Десмонд Стюарт. Комната в раю
(Отрывок)
Посвящается Г.Г. Стюарту
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Мадам Мари — владелица театра «Парадиз».
Вильнёв — заводчик.
Капитан Криспи — офицер европейской армии.
Пьер Ромбер — капрал европейской армии.
Луи Бьенфэ — солдат европейской армии.
Шварц — солдат европейской армии.
Дюбуа — чиновник.
Мухамед Абдурахман — пленный араб.
Безыменный пленный араб.
Действие пьесы происходит в наше время на протяжении одного летнего дня.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Комната во втором этаже театра «Парадиз» в одном из городов колониальной Африки. «Парадиз» имеет мало общего с обычными театрами. Комната, которую мы видим, свидетельствует о частых и многочисленных посетителях. Благодаря обилию кресел и диванов она чем-то напоминает приемную зубного врача. Насколько можно судить, в комнате недавно танцевали. С потолка спускаются две аляповатые люстры. Вдоль стены расположена стойка. В ее зеркальной части отражаются бутылки. На стене фотография, изображающая мужчину в светлой кепке, похожего на немца. В комнате имеется также нечто вроде конторки, пригодной для взимания платы. Пыльные гардины на окнах лишь частично скрывают железные ставни, какими снабжены в этой части Африки все дома, где проживают европейцы. Вдоль наружной стены комнаты тянется балкон; видны поддерживающие его навес толстые столбы. За окнами раскаленный душный день, там раскинулся город — город, за который идет сражение. Неподалеку видна базарная площадь, именуемая в арабских странах майданом. Посередине площади возвышается минарет, тонкий и стройный, как карандаш.
Хозяйка комнаты некогда стремилась обставить ее не в колониальном стиле, а в стиле романов Коллетт и эпохи Эдуардов. Но с тех пор утекло много воды и облик комнаты подвергся разительным изменениям. На стенах развешаны открытки, изображающие молодых женщин. С потолка свисают ржавые вентиляторы. Сейчас их лопасти вращаются и немного умеряют духоту, но вскоре они остановятся.
Хозяйка дома Мари была вынуждена приобрести для комнаты также предметы арабского обихода: восточный кофейник, который стоит на стойке, восточное покрывало, прикрывающее дырявый диван. Молодые женщины, изображенные на фотографиях, ежевечерне выступают на сцене, расположенной внизу, но мы сможем увидеть их только в своем воображении. Зовут их Пепита, Зузу, Жозетт и Мари-Клод. В данный момент они находятся за дверью, запертой на засов, и лестницей, которая ведет в верхнюю комнату. Другая лестница соединяет помещение с нижним этажом.
При открытии занавеса слышен громкий стук. Это стучат солдаты, разбирающие во дворе сцену, для того чтобы забаррикадировать окна и двери дома. И это стучит мадам Мари, забивающая доской дверь, ведущую наверх.
У Мари моложавое лицо и белоснежные волосы. В ней есть нечто вызывающее уважение, но это не то «нечто», что вызывает уважение в обычной добропорядочной англичанке или обычной добропорядочной француженке. Чувствуется — Мари вела тяжелую борьбу за то, чтобы ее уважали, и не до конца уверена в успехе. И она постоянно настороже. У нее умное лицо. Во всем облике Мари руки — единственное, что выдает ее способность хватать. И, пожалуй, еще твердые линии рта свидетельствуют, что если она схватит, то будет держать крепко. Тот, кто пристально вглядится в лицо Мари, сможет обнаружить за покровом твердости и решительности доброту и даже сентиментальность. Однако над ними преобладают признаки того сурового практицизма, который свойствен каждому, кто жил и выжил в Африке. Мари около пятидесяти лет, но она утверждает, что ей сорок. Трудно сказать, почему Мари повесила на стене фотографию человека, похожего на немца, — потому ли, что это действительно предмет ее былого увлечения, или потому, что она хочет, чтобы так думали. Она носит строгие платья. Эта строгость позволяет нам, по контрасту, умозаключить, насколько легкомысленны одеяния Мари-Клод, Зузу, Пепиты и Жозетт — тех самых девушек, которых мы — увы! — так и не увидим и которые находятся сейчас позади забаррикадированной двери.
