Смех Саши Чёрного
З. Паперный
Реакция, наступившая после поражения революции 1905 года, разброд среди буржуазной интеллигенции, «рыцарей на час», еще вчера щеголявших красными бантами, духовный застой и бескрылость — вот время, когда развернулось сатирическое дарование поэта.
Как весело-беспощаден он, например, к обществу гостей, собравшихся на даче у художницы Ванды: «Провизор, курсистка, певица, писатель, дантист и девица». Все выглядит очень мило, идет непринужденная беседа, каждый демонстрирует свой талант. Но, рисуя поочередно портреты выступающих, сатирик ведет своего рода «двойной сюжет»: хозяйка любезно предлагает печенье и чай, но про себя клянет собравшуюся «банду».
Писатель, за дверью на полке
Не видя своих сочинений,
Подумал привычно и колко:
«Отсталость!» И стал в отдаленьи,
Засунувши гордые руки
В триковые стильные брюки.
Пускающая рулады девица раздосадованно умолкает: «Не просят! Невежи».
Своеобразный концерт на дачной скрипучей веранде оказывается всего лишь жалкой игрой маленьких самолюбий.
Кажется, сатирик неистощим в изобретении новых и новых поворотов для разоблачения скуки и ничтожества российской чиновничье-мещанской жизни.
Стихотворение «Колумбово яйцо» он пишет торжественным гекзаметром — так еще резче оттеняется мелкота героя-квартиранта, который философствует:
Из мышеловки за дверь вытряхая мышонка для кошек...
«Парфюмерная улыбка», «Холодок публичных глаз», «Построчная истерика тоски» — каждое слово как удар, как пощечина.
При этом сатирик не ограничивается изображением быта. Он хорошо передает политическую атмосферу эпохи реакции. Замечательное мастерство проявляет он в «пейзажах». Поэт описывает природу, как будто ни о чем другом и не думает, но вы ощущаете за природой совсем иное — приметы времени, общественного уклада. «Пейзаж» оказывается превосходным сатирическим средством.
Вот несколько строк:
Не справляясь с желаньем начальства,
Лезут почки из сморщенных палок,
Под кустами — какое нахальство! —
Незаконное скопище галок,
Ручейков нелегальные шайки
Возмутительно действуют скопом
И, бурля, заливают лужайки
Лиловатым, веселым потопом.
Бесцензурно чирикают птицы,
Мчатся стаи беспаспортных рыбок...
Сколько издевки в этой кажущейся идиллии сколько умного и злого презрения к полицейщине, к цензуре, ко времени, когда любое про явление воли и мысли оказывалось под запретом. Откровенным вызовом звучат эти «бесцензурно» чирикающие птицы и «нелегальные» ручейки.
Читая книгу, изданную «Библиотекой поэта», мы не раз думали: какой веселый поэт Саша Чёрный! Но чем ближе знакомишься с его стихами, тем больше за насмешкой, остротой, каламбуром чувствуешь усталость.
Поэт вслушивается в пасхальный перезвон, но и в громком, призывном шуме праздника слышит печальную мелодию: оставь надежды на перемены, не тешься иллюзиями.
Это стихотворение — одно из лучших у Саши Чёрного:
Пан — пьян! Красные яички.
Пьян — пан! Красные носы.
Били — бьют! Радостные личики.
Бьют — били! Груды колбасы.
Дал — дам! Праздничные взятки.
Дам — дал! И этим и тем.
Пили — ели! Визиты в перчатках.
Ели — пили! Водка и крем.
Пан — пьян! Наливки и студни.
Пьян — пан! Боль в животе.
Били — бьют! И снова будни.
Бьют — били. Конец мечте.
Перед нами «диалог» жизни и поэта. Впрочем, это даже не совсем диалог. Каждая строка как будто перерезается пополам. За колокольными ударами, выкриками, репликами пьющих, едящих, играющих, торгующихся людей, как глухое эхо, голос самого поэта, его тихий, убийственный комментарий.
Празднично звучат колокольные «голоса». Но это лишь первое впечатление — оно тут же рассеивается. Весь этот перезвон состоит из нескольких монотонно повторяющихся слов — перед нами все тот же круговорот обывательского бытия, бесцельно утробного существования.
