Магия четырнадцати строк

Казбек Султанов

Кто не помнит бессмертные пушкинские строки:

Суровый Дант не презирал сонета;
В нем жар любви Петрарка изливал.
Игру его любил творец Макбета;
Им скорбну мысль Камоэнс облекал.

Не было, наверное, в истории мировой поэзии периода, когда бы сонет предавали забвению. К нему обращаются и русские современные поэты (М. Дудин, В. Солоухин, А. Тарковский, Н. Матвеева) и представители тех литератур, где нет устойчивой традиции искусства сонета (например, туркмен К. Эзизов, кабардинец А. Шогенцуков). Впервые зазвучал сонет и у нас, в Дагестане.

[…]

Итак, «Сонеты» Расула Гамзатова в переводе Наума Гребнева...

Подлинное произведение искусства таит в себе бесконечное количество смыслов, и каждый человек в силу индивидуальных особенностей своего восприятия по-своему «реагирует» на художественное явление, выделяя в нем тот смысловой пласт, который близок его представлениям и привязанностям. Читатели «Сонетов» Гамзатова также, наверное, по-разному «переживают» встречу с ними. Но все-таки можно выделить то главное, что представляется наиболее характерной приметой этой книги. Лучшие из сонетов выдержаны в той самой интонации непринужденной, естественной непреднамеренности, далекой от надуманного поэтического «хода», которая и позволяет расценивать их как истинные произведения искусства. Чувствуешь, что иные сонеты просто не могли не появиться — настолько явственно они несут на себе печать органической потребности поэта высказаться, закрепить в слове результат «подземного роста души» (Блок).

Книгу Гамзатова составили шестьдесят сонетов. Канонической формой сонета считается сочетание двух четверостиший (катрены) с двумя трехстишиями (терцеты). Гамзатов чаще прибегает к иной, «шекспировской» модификации сонета: три катрена плюс заключительное двустишие. Лучшими в книге я бы назвал сонеты четвертый — «Жизнь, что ни день, становится короче», девятый — «Ты, время, как палач, в урочный час», тридцать пятый — «Дождь, оставляя капли на окне» и шестидесятый — «Ужели я настолько нехорош». Именно в них Гамзатов, на мой взгляд, наиболее близок к требованиям совершенной сонетной формы.

Иоганнес Бехер в «Философии сонета» взволнованно рассуждает об отличии сонета от простого четырнадцатистрочника. «Диалектический закон движения», заявляющий о себе в содержательной форме (теза, антитеза, синтез), «драматическое течение», «внутренняя взволнованность», эффект «нарастающего и ниспадающего движения» — вот что, по Бехеру, прежде всего отличает подлинный сонет от любой искусной имитации его. «Сонет можно назвать шахматами поэтических форм. В мельчайших объемах он содержит высочайшую поэтическую энергию». Обаяние этой «поэтической энергии» особенно очевидно в названных сонетах Гамзатова.

Первая «утвердительная» часть тридцать пятого сонета, тональность которого определяется мягкой элегической грустью, начинается картиной дождя. Ее заключительным аккордом становится двустишие: «Вдруг перестал, оставив след недолгий — на стеклах три некрупные слезы». «Нисхождение темы» обозначает начальная фраза второй части: «Все стихло...» От констатации природного факта к уловлению внутреннего душевного переживание — такова «схема» движения лирической мысли. Стремительно надвигается развязка. «Три некрупные слезы» дождя разбудили «память сердца»:

Я вспоминаю, что и мне случалось
Когда-то слезы лить давным-давно.
Случалось мне стучать в твое окно.
Которое на стук не открывалось.

Четвертый и девятый сонеты решены в ином образном ключе. Их настрой предопределило пронзительное ощущение конечности человеческой жизни: «Жизнь, что ни день, становится короче». И перед лицом последнего предела поэт продолжает «во весь голос» говорить о своей верности любви, вне которой он не мыслит своего существования.

Третий катрен четвертою сонета —

А я прошу: заимодавец грозный,
Бери назад земные все дары,
Лишь час свиданья с милой, час мой поздний.
Не обрывай внезапно до поры —

«отзывается» в строках девятого сонета:

Чего ж возжажду я всего сильней!
Я жизнь прожил, чего ж хотеть мне боле!
Стремление к любви — вот что моей
И первой было и последней волей.

Блистательным шестидесятым сонетом книга Гамзатова завершается.

Ужели я настолько нехорош.
Что вы на одного меня напали,
Все недруги людские: зависть, ложь.
Болезни, годы, злоба и так дале!..

Заданная тема продолжена во втором катрене. Значение «рубежа» приобретает его третья строка: «Но вам не погубить любви моей». Утверждение всесильного могущества любви находит свое замечательное продолжение: «Я перед нею даже сам бессилен». Пафосом этого утверждения одухотворены дальнейшие строки:

Ей жить и жить, и нет врагов таких,
Которые убьют ее величье.
Моя любовь до правнуков моих
Дойдет, как поговорка или притча.

И яркая образная концовка, вобравшая в себя удачную реминисценцию из Пушкина:

И будет в нашей отчей стороне
Нерукотворным памятником мне...

Книгу открывает обстоятельное предисловие Гамзатова, обосновывающего свое обращение к форме сонета в ответ на вопрос «Спорно ли само появление формы сонетов на аварском языке?».

Думаю, что сам факт обращения поэта к той или иной форме не подлежит обсуждению. В литературе важны не формальные пристрастия, а содержательная значимость и весомость того, о чем говорит художник. И потому меня не волнует вопрос о естественности формы сонета в той или иной национальной структуре стихосложения. Главное в другом — найти в себе силы подняться до того высокого уровня поэтического самовыражения, на котором и «функционирует» сонет — явление настоящего искусства. И Гамзатов, мне думается, в лучших своих сонетах достиг этого уровня.

Л-ра: Литературное обозрение. – 1974. – № 2. – С. 41-42.

Биография

Произведения