Мари. Теперь вы никуда не денетесь! У вас есть вино, есть постели для спанья. Вы можете отдохнуть от мужчин и от репетиций. Чего вам еще надо? Я вас никуда не выпущу — хоть вешайтесь. Все в городе прячут свои ценности. Вы — мои ценности, и я вас прячу. Сегодня все должно решиться, и, возможно, завтра я вас выпущу на волю. (Наливает себе стакан вина.) Сегодняшний день кончится либо массовой резней, либо массовыми свадьбами. Эти курносые солдатики совсем недавно из метрополии. Они из того сорта, которые ищут не девок, а невест. И когда они маршируют вдоль пустых улиц, гремя сапогами и винтовками, они мечтают о женитьбе. Девочки, вы слышите меня? Женихи! Женихи! Женихи, которые увезут вас обратно в Европу. Что скажешь, Пепита? Что скажешь, Зузу? Это те мужчины, которые избавят вас от песчаных ураганов, от жары, от этой страны, где все женщины без чадры продаются.
Сверху слабо доносятся звуки старомодной граммофонной пластинки. Они будут слышны время от времени до конца пьесы.
Вы меня не слушаете? Вы улеглись на свои кровати и пьете вино. И правильно делаете. Эти солдаты не думают о женитьбе. Они думают о резне. Они трясутся от страха. И, чтобы спастись от него, они строят баррикады. Они готовятся стрелять, убивать. И, если они увидят человеческое мясо, они постараются проткнуть его штыком. Вот они какие, эти хорошенькие, курносые солдатики.
Входит один из этих солдатиков. Это Бьенфэ. Ему лет двадцать. Он с головы до ног увешан оружием. Его лицо покрыто грязью и пылью, но они не скрывают отраженных на нем страха и усталости. Он держит наперевес ручной пулемет и входит, озираясь. Мирный облик Мари действует на него успокаивающе и вместе с тем кажется ему подозрительным.
Бьенфэ. Мадам, вы владелица этого театра? Капитан Криспи велел мне спросить у вас кое-что.
Мари. Криспи — это ваш командир? Передайте ему мой привет. Я слыхала, как вы пришли в мой театр. Швейцар отпер вам дверь и скрылся. Мне надо было кое-что привести в порядок здесь наверху — поэтому я вас не встретила сама. Как дела в городе?
Бьенфэ. Город мы потеряли.
Мари. Что же велел спросить у меня капитан?
Бьенфэ. Он сейчас внизу, изучает возможности обороны дома. И мы хотели бы узнать, какая из комнат верхнего этажа наиболее надежна для того, чтобы поместить в ней пленных.
М а р и. В вестибюле я видела ваших солдат. Но я не знала, что есть еще пленные.
Бьенфэ. Есть пленные и кроме них один штатский. Француз. Он пристал к нашему взводу.
Мари. А сколько пленных?
Бьенфэ. Пятеро. Капитан хочет запереть их где-нибудь, пока...
Мари. Пока — что?
Бьенфэ. Пока все успокоится. Они сдались капралу Ромберу. Через парламентера. Им, видно, надоела война. А теперь прямо не знаем, куда с ними деваться. Просто несчастье. Один вдобавок ранен.
Мари. И ваш капитан собирается разместить их у меня? И солдат тоже?
Бьенфэ. Мадам, тут дело не в личном желании. Это военная необходимость. Ваш дом — единственное каменное здание во всем квартале. Мятежники заминировали все улицы. И мы даже опасаемся выслать разведчиков. За каждым окном может сидеть арабский снайпер. Город кишмя кишит мятежниками. А ваш дом — настоящая крепость. Прекрасный, прочный дом.
Мари. О, мой юный друг, если бы вы знали, как популярен был этот дом у многих офицеров нашего города. И если бы вы знали, как не любили его многие офицерские жены. Законы конкуренции? Или законы морали? Решайте сами. И теперь ваш офицер ищет гостеприимства в моем доме.
Бьенфэ. А ваши девушки... Они здесь?
Мари. Они в комнате наверху. Крепко заперты. С их стороны не ждите никакого гостеприимства.
Бьенфэ. Вы меня удивляете, мадам. Если мы не займем ваш дом — кто вас будет защищать от мятежников? Нас всего семеро — пять солдат, офицер и старик, штатский. Но даже семь европейцев — разве это не приобретение для вас?
Мари. В обычное время это было бы приобретением и для моих актрис.
Бьенфэ. Я говорю серьезно.
Мари. Ия тоже.
Бьенфэ. Но есть еще пленные. Не забывайте о пленных арабах. Ведь арабы — дикари, звери! А все их жестокости! Преступления! Меня просто тошнит, как вспомню...
Мари. Жестокости? А ваши солдаты что — воюют в белых перчатках?
