Орхан Памук. Снег
(Отрывок)
«Все наше внимание направлено на опасные крайности всего сущего, На честного вора, на милостивого убийцу, На западного суеверного атеиста».
Роберт Браунинг. Доклад отца Блугрома
«Политика в литературном произведении груба, как пистолет, который стреляет посреди концерта, но это то, чем мы не можем пренебречь. А теперь мы будем говорить об отвратительных вещах…»
Стендаль. Пармская обитель
«Уничтожьте народ, истребите, заставьте его молчать. Потому что просвещение Европы гораздо важнее народа».
Достоевский. Из черновиков к роману «Братья Карамазовы»
«Европеец во мне утратил покой».
Джозеф Конрад. Глазами европейца
1
Безмолвие снега
Поездка в Карс
«Безмолвие снега», — думал человек, сидевший за спиной шофера в автобусе. Если бы это было началом стихотворения, он назвал бы «безмолвием снега» то, что он чувствовал.
На автобус, который должен был отвезти его из Эрзурума в Карс, он успел в последнюю минуту. Он добрался до автовокзала в Эрзуруме после двухдневного пути из Стамбула на автобусе, под снегом и ураганом, и, с сумкой в руках проходя по грязным и холодным коридорам, попытался узнать, откуда отправляется автобус, который отвезет его в Карс, и тут какой-то человек сказал, что автобус отходит с минуты на минуту.
Помощник водителя в старом автобусе марки «Магирус», на который он все-таки успел, сказал: «Мы торопимся», потому что не хотел опять открывать багажник, и путешественнику пришлось взять с собой в автобус большую, вишневого цвета, дорожную сумку фирмы «Балли», которая сейчас стояла у него между ног. На этом человеке, сидевшем теперь у окна, было толстое пальто пепельного цвета, купленное лет пять назад во Франкфурте, в одном из магазинов «Кауфхоф». Сразу скажем, что в те дни, которые он проведет в Карсе, это прекрасное, невероятно мягкое пальто станет для него источником стыда, беспокойства, но и надежности.
Автобус выехал в дорогу, и в то время как сидевший у окна путешественник во все глаза рассматривал окраинные кварталы Эрзурума, крошечные и нищие бакалейные лавки, пекарни и помещения ветхих кофеен, пошел снег. Этот снег был сильнее и крупнее того, что шел во время путешествия из Стамбула до Эрзурума. Если бы путешественник, сидевший у окна, не устал бы так в дороге и внимательнее посмотрел бы на огромные снежинки, спускающиеся с неба как птичьи перья, он смог бы почувствовать, что приближается сильная снежная буря, и, возможно, вернулся бы назад, поняв, что отправляется в путешествие, которое изменит всю его жизнь.
Но ему и в голову не пришло вернуться. Он посмотрел на небо, которое, начав темнеть, казалось еще светлее, и увидел снежинки, — становясь все больше и больше, они кружились на ветру не как признаки приближающейся беды, а как вернувшиеся наконец знаки счастья и радости из далекого детства. Неделю назад путешественник, сидевший у окна, впервые за двенадцать лет вернулся в город, где он прожил годы детства, где был счастлив. Он вернулся в Стамбул из-за смерти матери, пробыл там четыре дня и отправился в эту поездку в Карс, которая совершенно не была запланирована. Он чувствовал, что этот сверхъестественно красивый снег делает его счастливее даже больше, чем Стамбул, который удалось увидеть долгие годы спустя. Он был поэтом и в одном стихотворении, написанном много лет назад, которое было мало знакомо турецкому читателю, написал, что однажды в жизни даже во сне можно увидеть, как идет снег.
Пока шел снег — медленно и безмолвно, как во сне, — путешественника, сидевшего у окна, наполнило чувство чистоты и безгрешности, которое он годами страстно искал, и он с оптимизмом поверил в то, что сможет чувствовать себя в этом мире уютно. Спустя какое-то время он сделал то, чего не делал давно и что ему даже не приходило в голову, — он просто заснул в кресле.