Поэт не обличает, не впадает в пафос. Его речь состоит не из развернутых фраз, а из отдельных слов — он ставит рядом «красные яички» и «красные носы», «радостные личики» и «груды колбасы». Так создается сатирический портрет жизни полуодушевленной, жизни, где рифмуются «будни» и «студни». А ведь это, казалось бы, праздничные, пасхальные стихи!
Как никто другой, Саша Чёрный владеет даром показать нечеловеческий характер чиновничьего, обывательского, бюргерского — в стихах о загранице — прозябания.
Часто его персонажи выступают как «полуживотные» существа. Они только называются людьми, но вглядитесь получше: в клетках верещат канарейки, а за столом — «в таком же роде деликатный дамский хор». Герои другого стихотворения — кавалеры-жеребчики, прыгающие вокруг девицы.
А вот еще один экземпляр — окололитературная особа, о которой сказано так:
Девица с азартом макаки
Смотрела писателю в баки.
Дама, улыбающаяся как тарань, прячущая свои «рыбьи кости» в нежно-розовую ткань; господа с «телячьими улыбками» в жилетах «орангутангских тонов» — таков мир героев Саши Чёрного, мир торжествующего примитива, человекоподобной животности.
Жизнь не раз олицетворяется поэтом в образе безликого, безглазого существа. Мелькают чьи-то руки, бедра, зады —
Но над ними — будь им пусто! —
Ни единого лица!
Перед нами проходят люди с «безглазыми глазами», похожими на два пупка, с лицами-масками, слепые старики с пустыми глазницами; мы видим «мутные стекла как бельма», фонари — тоже как бельма. И все безлико, бездушно, безжизненно.
Есть что-то механическое, марионеточное в изображенных фигурках: они не живут, а симулируют жизнь, притворяются живыми, веселыми, влюбленными. И автор как бы предупреждает читателя: не верьте, все это бутафория.
Особенно зло, с откровенной издевкой звучит рассказ о любви, вернее, о том, что эти «чучела» выдают за любовь.
У пожилого конторщика Банкова роман с сослуживицей — некоей девицей Керних. Этот «роман» начинается со справки о накладных. Чего еще можно ожидать от персонажа с фамилией Банков? Он неожиданно поцеловал ее. Она в ответ облобызала его «галстук, баки и усы» — спокойно, полулениво, «с вялой прытью». После этого они, подсчитав свои оклады, решают их объединить — сочетаются не два человека, а именно два оклада.
Мой оклад полсотни в месяц,
Ваш оклад полсотни в месяц, —
На сто в месяц в Петербурге
Можно очень мило жить.
И они живут очень мило и бессмысленно, живут неизвестно для чего, рождаются дети — маленькие Банковы, завтрашние буржуйчики, тоже неизвестно для чего, и в этой привычной будничной бессмыслице — самое страшное. Стихотворение так и называется «Страшная история».
Смех — последнее прибежище поэта. Со всех сторон обступают его герои безвременья — продажные нововременские журналисты, «знаменитости без лиц», «брандахлысты в белых брючках», раскормленные содержанки, лавочники, мещане, обитатели застойного тараканьего царства, «толстые, важные и седые политики» с их неизлечимой народобоязнью, думские деятели, большие и малые держиморды.
Все это — мишени сатирика. Но порою кажется, что сатирик ведет бой, не надеясь его выиграть, он не в силах больше скрывать усталость, горечь, неверие. Пожалуй, точнее всего сказал об этом сам поэт:
Когда душа мрачна, как гроб,
И жизнь свелась к краюхе хлеба,
Невольно подымаешь лоб
На светлый зов бродяги Феба, —
И смех, волшебный алкоголь,
Наперекор земному аду,
Звеня укачивает боль,
Как волны мертвую наяду...
(«Оазис»)
Читая Сашу Чёрного, мы всегда различаем сквозь «волны смеха» «мертвую наяду». Многие его произведения строятся так: вначале шутливый, вроде даже беззаботный тон, а потом надвигается, заглушая смех, «тощища». И последние слова срываются, как крик отчаяния.
