эпиграммы) заимствовал Лукреций и другой характерный прием — еще к фольклору восходящий параллелизм зачина, использованный в начале II (1-2), III (5-8), IV (10-25), V (7-54) и VI (1-8) книг.
Некоторые эллинистические эпиграммы были переведены Лукрецием и включены в текст его поэмы. От эпиграмм же досталась Лукрецию техника отделки мелких эпизодов, любовь к натюрморту и пейзажным описаниям (см. I, 490-496; 717-725, II, 374-376; IV, 211-215). Интерес к быту во имя его самого (ср. IV книгу) — это то, что отдаляет дидактический эпос Лукреция от досократовских философских поэм и сближает его с другим популярным жанром эллинизма — с идиллией. Многочисленные анималистические эпизоды (корова в поисках теленка — II, 352-366, стада по весне — II, 257-261, поведение птиц, псов и лошадей во сне — IV, 987-1010, описание павлинов и голубей — II, 801-807) также захватывают сферу интересов идиллии, а не философской поэмы.
Некоторые черты поэмы позволяют говорить о лирическом переосмыслении эпической формы. Отвергнутый эллинистическим эпосом гомеровский повтор Лукреций преобразовал, сблизив его с лирическим повтором, он допустил в эпос риторические фигуры, бытовавшие в прозе и лирике (анаформы, эпифоры, homoeoteleuta). Он ввел в состав отдельных книг поэмы не только традиционное эпическое введение (с объявлением содержания произведения), но и лирический зачин (начало «издалека»).
Усваивая лирический тон, Лукреций не ограничивается выражением субъективных переживаний и раздумий над судьбой рода человеческого, он ищет приемы изображения персонажей, передачи психического состояния через действие (III, 1060-1070), через «ряд волшебных изменений милого лица» (IV, 1137-1140). Лукреций не просто вводит в эпос негероические (в мифологическом смысле) персонажи лирики, он отдает им место героев, что давало повод для сопоставлений некоторых сцен поэмы с эллинистической бытовой драмой (так, в IV, 1177 сл. видели отзвук ρακλαυσίθυρον новоаттической комедии). Отсутствие сюжета ограничивало возможности взаимодействия и обмена приемами между дидактическим эпосом и драмой, равно как и мифологическим эпосом. Однако некоторые тенденции к сближению можно усмотреть в сопоставлении поэмы Лукреция с эпосом Аполлония. В первых двух книгах «Аргонавтики» сюжет (путешествие) только скрывает по существу внесюжетный принцип организации материала, у Лукреция формальный характер композиции обнажается и подчеркивается. Что же касается действующего в композиции Аполлония принципа пестроты (ποικιλία) и разнообразия (variatto), то у Лукреция их реализация доведена до предела, — приходится говорить уже не о пестроте, а о контрастах, не о разнообразии, а о непоследовательности (в соблюдении композиционных схем, в отборе выразительных средств, средств языка и версификации). Дидактический эпос Лукреция производит впечатление такой же формы литературного дебюта нетрадиционных тем в крупном масштабе, какой в малом была латинская сатура. Промежуточным жанром для таких «незаконных» тем явилась малая эпическая поэма, образцы которой собраны в «Appendix Vergiliana». Можно говорить о заметной зависимости этого сборника от поэмы Лукреция, справедливо было бы наименовать его «Appendix Lucretiana» От произведения Лукреция их отличает явно потребительский, а не пророческий пафос, да и значительно менее пылкий темперамент (за исключением стихотворения «Diгае»). В литературном смысле они открыты и именно поэмой Лукреция: «Aetna», «Culex» перекликаются с ней мотивами. В поэме «Dirae» есть прямые текстуальные совпадения с фантастическими картинами IV и VI книг поэмы Лукреция, что может свидетельствовать также о близости Лукреция к эсхатологической литературе своего времени.
Если в эпосе Никандра и Арата новое мироощущение сказывалось больше в профессиональном материале и в «бескрылом» эмпиризме, то поэма Лукреция обнаруживает совершенно иные устремления. После Аполлония, насколько мы можем судить, это первая попытка найти адекватное выражение масштабности эллинистического сознания. Аполлоний попытался охватить его широту: показать сразу все — и любовь, и войну, и путешествие, и разные страны, и разные нравы. Получился колоссальный конгломерат, единство которому сообщало только это универсальное любопытство ко всему на свете. Лукреций попытался отразить не только разнообразие интересов, но и глубину нравственных запросов. Им была избрана более свободная форма дидактического эпоса. Но в этой форме эклектичность целого стала еще более заметной, чем на мифологическом материале: видно было, где здесь эпос, где лирика, где драма.
