Филология и эстетика в творчестве Дж. Р. Р. Толкина
Е. Н. Черменина
Среди многочисленных поклонников творчества Дж.Р.Р. Толкина не так много тех, кто знает, что он был ещё и университетским преподавателем-филологом. Любовь к языкам Толкину привила мать, с детства обучавшая мальчика французскому и латыни. Затем Толкин выучил немало других «живых» и «мёртвых» языков, что в большой степени повлияло на его другое пристрастие, а именно придумывание языков, которое увлекло его также с детства. Об этом увлечении Толкин поведал в своей лекции «Тайный порок», которую он прочёл в Оксфорде. Имея возможность сравнивать различные языки, Толкин приходит к выводу о том, что у каждого человека есть свой родной язык, однако он подчёркивает при этом, что имеет в виду не язык, выученный в детстве (т. е. язык, выученный первым), но язык, который соответствует нашим лингвистическим предпочтениям, в первую очередь эстетическим, причём данные предпочтения могут быть как индивидуальными, так и коллективными (Чудовища и критики и другие статьи, 2006, с. 190). Что касается предпочтений самого Профессора, то он особо выделял готский, валлийский и финский языки. Необходимо отметить, что именно два последних повлияли на создание двух самых известных языков, придуманных Толкином. Языки эти - синдарин и квэнья (Sindarin, Quenya) - являются также наиболее разработанными из всех эльфийских языков (среди прочих можно назвать телерин, иль- корин, дориатрин, нандорин и т. д.). Представлены в произведениях Толкина и языки людей (адунаик, вестрон, язык рохиррим), язык гномов Кхуздул, Чёрное наречие и др.
Раз уж мы упомянули о лингвистических предпочтениях, необходимо отметить, на чём основываются предпочтения автора. В лекции «Английский и валлийский» Толкин выдвигает гипотезу о том, что делает язык красивым. По его мнению, красиво в языке то, что доставляет специфическое эстетическое удовольствие от соприкосновения с ним. Во-первых, это «элементарное удовольствие от фонетических составляющих языка», а также «удовольствие более высокого уровня - удовольствие от присваивания этим звуковым формам определенного значения» (Там же). Так, если говорить о первом виде удовольствия (т. е. только о звуковой составляющей), Толкин полагал, что большинство англоговорящих сочтут словосочетание cellar door (дверь в погреб) красивым, и даже более красивым, чем, к примеру, слово beautiful (красивый), добавляя при этом, что в валлийском он обнаружил необыкновенно много таких «дверей в погреб», и в целом язык этот изобилует словами, «которые доставляют удовольствие при созерцании связи формы и смысла» (Там же, с. 190-191). Таким образом, мы видим, что Толкина в языке больше интересует не столько коммуникативная, сколько эстетическая сторона, и придумывал он свои языки не в целях создания некого инструмента общения, а просто «из любви к искусству», получая от этого немалое эстетическое удовольствие.