Бьенфэ. Не от их жестокостей меня тошнит, а от разной сентиментальной болтовни, которой я наслушался дома. Наших солдат-героев вы сравниваете с арабами? Неужели вы сочувствуете мятежникам?
Мари. Что вы! Деловые люди заинтересованы в мире. Война несет с собой развитие неузаконенной торговли. А мне она может принести только вред. Вы думаете, я хочу, чтобы моих девочек просто изнасиловали? И меня заодно? У вас усталый вид. Я вам дам чего-нибудь выпить. Театр не работает, но бар в полном порядке.
Бьенфэ. Если разрешите — рюмку коньяку. Пусть рюмка будет побольше.
Мари. Я вам налью побольше, но в маленькую рюмку. Если войдет ваш командир — вам легче будет спрятать.
Бьенфэ. О, вы не знаете нашего капитана! Он нам все равно как старший брат. Там, в горах, мы его хорошо изучили. И потом, на войне такого рода должностные различия стираются. Ведь это особая война.
Стук внизу усиливается.
Мари. Скоро кончится этот сумасшедший стук? Он ждет моего ответа? Так скажите — мой ответ отрицательный. Комнаты, пригодной для пленных, наверху нет. Пусть они остаются внизу. Конюшня каменная. Можете использовать конюшню.
Бьенфэ. Так и передам капитану. (Прикладывает руку к козырьку и хочет уйти, но встречается в дверях с Вильнёвом.)
Вильнёв— пожилой человек в высоком крахмальном воротничке, с револьвером у пояса. Встреча с Мари не доставляет ему удовольствия.
Вильнёв. Так что она говорит?
Бьенфэ. Наверху подходящего помещения нет.
Вильнёв. Пойду скажу Криспи.
Мари. Минуточку, господин Вильнёв! Я попрошу вас хотя бы в моем собственном доме не обращаться со мной, как с неодушевленным предметом. Ведь я все-таки не стол и не диван.
Бьенфэ. Так вы его знаете!
Мари. Да, я его знаю.
Вильнёв. Здравствуйте. Простите. Я так озабочен. Положение крайне серьезное.
Мари. Здравствуйте, господин Вильнёв. Мне трудно выразить словами, как я счастлива видеть вас — вас! — в моем доме.
Вильнёв. Мне столь же трудно выразить мое огорчение по поводу того, что я нахожусь в вашем заведении. Поверьте, я крайне сожалею. И меня вынудила только страшная опасность, которая нависла над всеми нами.
Бьенфэ. А что особенного в этом доме?
Мари. Спросите его. Но, вероятно, он опять сошлется на «страшную опасность» и не расскажет вам о всех гадостях, которые он мне делал, о десятках писем на имя префекта, жалобах, интригах, доносах, совместных обращениях со священниками... Короче, если бы дело зависел.о только от господина Вильнёва, мой дом был бы столь же неузнаваем, как, говорят, церкви в России. Слово «заведение» придумал он. Он так именовал мой театр в своих доносах.
Бьенфэ. Забудьте старые раздоры.
Мари. Я лично не возражаю.
Вильнёв. Я тоже не возражаю. В столь грозное время мы все должны сплотиться.
Мари. Это необходимо спрыснуть. Рюмочку, господин Вильнёв?
Вильнёв колеблется.
Боитесь соблазна? Истинный соблазн за той дверью. Он там и останется. (Наливает.)
Вильнёв. Я не употребляю спиртного.
Мари. Это я для себя. А для вас я выжму лимонного сока. (К Бьенфэ.) Вам, пожалуй, надо пойти передать мой ответ.
Бьенфэ. Еще один вопрос: у вас тут есть телефон?
Мари. Нам отказали в установке телефона. А разве телефон в городе работает?
Бьенфэ. Сомневаюсь. Пойду передам. (Выходит.)
Мари. Итак, господин Вильнёв, ваше здоровье! Забудем старые раздоры.
Вильнёв. Для осажденных раздоры гибельны.
Мари. Как поживает мадам Вильнёв?
Вильнёв. Она страшно изнервничалась, осунулась. Ей и в голову не приходило, что может произойти что-нибудь подобное. Я отправил ее на родину. Слава богу!
Мари. А как поживает ваш завод?
Вильнёв. О нем я ничего не знаю. Вчера я приехал по делам в город. Неожиданно началась стрельба, и я отдал себя под покровительство этих бравых солдат. Мне еще повезло, что я их встретил.
Мари. Какие же дела у вас были в городе?
Вильнёв. Я был в банке, в клубе...
Мари. Поскольку вы не были ни у одной из моих «конкуренток», мадам Вильнёв можно спокойно спать на пароходе.