Общее направление творческих поисков поэта можно определить следующим образом.
Во-первых, тщательно отрабатывая отдельные эпизоды в технике «малых форм», для всего произведения в целом Лукреций ищет форм крупного масштаба, что может свидетельствовать о том, что сам поэт в разностороннем богатстве своих жизненных впечатлений, в многообразии прочитанного, увиденного, услышанного, испытанного, продуманного ощущает некоторое единое целое, недоступное выразительным средствам «камерных», узкоспециализированных жанров эллинистической поэзии. Он ищет всеобъемлющую форму.
Во-вторых, автор ищет способов не просто воспроизвести это всеобъемлющее целое своего сознания, но и сделать его пережитым опытом своего читателя.
Такое направление его поисков в области лиро-эпической формы наводит на мысль о перенесении в поэтическую сферу достижений научнохудожественной прозы, о подражании манере весьма распространенного в эллинистическую эпоху жанра диатрибы.
Близость эпикурейского сочинения Лукреция кинико-стоической диатрибе отмечалась неоднократно, но сводилась, как правило, к заимствованию отдельных мотивов, «общих мест» нравственно-воспитательного характера. Но то непосредственное общение с читателем, к которому все время стремится Лукреций, постоянное вовлечение его в работу над материалом призывами: «взгляни», «разве ты не видишь?», «как мы все могли не раз наблюдать», «что же ты медлишь согласиться?», — постановка риторических вопросов и предвосхищение возражений, иронические повороты рассуждения с целью не столько убедить, сколько рассмешить слушателя, легкие переходы из одной предметной области в другую — все эти черты говорят о более глубоком вхождении Лукреция в мир «проповеднической» традиции эллинистических философских школ.
Многие места в поэме «О природе вещей» говорят о влиянии на автора сочинений Платона и Посидония, у которых он усваивал не столько их несовместимые с эпикурейским материализмом концепции, сколько знакомился с проблемами, неактуальными для Эпикура, но приобретавшими все больший интерес для него, римского гражданина, переживающего трагический период развала своего государства и моральной деградации своих сограждан. Такими проблемами для него становились место человека во Вселенной, нравственное совершенствование личности, роль научного знания в образовании человека.
Наставительно-сообщительной методике Лукрециева философствования вполне отвечает эмоциональная заразительность и гипнотизирующая ритмичность лукрецианских гекзаметров (с их аллитерационным напряжением, мелодическими перепадами интонаций на повторах, с хороводной симметрией дактило-анапестических чередований). Морфология поэтического языка Лукреция тесно связана с метром. Метрическая выпуклость морфем (ср. Gen. на — ai или ini. на — ier) делает их более ощутимыми, привлекая внимание к морфологической структуре слова, которая, в свою очередь, служит одним из основных средств создания образа (ср. употребление однокоренных антонимов или синонимов с одинаковыми префиксами, этимологических фигур и т. п.).
Метрическая условность как фактор лексического отбора в образной системе Лукреция совершенно отступает и исчезает за созданным ею эффектом морфологической структурности. «Странности» его выражения (архаизмы, неологизмы, тмезис, ритмические вольности, использование немого - s в окончаниях) в общем комплексе его изобразительных средств воспринимаются как известная экстравагантность стиля, но не как трудности малоразвитой версификационной техники.
Принимая во внимание соединение в поэме «О природе вещей» идеологических, естествоиспытательских, педагогических и профессионально-литературных интересов, мы могли бы определить жанр произведения Лукреция как жанр «просветительской песни» (lucida carmina obscura de re). Прямого повторения поэма Лукреция не имела, но воздействие ее на последующее развитие дидактического жанра (и прежде всего на «Георгику» Вергилия) не вызывает сомнений (усвоение многочастной структуры, разработка композиции отдельных книг, отступления, сравнения и т. п.).
Л-ра: Проблемы античной культуры. – Тбилиси, 1975. – С. 155-162.
Критика
