Хуан Гойтисоло. Цирк
(Отрывок)
Посвящается Монике
* * *
Никчемным днем вчерашним породится
Пустое завтра. (К счастью, не навеки.)
Оно – палач в обличье проходимца
И юный аферист с умом калеки.
Антонио Мачадо
Часть первая
Из-за угла появился глашатай и направился к платановой аллее. Заслышав звук рожка, жители бросили свои дела и устремились к дверям и окнам: все с нетерпением ожидали, когда объявят программу праздников. Ребятишки, возвращавшиеся из школы, радостно хлопали в ладоши.
Элиса набросила на плечи вязаный жакет и распахнула окно. Глашатай, огромный мужчина, ростом чуть не в два метра, чтобы подчеркнуть торжественность происходящего, надел свой праздничный костюм: куртку и штаны из вельвета, коричневую австралийскую шляпу и высокие сапоги из цветной кожи. Остановившись в нескольких метрах от дома, он вытащил из кармана указ алькальда и громко откашлялся. Разговоры тотчас же стихли. Какой-то мальчишка зашикал было, но его никто не поддержал, и он умолк.
– Внимание, – сказал глашатай, величественно обводя всех взглядом. – Внимание! – он заученным жестом развернул лист бумаги, который держал в руках. – По распоряжению высокочтимого муниципалитета настоящим извещается, что завтра, 25 ноября, в день святого Сатурнино, покровителя города, в муниципальном округе Лас Кальдас вводится распорядок, соответствующий праздничным дням, нарушение коего подлежит наказанию в соответствии с постановлением от 16 июля сего года…
Глашатай прервал чтение и еще раз откашлялся. Ребятишки подобрались к нему поближе, а люди, стоявшие в дверях и на балконах, тихо обменялись замечаниями.
– Чтобы отметить должным образом праздник, высокочтимый муниципалитет установил программу празднеств по нижеследующему расписанию.
В десять часов – торжественная месса в приходской церкви, которую в присутствии его преосвященства сеньора епископа будет служить глава церковного капитула преподобный доктор Севилья.
В половине двенадцатого в помещении нового Отеческого приюта – церемония вручения престарелым гражданам медалей за заслуги председательницей благотворительного центра в присутствии уполномоченного правительства.
В двенадцать – исполнение сардан на Главной площади оркестром общества святой Клары.
В три часа – встреча футбольной команды спортивного клуба Лас Кальдаса со сборной провинции.
В половине пятого – открытие новой часовни святого Сатурнино, крестный ход и молебен.
В семь часов в казино – исполнение сардан и танцы.
В одиннадцать часов, также в казино, – большой бал.
По поручению его превосходительства сеньора алькальда – секретарь дон Педро Гайтан Маркес.
Глашатай положил указ в карман и невозмутимо двинулся дальше. Элиса видела из окна, как он шел в своем великолепном вельветовом наряде вниз по улице, гордый, точно Гулливер в окружении свиты ребятишек. Дойдя до Пасео, он остановился, закурил сигарету и свернул налево в желтую платановую аллею.
Люди, собравшиеся на улице, медленно расходились по домам. Несколько минут Элиса, не двигаясь, смотрела на растрепанные волокна тянувшихся по небу облаков. Большинство зданий на улице были одноэтажные, побеленные известкой. Словно вобрав в себя за день весь солнечный свет, они испускали теперь странное сияние.
Она стояла, опершись на пыльный подоконник. Снова раздалось жалобное пение рожка – далеко, очень далеко отсюда: то ли на перекрестке Пасео и Сан-Пабло, то ли даже у приходской церкви, у большой лестницы. Она вдруг почувствовала, что ей холодно, резко выпрямилась и плотно притворила оконные створки.
После двух лет пребывания в Лас Кальдасе она знала наизусть программу праздников: утром – cap даны и церковная служба, после полудня – опять сарданы, крестный ход и бал.