Вильнёв. Мадам, ведь мы решили забыть раздоры?
Мари. Забыли, забыли! Ну, так какое положение в городе?
Вильнёв. Город полностью в руках мятежников. За исключением нескольких островков. Вроде вашего дома.
Мари. Подумайте, только вчера я была на рынке и делала покупки! Все было спокойно. Были слухи. Но ведь здесь слухи бывают всегда.
Вильнёв. Именно поэтому мы оказались в такой страшной опасности, мадам. Ведь этот город считался наиболее спокойным, наименее подверженным агитации националистов. В нем население мусульманское, но не чисто арабское. Мусульманство здесь было введено насильно, четырнадцать столетий назад. Мы слишком надеялись на то, что национальные различия помешают политическому объединению.
Мари. Вы блестяще знаете историю, господин Вильнёв.
Вильнёв. Возможно, нам следовало меньше думать об истории и больше о современности, о реальности. Пусть себе историки ссорятся. А вчера! Боже мой, что это был за день! Вам приходилось видеть степной пожар? Когда степь загорается сразу во многих местах? Сначала стрельба в отдаленных районах города, потом массовая демонстрация — протест против решения суда. Префект сначала освистан многотысячной толпой, потом покинут местной армией и полицией. Всеобщее восстание. У нас остаются только отдельные очаги, наши войска и немногие не изменившие нам туземные солдаты. Мы — один из этих очагов. Пользуясь моей метафорой — листик травы, уцелевший на выжженной степи. Раньше ваш дом атаковал я, теперь его будут атаковать мятежники. А я стану защищать ваш дом. Но много ли я достигну с такой вот штучкой? (С безнадежным видом подбрасывает на ладони свой небольшой пистолет.) Помощь может прийти. Но она может и опоздать. А что если войска мятежников хлынут в город из ущелий, где они прячутся, именно через наше предместье? Все преимущества на стороне противника. И ведь мы не знаем языка этой страны. Самой страны мы тоже не знаем. Мы знакомы только с местностями вдоль больших дорог и наиболее плодородными районами. А эти мальчики в тяжелых сапогах и беретах выросли в селах и городах Европы и не знают о стране, куда их привезли, уж совсем ничего. А по-арабски понимает один Криспи.
Мари. Разве вы не говорите по-арабски. господин Вильнёв?
Вильнёв. Я всегда считал это излишним. Мой управляющий знал два языка. Но Криспи прекрасно владеет арабским. При этом, как он говорит, язык он предпочитает народу.
Мари. Когда вы с ним познакомились?
Вильнёв. Только вчера. Его самоуверенность пробуждает во мне доверие. Криспи из тех людей, которые не считают нужным скрывать ни свои чувства, ни свои убеждения.
Входят Криспи и Бьенфэ. Криспи лет тридцать шесть. Он смуглый, как араб, и во всем его облике, в затаенной в нем энергии есть что-то не европейское. У него орлиный нос и гладко причесанные волосы.
Вильнёв. Капитан Криспи, разрешите представить вас мадам Мари. Простите, я не знаю ваш у фамилию...
М а р и. О, это не имеет значения!
Криспи. Вы владелица театра «Парадиз»?
Мари. Да, я.
Криспи. Мы сожалеем, что обстоятельства вынудили нас к этому вторжению. Я также сожалею, что мы были принуждены нанести ущерб вашей эстраде, — вы, вероятно, слышали? Но нам необходимо забаррикадировать входную дверь. А кроме вашей сцены, нам негде было взять доски. Армия возместит вам ущерб. Впоследствии.
Мари. «Впоследствии»? А настанет это «впоследствии»? Позвольте вам заметить, капитан, что мой дом строился не для военных действий.
Криспи. Боюсь, что вы ошибаетесь. Все европейские дома в этой стране были построены с расчетом на военные действия. Ведь окна вашего дома имеют железные ставни.
Мари. Мы ими никогда не пользовались.
Криспи. У вас не найдется машинного масла?
Мари. Попробуйте так. Думаю, что опустятся.
Криспи (с некоторым усилием опускает ставни). Прекрасно. Балкон господствует над площадью. С него удобно вести прицельный огонь. К дому можно приблизиться только со стороны открытой площади. Толстые столбы дают прикрытие стрелкам. Великолепно.
Мари. У арабов артиллерия? Или одни пистолеты?
Криспи. У них есть все — от артиллерии до пистолетов. Точнее — сегодня одни пистолеты, а завтра даже тяжелые орудия. Все зависит от того, что именно им удалось захватить, или что им передали изменники, или что они получили контрабандой от соседних арабских стран или от наших друзей американцев.