Автор вступительного критико-биографического очерка Л. Евстигнеева (ей же принадлежит подготовка текста и комментарий) на большом материале раскрывает жизненный и творческий путь поэта. Перед нами серьезная, содержательная работа. Но иногда скрадывается характерная особенность сатирической лирики Саши Чёрного, одновременно убийственно-обличительной и безнадежно-грустной.
Мы читаем, например: «Сила Саши Чёрного как сатирического поэта (сказавшаяся в лучших его стихах) была в любви к цельному, гармонически развитому человеку — со здоровой душой и телом, смелому и энергичному». В другом месте говорится о «здоровой жизнерадостности», «душевной бодрости» его лирических стихов.
Такие характеристики — хорошо, что не они определяют статью в целом, — расходятся с действительной тональностью стихов Саши Чёрного, соединивших в себе и сатиру и «скептицизм усталой головы».
Вот что отличает Сашу Чёрного от раннего Маяковского. Автор «Облака в штанах» говорит о любви, о Джиоконде, которую «украли». В стихах Саши Чёрного нет «Джиоконды», нет этого мотива гибнущей, украденной любви, ибо с самого начала вместо любви «вялая прыть», меркантильный расчет, деловито-ленивое лобызанье.
Маяковский тоже рассказывает «страшные истории», рисует «загадочнейшие существа», жирные, безликие, «желудки в панаме». Но ими не исчерпывается его поэтический мир. Всем этим существам противостоит образ поэта непримиренного, не успокаивающегося, не устающего верить. Отсюда своего рода «двоемирие»: то, что меня, поэта, окружает, и то, что я провижу сквозь «горы времени». И поэтому самое течение стиха у Маяковского иное. Саша Чёрный начинает со смеха, а кончает безысходностью. Маяковский, наоборот, сначала рисует сатирический портрет, а в конце звучит его открытая, яростная насмешка, вызов: «Судьи мешают и птице и танцу», «А этому взял бы да и дал бы по роже», «Я захочу и радостно плюну».
Л. Евстигнеева делает интересные сопоставления стихов Маяковского и Саши Чёрного. Но в отдельных случаях это звучит спорно. Например: «Саша Чёрный говорит о поэте, пришедшем в редакцию толстого журнала: «Он думал из «Восходов» сшить штаны». Сравните у Маяковского в стихотворении «Кофта фата»:
Я сошью себе черные штаны
Из бархата голоса моего».
«Восходы» — так называются стихи, принесенные в журнал. Сшить из «Восходов» штаны — значит сшить штаны на деньги, полученные за эти «Восходы». Смысл самый прозаический. Стихи для пошивки штанов напоминают откровенно меркантильный «роман» конторщика Банкова.
У Маяковского же все окрашено в совсем иные, необычайные, вызывающе «невероятные» тона. В сущности говоря, здесь параллели нет, хотя и там и тут упоминается «пошивка штанов».
Кроме критико-биографического очерка сборнику предпослана вступительная статья Корнея Чуковского. Живое, свободное повествование-рассказ, точные историко-литературные характеристики, слитые с личными, непосредственными воспоминаниями, — все это придает статье подлинное своеобразие. Хорошо известны литературно-художественные портреты К. И. Чуковского: Блок, Маяковский, Леонид Андреев, Репин, Некрасов, другие поэты-шестидесятники. Они выросли как бы на границе строгого литературоведения и свободной, «раскованной» прозы. Автор пишет о поэте как о герое, как о действующем лице. Именно так выполнен и портрет Саши Чёрного.
Особенно удались К. И. Чуковскому страницы о жизни Саши Чёрного на далекой чужбине, под «чужим солнцем», когда слабело звучание его поэзии, но не ослабевала мечта вернуться домой.
За более чем четверть века издательской жизни «Библиотека поэта» завоевала добрую славу. Своими многочисленными книгами, выходящими в большой и малой сериях, она расширила и обогатила представления нашего читателя о русской поэзии.
Книга стихов Саши Чёрного — интересное пополнение «Библиотеки». Она доносит до нас облик поэта на редкость веселого и на редкость грустного, в чьем творчестве соединились едкая насмешка и неизлечимая горечь. Он беспощадно смеялся над старым, отжившим миром, но устремиться к новому миру у него не хватило сил.
Л-ра: Паперный З. Самое трудное. – Москва, Санкт-Петербург, 1963. – С. 389-399.
Критика