Она не стала закрывать окно на задвижку и снова принялась за вязание. С самого полудня Элиса сидела у жаровни, следя за игрой спиц сквозь легкую полудрему, навеянную отблесками солнца в оконных стеклах. В половине пятого к ней явилась представительница благотворительного центра и прочитала ей решение хунты о том, что Элиса удостаивается высокой чести быть включенной в число дам, которые займут места на трибуне во время торжественного акта вручения медалей престарелым гражданам.
– Церемония обещает быть великолепной, – сказала сеньорита Эльвира. – Наша президентша очень просила меня зайти к вам и убедить, чтобы вы непременно присутствовали.
В пять часов ей нанесли визит два кредитора Уты – официант из «Убежища рыбака» и рассыльный из табачной лавки.
– Мужа нет дома, – сказала она им. – Уже больше недели, как он уехал в Мадрид и вернется через несколько дней, не раньше.
Они сделали вид, что не расслышали, и протянули ей долговые расписки.
– Я же сказала вам, что он в Мадриде, – повторила Элиса. – Он поехал уладить одно дело с моим свекром.
Но кредиторы все не уходили, и ей пришлось прибегнуть к старому испытанному средству.
– Если вам так спешно нужны деньги, – сказала она, указывая на пустые комнаты, – берите что хотите.
На это нечего было ответить, и они ворча покинули дом.
Поэтому, когда в третий раз зазвенел звонок, Элиса не сразу поднялась с места. Несколько секунд ее одолевало искушение вообще не открывать. Она чувствовала безмерную усталость при мысли, что ей предстоит еще один подобный визит. Наконец, решившись, она встала.
Из коридора доносился голос дочери, напоминавшей своим друзьям, что завтра она устраивает вечер. Элиса поправила волосы и, прежде чем открыть, заглянула в дверной глазок. На лестнице стоял мужчина в темном костюме и форменной фуражке.
– Вам телеграмма, – сказал он, вытаскивая из кармана телеграфный бланк.
Элиса дала ему песету на чай и заперла за ним дверь. Зажав телеграмму в руке, она направилась в столовую. Лус-Дивина кончила говорить по телефону и играла в саду с Ненукой. Элиса придвинула к камину единственный стул и села.
Телеграмма могла быть только от Уты, сердце Элисы сильно билось, когда она вскрывала ее. Прошла неделя, как Ута уехал из дома, и до сих пор от него не было никаких вестей, Прежде чем прочесть телеграмму, Элиса подождала, пока успокоится дыхание. Телеграмма была отправлена в три часа. В ней говорилось:
ОПАСНЫЙ УБИЙЦА ПРОДВИГАЕТСЯ К ЛАС КАЛЬДАСУ ОБНИМАЮ УТА.
Озадаченная Элиса несколько раз перечитала телеграмму. Ута, как всегда, изъяснялся на свой собственный лад, считая само собой разумеющимся, что она его поймет. Но на этот раз у нее не было ни единой зацепки. О результатах поездки Ута не написал ни слова. Телеграмма могла означать и то, что он возвращается, и то, что он остается в Мадриде еще на неделю.
Вздохнув, Элиса в конце концов оставила попытку что-либо понять. Когда ее муж начинал действовать, предугадать, где он может оказаться, было невозможно. Им руководил случай, и следовал он всегда своими собственными путями. Во время его последних отлучек Элиса получала телеграммы из Галисии, Марокко и Андалузии.
Телеграмма могла означать и то, что его постигла неудача. В опасных ситуациях мифотворчество было его защитным рефлексом. Чуя нависшую угрозу, он ускользал. Что-то неподвластное ему заставляло его с безумной поспешностью набрасывать на себя одну личину за другой, прикрываясь ими, как щитом.
Элиса положила телеграмму на стол и оперлась на перила галереи. Сад медленно таял в надвигающихся сумерках. Лус-Дивина и Ненука болтали, сидя под деревом.
– А мне говорили, что никто не хотел больше ему верить в долг и он уехал в Мадрид просить милостыню.
– Какие враки! – ответила Лус-Дивина. – Я уверена, что ты это сама выдумала.
Наступило молчание, и, пока оно длилось, сумерки словно сгустились. Голос Ненуки произнес:
– Не знаю… Интересно, что он сейчас делает.