Давайте тихонько расскажем о нем, воспользовавшись тем, что он спит. Вот уже двенадцать лет, как он вел в Германии жизнь политического ссыльного, хотя политикой особенно не интересовался никогда. Главной его страстью была поэзия, занимавшая все его мысли. Ему было сорок два года, он никогда не был женат. В кресле, на котором он скрючился, этого было не заметно, но для турка он был довольно высокого роста, у него была светлая кожа, в дороге ставшая еще бледнее, и светло-каштановые волосы. Он был застенчивым человеком, которому нравилось одиночество. Если бы он знал, что, уснув, через какое-то время, из-за тряски в автобусе, он уронит голову на плечо соседа, а затем себе на грудь, он очень смутился бы. Путешественник, навалившийся всем телом на соседа, был добросердечным, справедливым, порядочным и всегда печальным человеком, подобно героям Чехова, которые из-за этих качеств инертны и неудачливы в личной жизни. Позже мы часто будем возвращаться к теме печали. Сразу же скажу, что путешественника, который, как я понимаю, не смог бы долго спать в такой неудобной позе, звали Керим Алакуш-оглу, однако ему совсем не нравилось это имя, и он предпочитал, чтобы его звали Ка — по первым буквам имени; в этой книге я буду звать его так же. Еще в школе наш герой отваживался под заданиями и на экзаменах упрямо писать свое имя как «Ка», в университете в ведомости посещаемости подписываться «Ка» и из-за этого всегда ссорился с учителями и чиновниками. Поскольку он приучил свою мать, свою семью и своих друзей к этому имени и под этим именем выходили книги его стихов, то среди турок в Турции и Германии за именем «Ка» закрепилась небольшая и загадочная слава. Как шофер, который, отъехав от автовокзала в Эрзуруме, пожелал пассажирам «Счастливого пути!», я тоже сейчас скажу: «Счастливого пути, милый Ка…», — но я не хочу вводить вас в заблуждение, я старый приятель Ка и знаю, что случится с ним в Карсе, еще не начав рассказывать об этом.
После Хорасана автобус повернул на юг, к Карсу. Когда на одном из спусков дороги, которая петляла, то поднимаясь, то спускаясь, шофер резко затормозил перед внезапно показавшейся повозкой с лошадью, Ка сразу проснулся. Много времени не понадобилось, чтобы влиться в атмосферу братства и единства, сложившуюся в автобусе. Всякий раз, когда автобус сбрасывал скорость на повороте или на краю обрыва, Ка, как и пассажиры, сидевшие сзади, тоже вставал, чтобы лучше рассмотреть дорогу, хотя и сидел сразу за водителем; показывал пропущенные, не протертые места пассажиру, который из огромного желания помочь шоферу протирал запотевшее лобовое стекло, хотя помощь Ка не замечали; а когда снежная буря усиливалась и вытирать моментально белеющее лобовое стекло не успевали, пытался понять, в какую сторону тянется шоссе, которого теперь совсем не было видно.
Дорожных знаков тоже не было видно, потому что их совсем замело. Когда буря разыгралась не на шутку, водитель выключил дальний свет, и дорогу в полумраке стало видно лучше, а в автобусе стало темно. Испуганные пассажиры, не разговаривая друг с другом, смотрели на улочки стоявших под снегом маленьких бедных городков, на тусклый свет в ветхих одноэтажных домах, на не видные теперь ведущие к деревням дороги и на пропасти, освещенные бледными огнями. Если они и разговаривали, то разговаривали шепотом.
Сосед по креслу, в объятия которого упал, заснув, Ка, точно так же шепотом спросил у него, зачем он едет в Карс. Легко было понять, что Ка не из Карса.
— Я журналист, — прошептал Ка.
Это было неправдой. «Я еду из-за выборов в муниципалитет и женщин-самоубийц». Это было правдой.
— Все газеты в Стамбуле писали о том, что глава муниципалитета Карса был убит и что женщины совершили самоубийство, — сказал сосед по креслу с сильным чувством, по которому Ка не смог понять, гордится он или стесняется.
Время от времени Ка разговаривал с этим худым красивым крестьянином, которого он вновь встретит через три дня в Карсе, когда тот будет плакать на засыпанном снегом проспекте Халит-паша. Ка узнал, что мать крестьянина увезли в Эрзурум из-за того, что в больнице Карса не было возможностей ей помочь, что тот занимался скотоводством в одной из близлежащих к Карсу деревень, что они еле-еле сводят концы с концами, однако он не стал заговорщиком, что (по загадочным причинам, которые он не смог объяснить Ка) он расстраивается не из-за себя, а из-за своей страны, что он рад, что такой образованный человек, как Ка, приехал «из самого Стамбула», из-за бед Карса. В его чистой речи, в том, как степенно он разговаривал, чувствовалось нечто аристократическое, что вызывало уважение.
Ка почувствовал, что присутствие этого человека дает ему ощущение покоя. Он вспомнил ощущение, которое не испытывал в течение двенадцати лет в Германии, с тех самых пор, когда ему было приятно понять человека, слабее себя, и приятно было чувствовать к нему сострадание. В такие минуты он старался смотреть на мир глазами этого человека, которого сейчас любил и которому сейчас сострадал. Подумав об этом, Ка понял, что он почти не боится нескончаемой снежной бури, что они не упадут в пропасть и что, пусть с опозданием, но автобус доедет до Карса.