Возможно, именно в этом кроется причина изменения его отношения к эсперанто - от восторженного до скептического. Ведь эсперанто и подобные ему искусственные языки созданы в прагматических целях - служить языками-посредниками, выполняя в первую очередь коммуникативную функцию. Об эстетике авторы таких языков скорее всего думают в последнюю очередь. Впрочем, даже при таком чисто прагматическом подходе эстетические предпочтения автора языка могут проявиться в его детище неосознанно, подобно тому, как индивидуальный стиль писателя проявляется в его произведениях. Другая сторона таких языков, которая, возможно, отталкивала Толкина - подчёркнутая искусственность, а именно многочисленные упрощения на всех языковых уровнях для удобства изучения и использования языка (известно, что в эсперанто всего 16 грамматических правил без исключений). Языки Толкина в этом плане можно назвать искусственными лишь по происхождению. По своему составу и использованию они приближаются к языкам естественным, поскольку вовсе не являются простыми: их определённая нелогичность и асимметрия отражает некое историческое развитие, свойственное всем естественным языкам. Толкин на «естественность» своих языков не претендует, но заявляет, что «для идеального искусственного языка требуется наличие, хотя бы в общих чертах, мифологической составляющей», так как «создание языка и мифологии взаимосвязано» (Там же, с. 210). Иными словами, у полноценного языка должна быть история, если не реальная, то хотя бы мифологическая, «для придания целому иллюзии связности и единства» (Там же). С другой стороны, творение языка приводит к творению мифологии. Так возникло и творчество Толкина: сначала появились языки, а затем мифология, «оживившая» их, сначала были слова с неясным значением или этимологией, затем образы, «разъясняющие» их (так появились орки, энты, хоббиты, сильмариллы и т. д.). Таким образом, мы видим, что Толкин чаще идёт путём реконструкции, чем простого придумывания, т. е., скорее действует как учёный, чем как писатель. Автор признаёт это в предисловии к «Властелину колец», утверждая, что в его творчестве первичными являются языки, а мифы и легенды Древних Дней (очевидно, имеется в виду «Сильмариллион») появились как необходимый исторический фон для эльфийских языков (Tolkien, 2001, XIII). Та же идея высказана автором в его письме сыну, Кристоферу Толкину, в котором он утверждает, что «пытался создать мир, в котором язык, отвечающий его личным предпочтениям, показался бы настоящим», в котором самым обычным приветствием было бы “elen slla lumenn' omentielmo” («звезда сияет над часом нашей встречи») (The Letters, 1999, p. 285). Эта фраза (в слегка измененном виде) вошла в текст «Властелина колец» наряду с другими непереведёнными эльфийскими фразами, например, “Arwen vanimelda, namârië” (Tolkien, 2001, p. 343). Более того, мы находим в романе и некоторые эльфийские стихи, которые либо даны «в переводе» (что наряду со стихами хоббитов, гномов и людей демонстрирует наличие определённой поэтической традиции), либо представлены на языке оригинала - на Квэнья или Синдарине (с последующим переводом или без). Наиболее интересны для нас последние. Поскольку Толкин считал стихи неизбежными плодами любого развитого языка, то такие стихи, можно сказать, являются филологической кульминацией романа, показывающей тщательно разработанные Толкином языки в действии, причём не в целях коммуникации, а в своей «наивысшей ипостаси» - художественной, эстетической. В особенности это касается песни “A Elbereth Gilthoniel”, которая звучит в Ривенделле. Если песня Галадриэли в Лориэне сопровождается переводом и можно сопоставить содержание и форму, то песня “A Elbereth Gilthoniel” не переводится, и в данном случае можно сказать, что мы имеем дело с отсутствием содержания, так как для среднестатистического читателя, не знакомого с эльфийским языком, эти строки - всего лишь набор бессмысленных звуков. Таким образом, автор, очевидно, пытается подчеркнуть эстетику формы, т. е. хочет, чтобы читатель оценил само звучание эльфийских языков. Конечно же, читатель не может в полной мере оценить звучание текста, так как он всё-таки не слушатель, т. е. текст для него не звучит по-настоящему, как для героев трилогии. Соответственно, он может представить себе лишь приблизительное его звучание, основанное на звуках родного языка. Тем не менее, Толкин верил, что уже один вид текста на незнакомом языке может вызвать восторг читателя, как было с ним, когда он увидел страницу словаря готского языка.
Если вернуться к размышлениям Толкина о родном языке и о лингвистических предпочтениях, мы можем вспомнить, что характер этих предпочтений может быть не только индивидуальным, но и коллективным. Поскольку эльфов в мифологии Толкина также называют дивным народом или прекрасным народом (fair folk), очевидно, автор пытался подчеркнуть и красоту их языка (которую в переводе не выразить) и, возможно, надеялся, что его эстетические вкусы совпадут с эстетическими предпочтениями читателей. Таким образом, нельзя не согласиться с Т.А. Шиппи в том, что с помощью непереведенных на английский язык эльфийских слов Толкин пытается добиться определенного стилистического эффекта (Шипи, 2003, с. 213-215).
Л-ра: Царскосельские чтения. – 2011. – № 15. – Т. 1. – С. 349-352.
Произведения
Критика