Элиса ушла на кухню в смятении, словно ей раскрылась какая-то тайна. Ведь сама она целый день именно об этом и думала, несмотря на благие намерения не слишком беспокоиться об Уте, убеждая себя, что «отец его так не бросит», что «всегда найдутся друзья, которые ему помогут», и т. д. и т. п.
* * *
В этот день Ута совершил два поступка, которые дал себе слово никогда не совершать: во-первых, написал отцу письмо, полное оскорблений; во-вторых, для поднятия духа выпил несколько рюмок коньяку.
Когда он выходил из гостиницы, портье подал ему счет. Чтобы не платить, Ута решил пожертвовать чемоданами. На Алькала он взял такси и дал шоферу адрес своего брата, жившего на Эль-Висо. Увидев Уту, горничная отказалась его впустить. Он настаивал. Она вернулась с конвертом от Мартина, сказав, что господин только что ушел.
Ута извлек из конверта тысячу песет и стал обходить кафе на Гран Виа. У него было смутное ощущение, что судьба готовит ему ловушку, и он решил подавить свое дурное настроение этим наилучшим из возможных способов. В городе столько сердечных людей и прекрасных женщин. Устав наконец кружить по Гран Виа, он вошел в танцевальный зал.
Там он сдал пальто гардеробщику и неторопливо направился в бар. На табурете с краю в одиночестве сидела женщина. Ута потребовал две рюмки «Карла I». Удивленная женщина обернулась, чтобы поблагодарить его. Ута слегка поклонился. Он начинал видеть все в радужном свете и чувствовал властную потребность блеснуть. Знаком он попросил женщину подождать и пошел в зал купить цветок.
Когда он возвращался, танцующие пары покидали площадку и прожектор освещал дверь слева, привлекая к ней внимание публики. Оркестр заиграл веселую мелодию, которую какая-то женщина рядом с Утой окрестила «Я буду твоей до зари». Свет бронзовых ламп под стеклянными колпачками окружал столики в зале туманным зеленым ореолом. Чтобы пройти к бару, нужно было кружным путем добраться до коридора и спуститься по лесенке, отмеченной нитью голубоватых фонариков.
Остановившись у колонны, похожей на искусственную пальму, Ута улыбнулся цветочнице. Он нес в руке розу, изящно держа ее двумя пальцами, и, проходя по вестибюлю, взглянул на себя в зеркало. Затушеванное полумраком лицо заворожило его. Со своими откинутыми назад волосами, острой бородкой и высоко поднятыми бровями он походил на водевильного офицерика, забияку и искателя приключений.
Но вот в зеркале появилась певица – великолепная в ослепительном свете направленных на нее прожекторов. Раздались аплодисменты, и Ута обернулся, чтобы разглядеть ее как следует. Мерцая, словно драгоценность, в своем наряде, усыпанном блестками, в юбке из развевающихся лент, женщина передвигалась по площадке, точно одурманенное светом насекомое.
На мгновение Ута представил себе, будто аплодисменты относятся к нему, а не к актрисе, и шутовски раскланялся на все стороны, подняв руки над головой.
– О, благодарю, благодарю.
Но тотчас же, вспомнив наказы Элисы, пробормотал:
– Не надо, не стоит растрачивать себя на пустяки.
Острые груди женщины, казалось, царили над толпой. Ута, сделав над собой усилие, облизнул губы и, как лунатик, направился к стойке, где его ожидала незнакомка.
– Возьми, прелесть, – сказал он, протягивая ей розу. – Маленький подарок.
Улыбаясь, женщина повернулась на своем табурете, чтобы Ута мог приколоть розу к ее платью.
– Я думала – вы ушли, – сказала она, когда он наклонился.
Ута пропустил мимо ушей ее замечание и заказал бармену еще рюмку коньяку.
– Вы здесь в первый раз?
– Да, в первый.
– Не знаю почему, но я готова поклясться, что где-то вас видела.
– Очень возможно.
– Вы, верно, нездешний?
– Нездешний.
– И далеко вы живете?