Ка совсем не узнал город, когда в десять часов, опоздав на три часа, автобус въехал на заснеженные улицы Карса. Он не мог понять, где здание вокзала, которое появилось перед ним однажды весенним днем двадцать лет назад, когда он приехал сюда на паровозе, где отель «Джумхуриет», где каждая комната была с телефоном, и куда привез его таксист, после того как проехал по всему городу. Под снегом все словно стерлось, как будто исчезло. Несколько повозок с лошадьми, ожидавшие на автовокзале, напоминали прошлое, однако город выглядел еще более печальным и бедным, чем двадцать лет назад, когда его видел и каким запомнил Ка. Из покрытых льдом окон автобуса Ка увидел блочные жилые дома и пластиковые панно, которые за последние десять лет сделали все города Турции похожими друг на друга, предвыборные афиши, развешанные на веревках над улицей, натянутых с одной стороны на другую.
Как только он вышел из автобуса и коснулся ногами невероятно мягкой земли, под брюки пошел резкий холод. Когда Ка спрашивал, как пройти к отелю «Кар-палас», в который он позвонил из Стамбула и забронировал номер, он увидел знакомые лица среди пассажиров, забиравших свои чемоданы у помощника водителя, но из-за снега не мог вспомнить, кто были эти люди.
В закусочной «Йешил-юрт», куда он пошел после того, как разместился в отеле, он вновь увидел этих людей. Усталый, износившийся, однако все еще привлекательный мужчина и полная, но подвижная женщина, видимо, его подруга. Ка помнил их по Стамбулу и по политическим театральным постановкам семидесятых с их многочисленными лозунгами: мужчину звали Сунай Заим. Рассеянно глядя на них, он понял, что женщина похожа на его одноклассницу из начальной школы. Ка увидел, что у других мужчин за столом кожа была мертвенно-бледной, что свойственно актерам. Что делала эта маленькая театральная труппа снежной февральской ночью в забытом богом городе? Перед тем как выйти из этой закусочной, которую двадцать лет назад посещали служащие в галстуках, Ка показалось, что за другим столом он увидел еще одного героя воинствующих левых из семидесятых годов. Но воспоминания Ка тоже стирались, будто засыпанные снегом, как и обедневший и поблекший Карс, и закусочная. На улицах было пустынно из-за снега, а может, на этих замерзших мостовых вообще никогда никого не было? Он внимательно прочитал предвыборные афиши на стенах, рекламы закусочных и учебных курсов, а также плакаты, недавно повешенные администрацией губернатора, порицающие самоубийство, на них было написано: «Человек — шедевр Аллаха, а самоубийство — кощунство». Затем Ка увидел толпу мужчин, смотревших телевизор в наполовину заполненной чайной с заледеневшими окнами. Старые русские каменные здания, пробуждавшие в его мыслях о Карсе нечто особенное, и пусть хоть на некоторое время, но успокаивали Ка. Отель «Снежный дворец» был одним из элегантных русских зданий, выполненных в стиле петербургской архитектуры. В двухэтажное изящное здание, с длинными высокими окнами, можно было войти через арку, выходившую во двор. Когда Ка проходил под сводами арки, построенной сто десять лет назад, довольно высокой, чтобы здесь могли проезжать телеги с лошадьми, он почувствовал неясное волнение, однако он так устал, что даже не задумался об этом. Скажем все-таки, что это волнение было связано с одной из причин, по которой Ка приехал в Карс: три дня назад в Стамбуле, посещая редакцию газеты «Джумхуриет», он видел друга молодости Танера, который сказал Ка, что в Карсе будут выборы в муниципалитет, к тому же девушки в этом городе заразились странной болезнью совершать самоубийства, совсем как в Батмане, и предложил ему поехать в Карс и написать об этом; он сказал также, что к этой работе никто не рвется, а если Ка по прошествии двенадцати лет хочет увидеть и узнать настоящую Турцию, то ему выдадут для этого временную карту представителя прессы, и добавил, что в Карсе находится их университетская приятельница, красавица Ипек. Они с Мухтаром расстались, и теперь она живет в отеле «Снежный дворец» со своим отцом и сестрой. Слушая слова Танера, который в газете «Джумхуриет» был политическим обозревателем, Ка вспомнил красоту Ипек. Он успокоился только после того, как поднялся и закрылся в комнате под номером 203, находившейся на втором этаже отеля, ключ от которой ему выдал секретарь Джавит, смотревший телевизор в отельном холле с высоким потолком. Он внимательно прислушивался к себе, и, вопреки страху, который он чувствовал в дороге, ни его разум, ни его сердце не были заняты вопросом, есть в отеле Ипек или нет. Состояние влюбленности смертельно пугало Ка, он обладал сильной интуицией тех, кто помнил свою краткую любовную историю как цепочку боли и стыда.
В полночь, перед тем как лечь в постель в своей темной комнате, надев пижаму, Ка слегка отодвинул занавеску. Он смотрел, как не останавливаясь, падая большими снежинками идет снег.
Произведения
Критика