– Как когда. Каждую неделю я переезжаю.
– Вы любите путешествовать?
– Вот еще, – ответил он небрежно. – Меня выгоняют, потому что я не плачу.
Женщина расхохоталась и погладила его руку.
– Вы странный, – сказала она. – Я чуть было не поверила, что вы говорите всерьез.
Ута дружески похлопал ее по руке.
– Я стараюсь забыться, – сказал он.
– Забыться?
Она опять хотела что-то спросить, но Ута решил опередить ее: если уступить ей инициативу, возникнет опасность, что разговор безнадежно завязнет.
– В жизни не всегда делаешь то, что хочется, – заметил он.
– Уж это известно. Я и сама…
– Долг призывает нас именно тогда, когда мы меньше всего этого желаем… Например, сегодня я хотел бы остаться с тобой…
Чувствуя на себе взгляд темных, влажных глаз женщины, от печально махнул рукой и крепко сжал рюмку.
– Но не могу.
– Не можете?
– Да, не могу. Я только что получил приказ и должен немедленно возвращаться.
– Возвращаться? – повторила она, как эхо, – Куда?
– Название тебе ничего не скажет. К тому же, – добавил он, понизив голос, – я должен хранить тайну.
Женщина хотела поднести рюмку к губам, но, передумав, поставила ее на стойку.
– Вы военный? – спросила она.
Ута огляделся по сторонам, словно желая удостовериться, что их никто не подслушивает.
– Пожалуйста, не говори так громко.
Слегка обеспокоенная, она тоже оглянулась.
– Когда вы уезжаете?
– Этой ночью.
– Надолго?
– С такой профессией, как моя, никогда нельзя сказать заранее… Может быть, на несколько часов… Кто знает, может, и навсегда.
Он видел по выражению ее красивого лица, что разыгрываемый им спектакль имеет полный успех.
Под шум аплодисментов он шепнул ей на ухо:
– В Марокко началась война.
– Как так?
– Племена спустились с гор и вырезали пять наших туземных батальонов. По последним сведениям, количество пропавших без вести достигает двухсот человек.
– Не может быть! – воскликнула она, пораженная известием. – Сегодня днем в кафе я просматривала газеты и не заметила… Там ничего не говорилось…
– Цензура, – кратко пояснил он.
Женщина заглядывала ему в глаза, словно все еще сомневалась в правдивости его слов.
– У меня там друг, – наконец сказала она, вздрогнув. – Мальчик двадцати двух лет, солдат… В понедельник я получила от него письмо и…
– Восстание началось двенадцать часов назад. Точнее – ровно в девять утра.
– Боже мой, боже мой, – простонала она.
Ута сделал знак бармену и заказал еще две рюмки коньяку.
– Не надо расстраиваться. Мне вот нужно ехать этой ночью, а я, как видишь, весел.
– Вы человек закаленный, опытный, а мальчик…
– Если ты дашь мне его имя и адрес – кто знает, может быть, я повидаюсь с ним.
– Правда? – Лицо женщины озарилось благодарностью. – В самом деле?
– Ничего не могу обещать наверняка… В подобных случаях…
– О, пожалуйста, «прошу вас… Он мой хороший друг и мне хотелось бы…
– Ладно, ладно… Посмотрим, нельзя ли будет что-нибудь сделать для него…! Например, отправить обратно на Полуостров.
Он был человек великодушный. Как-то раз, поднимаясь в старом фуникулере на Тибидабо, он сказал машинисту: «Ваша компания прекращает свое существование, дорогой мой. Будьте готовы, недалек час, когда вас вышвырнут на улицу». Служащий компании удивленно уставился на Уту, но, введенный в заблуждение серьезным выражением его лица, в конце концов поверил. Напугав его хорошенько, Ута тут же пообещал ему работу на несуществующем предприятии: «Скоро я дам вам знать». Разыграв этот фарс, он позволил прослезившемуся машинисту обнять себя, словно и в самом деле был его спасителем.
Так и теперь. Женщина порывисто схватила его руку. Упиваясь своей выдумкой, он разрешил ей это.
– Я сейчас напишу вам его адрес, – услышал он немного погодя.
Опершись на стойку, Ута разглядывал женщину, пока она писала адрес на листке из записной книжки.
– Антонио Фернандес Эредиа, второй пехотный батальон, Мелилья.
– Идет. – Ута спрятал листок в карман. – Я займусь этим, как только приеду.
– Он очень славный мальчик, – говорила она, считая себя обязанной еще что-то сказать. – Он хочет стать инженером.
– Ты не волнуйся.
Одним глотком он осушил рюмку и снова смежил веки. Его мысли упорно возвращались к разговору, состоявшемуся в полдень в кабинете отца. «Десять тысяч. Ровно десять, чтобы заплатить долги». – «Я сказал тебе, что ничего не дам». «Восемь тысяч. Последняя цифра». «Ни восьми тысяч, ни восьми реалов». Когда он попытался разжалобить отца, заговорив о здоровье Лус-Дивины, тот взорвался: «Сколько раз я должен тебе повторять, что мне наплевать на эту девчонку. Я ее в глаза не видел, да к тому же она еще и некрещеная!» Грубиян! Он его научит вежливо разговаривать.
Он с наслаждением стал рисовать себе всевозможные беды, которые могут обрушиться на отца: несчастный случай, ограбление, банкротство, пожар. Умирая, отец, конечно, будет умолять привести к нему сына, чтобы попросить прощения за то, что был несправедлив. Но Ута с презрением пройдет мимо под руку с Элисой и девочкой.
– Вы думаете об отъезде? – внезапно спросила женщина.
– Нет… То есть… да…
Он теряет контроль над собой. Надо собрать разбегающиеся мысли, подчинить их строгой дисциплине.
– Надеюсь, когда я приеду туда, положение прояснится, – сказал он, чтобы хоть что-то сказать.
– Куда вас посылают?
– На передовую.
Они помолчали. Ута наслаждался произведенным эффектом. Чтобы закрепить впечатление, он вытащил бумажник и показал женщине фотокарточку.
– Смотри. Это в Мелилье.
Она бережно взяла фотографию.
– Это ты? – спросила она.
Бармен подал ему еще один коньяк. Ута выпил, у него возникло подозрение, что этот человек разгадал его игру. В глазах бармена светилось что-то похожее на усмешку.
– Сколько я вам должен?
Наступило молчание. Ута презрительно смотрел на бармена.
– Двести десять, сеньор.
Женщина хотела что-то сказать, но он не дал ей открыть рот.
– Жаль, красавица, – сказал он, глядя на циферблат своих часов, – но я не могу больше задерживаться ни на минуту.
Ему стала отвратительна атмосфера этого кабака. Широким жестом он швырнул на стойку три сотенные и, не заботясь о сдаче, вразвалку пошел в гардероб.
– Mon pardessus. My coat. Mon proteçao. Il mio pastrano.
– Сеньор?
– Vite. Vite. Quick. Presto.
– Я вас не понимаю, сеньор, – краснея, пробормотал гардеробщик.
– Я вам сказал: she is not beautiful, but sife is interesting. Словом, вызовите швейцара.
Новая знакомая шла ùo коридору. Она протянула ему сдачу. Он отмахнулся.
– Оставьте себе. Мне они не нужны.
Когда подошел швейцар, Ута с пренебрежительным видом повернулся к ней спиной.
– Позвоните, чтобы прислали такси, – сказал он, фамильярно взяв швейцара под локоть. – Отец только что отдал концы, и мне необходимо попасть в Лас Кальдас, прежде чем он успеет остыть.
* * *
Управление Газовой и электрической компанией Лас Кальдаса поглощало большую часть буднего дня дона Хулио. Каждое утро ровно в девять часов он подъезжал на такси к воротам завода и оставался там до обеда. В четыре часа у себя дома он снова принимался за работу и кончал ее, только когда наступало время идти в казино.
Любое отклонение от этого распорядка, даже самое ничтожное, доставляло ему удовольствие. И когда в этот день кто-то позвонил у входа, дон Хулио вздохнул с облегчением. Служанка ушла за покупками, и он сам пошел открыть дверь.
– Дон Хулио Альварес?
– Совершенно верно.
– Я Пабло Мартин, сын Элпидио из «Убежища».
Несколько секунд дон Хулио разглядывал парнишку поверх очков. Он видел его однажды в «Убежище», и сейчас ему показалось, что юноша похудел. Пабло был маленький, смуглый, с темными, выразительными глазами. Он стоял не шевелясь перед доном Хулио и был на вид таким робким и беззащитным.
– Сын Элпидио? – Дон Хулио любезно посторонился, пропуская его вперед.
– Проходи, сынок, проходи.
– Отец сказал, что вы меня ждете… Я по поводу стипендии…
– Да-да, помню. Входи же… На улице ужасный ветер.
Дон Хулио провел его в кабинет. Юноша нерешительно следовал за ним. Его взгляд с беспокойством перебегал с одного предмета на другой.
– Проходи. Я как раз только что разжег камин.
У него всегда горел камин, даже летом. Игра пламени немного оживляла комнату. Не переставая улыбаться, дон Хулио расположился на софе. В руках у юноши была связка книг, он колебался, не зная, куда их положить.
– Можешь оставить книги здесь, – сказал дон Хулио, видя, что Пабло направляется к письменному столу.
– О, мне совсем не тяжело, спасибо. – Он осторожно положил книги на край стола и стоял, пока дон Хулио не пригласил его сесть.
– Итак, ты сын Элпидио… Садись, не церемонься… Твой отец работал в этом доме более двенадцати лет. Помню, он поступил сюда, когда вернулся из армии. Он еще не был знаком с твоей матерью. Они познакомились гораздо позже, в годы Республики. А кажется – только вчера поженились.
Он снял очки и протер их платком.
– Сколько тебе лет?
– Семнадцать. Почти восемнадцать.
– Да, именно так. Ты родился, когда меня здесь не было. Значит, во время войны.
– В тысяча девятьсот тридцать восьмом году.
– Во время революции, – пояснил дон Хулио, снова надевая очки, – мне пришлось бежать из города. В первый же день красные послали за мной вооруженных людей. Если бы они меня схватили, не быть бы мне живым. Ты молод и не можешь себе представить, что это было за время.
– Да, – сказал Пабло, покашливая. – Отец часто рассказывает мне про те годы.
– Пожары, грабежи, убийства… Честные люди не могли чувствовать себя в безопасности.
– Отец рассказывал, как он два дня вас прятал.
– Элпидио всегда был человеком порядочным и ничем себя не замарал… Ах, молодежь твоего возраста должна благодарить бога, что ей не довелось жить в те времена!..
Дон Хулио при малейшей возможности старался предостеречь молодежь от опасностей скоропалительного экстремизма. На этот случай в запасе у него было несколько великолепных историй, показывавших, что творилось в красной зоне. Пабло он рассказал обо всех перипетиях своего драматического бегства во Францию. Юноша выслушал его с большим вниманием. Кончив, дон Хулио взял из корзины для дров два полена и положил их щипцами на пылающие головни.
– Впрочем, ты слишком молод, и все это тебя мало занимает… На днях я встретил твоего отца, и он сказал, что ты должен зайти ко мне.
– Да, – отрывисто и сухо покашливая, сказал Пабло. – Мне пришлось пообещать ему это. Сам бы я никогда не посмел беспокоить вас, но отец твердил не переставая: пойди и объясни все дону Хулио, зайди к дону Хулио домой, и столько раз он мне это повторял, что, вот видите – я здесь.
– Ты хорошо сделал, что пришел, – одобрил дон Хулио. – В жизни все мы нуждаемся друг в друге, как бедные, так и богатые, и те, кто наверху, и те, что внизу…
– Я никак не мог решиться. Но вы знаете упорство моего отца: пока не добьется своего, ни за что не отступится.
– Элпидио знает меня лучше, чем ты, вот и все… Если бы ты был знаком со мной столько, сколько он…
– Ну вот, сегодня утром за завтраком он и говорит мне: пойди к добрейшему дону Хулио и расскажи ему, как у тебя обстоят дела со стипендией… Если ты стесняешься идти один, я пойду с тобой… Увидишь, он все устроит.
– Ты, должно быть, знаешь, что я не занимаю теперь никакой официальной должности в муниципалитете, – сказал дон Хулио, переплетая пальцы рук, – но у меня никогда не было недостатка в добрых друзьях и порядочных людях, готовых мне помочь…
Юноша несколько секунд молчал, не сводя глаз с причудливых языков пламени.
– Не знаю, известно ли вам… – сказал он наконец. – Два года назад муниципалитет дал мне стипендию для поступления в промышленную школу. Небольшую стипендию – на оформление документов и книги. – Он снова кашлянул. – Но этой осенью…
– Ах, да, теперь припоминаю… Твой отец говорил, что тебя лишили ее.
– Да, именно так. Когда я явился туда, мне сказали, что муниципалитет не возобновил стипендию и, если я хочу продолжать курс, отец должен внести плату.
– Ты не провалился в июне на экзамене?
– Нет.
– Может быть, у тебя плохая отметка за поведение?
– Наоборот.
– Странно, – сказал дон Хулио, поглаживая плохо выбритый подбородок.
– У меня дома лежат зачетные листки.
– Так, так…
Секретарь муниципалитета был многим обязан дону Хулио, и дон Хулио решил позвонить ему домой.
– Когда начинаются занятия? – спросил он.
– Через три дня.
– Хорошо, попытаемся это уладить.
Юноша снова закашлялся и так сильно, что вынужден был прикрыть рот платком. Дон Хулио с беспокойством оглядел его поверх очков.
– Ты простудился? – спросил он, когда Пабло отдышался.
– Ничего, пустяки, – пробормотал юноша. – Я немного продрог на улице.
– Ты плохо выглядишь… Я заметил это, когда ты вошел, но не хотел говорить тебе.
– Должно быть, ветром продуло… Когда я шел в гору…
– Не хочешь ли принять что-нибудь?
– О нет, не беспокойтесь! – Он снова закашлялся, на этот раз еще сильнее. – Но если у вас найдется таблетка аспирина…
– Никогда с ним не расстаюсь, – сказал дон Хулио, вытаскивая из кармана пробирку.
Он испытывал неодолимый страх перед болезнями и всегда носил с собой целую аптечку.
– Если я не слишком злоупотребляю вашей добротой, – сказал юноша несколько напряженным голосом, – я попросил бы немножко воды, чтобы запить таблетку.
– Ну, разумеется!
Дон Хулио направился к полке слева от камина. Служанка, как всегда, поставила там на подносе кувшин с водой и стакан.
– Ты сначала разжуй ее, – сказал дон Хулио, протягивая юноше таблетку.
– Спасибо, – ответил Пабло, с яростью давя ее зубами. – Большое спасибо.
Прошло несколько секунд, но ни один из них не проронил ни звука. Дон Хулио подбросил в огонь еще два полена.
– Голова у тебя болит?
– Нет, сеньор. Право же, это пустяки.
– Тебе не следовало выходить сегодня из дому, на улице такой ветер.
Дона Хулио вдруг охватил страх, что Пабло его заразит. Да и вообще мальчик, кажется, слаб здоровьем. Дон Хулио заметил, как нервно он ерзает на стуле.
– Вернусь домой и попрошу маму приготовить мне горячего чаю.
– Да, пожалуй, будет лучше, если ты зайдешь в другой раз. После обеда я обычно остаюсь дома. К тому времени я улажу твое дело, и мы поговорим без помех.
Он с облегчением проводил юношу в переднюю, запер дверь и медленно вернулся к письменному столу.
Оставалось еще просмотреть счета за неделю. Но визит Пабло вывел дона Хулио из равновесия, и, несмотря на все усилия, он никак не мог сосредоточиться.
Дон Хулио написал на клочке бумаги: «Поговорить секретарь стипендия» и сразу же позвонил в гараж, чтобы вызвать такси Северино.
Критика