Вильнёв. Каковы бы ни были возможности обороны вашего дома, он в настоящее время наше единственное убежище. Другого у нас нет.
Мари. Так, значит, мой театр «Парадиз», да еще осажденный арабами, вы считаете своим единственным убежищем. А не лучше ли вступить с ними в переговоры?
Криспи. Переговоры с мятежниками?!
Вильнёв. К нам скоро придут на помощь. И мятежники получат достойную кару.
Мари. Вы оптимист. Я хотела бы быть таким же оптимистом в отношении вознаграждения за ущерб.
Криспи (налил себе рюмку коньяку). А вы не страдаете пораженчеством? (Указывая на дверь.)
Что за этой дверью?
Мари. За этой дверью помещение, куда нет хода никому.
Криспи. А где ваши девушки?
Мари. Там, куда нельзя попасть ни вам, ни вашим солдатам.
Криспи. Даже за деньги? У некоторых моих солдат есть деньги, которые они не успели истратить в магазинах.
Мари. Но ведь до вчерашнего дня все было
совершенно нормально и спокойно.
Криспи. Так казалось тем, кто ничего не знал. А я знал. И я готовил их к любой неожиданности. Это мои ребята. И ведь мы были в горах.
Мари. Не будем пока касаться вопроса о моих девушках. К нему мы вернемся, когда кончатся бои или когда вы заключите с арабами какое-нибудь мирное соглашение. А до тех пор за эту дверь не проникнет ни один человек.
Вильнёв. Кстати, Криспи, куда вы думаете поместить пленных?
Криспи. Мое решение вы знаете.
Вильнёв. Это решение не подобает христианину.
Криспи. Господин Вильнёв очень привержен христианской религии.
Мари. Мне это известно.
Криспи. И он не согласен с моим решением относительно пленных.
Вильнёв. Нет ли у вас на втором этаже нескольких небольших комнат? Мне не приходилось бывать в подобных домах, но, может, есть небольшие комнаты, пригодные для размещения пленных?
Мари. Таких комнат нет. Я уже сказала вашему солдату, что самое безопасное место для пленных — конюшня.
Вильнёв. На вид она очень прочная.
Криспи. У нас пять солдат и пятеро пленных.
Вильнёв. Двух часовых вполне достаточно.
Криспи. Мое решение рациональнее.
Мари. Что же это за решение, капитан? Запереть их вместе с девушками?
Криспи. Ничего похожего. Немедленно выпустить их на площадь.
Мари. Да, пусть идут к своим. На пять человек больше, на пять человек меньше — какая разница? Вы поступите совершенно разумно.
Криспи (смеется). О нет! Вы меня не поняли. Я их только выпущу на площадь. Но пересечь площадь я им не дам. На балконе я поставлю солдат. Для них это будет тренировка в прицельной стрельбе.
Мари. Мне казалось, вы намекали на то, что Вильнёв ханжа. Но в данном случае это не ханжество, а элементарная человечность. Расстрелять пленных! Людей, которые добровольно вам сдались? Вы не имеете права!
Вильнёв. Да, пожалуй, не имеет права. Хотя положение действительно трудное...
Криспи. «Не имею права»? Что значит «не имею права»?
Вильнёв. Мы боремся за порядок, законность, за христианские добродетели. Нельзя расстреливать пленных. Если мы будем действовать варварскими методами, нам не в чем будет обвинять мятежников.
Криспи. Вильнёв, я к вам отношусь с уважением. Но, ради бога, не читайте проповедей. Ведь мы не в церкви и не на научной дискуссии. Речь идет о нашей безопасности, о нашей жизни. Если пленные останутся в доме, это будет постоянная угроза, троянский конь.
Вильнёв. Согласен. Но нельзя же их убить вот так... совершенно хладнокровно...
Мари. Значит, пока вы оставляете пленных внизу под охраной?
Вильнёв. Ну да, в каменной конюшне, о которой говорила мадам! И вполне достаточно одного часового. Кроме того, вы можете надеть на них кандалы...
Мари. Я спущусь вниз. Ведь это еще мой дом. Возможно, понадобится моя помощь.
Криспи. Помощь? Вы собираетесь окружить их комфортом? Вязаные чепчики? Шоколад с молоком? Как вы заботитесь о пленных врагах.
Мари. Не только о пленных, но и о ваших солдатах. Но пленные тоже должны что-то есть. Где вы их захватили?
Вильнёв. Они сдались вчера. В то самое время, когда капитан спасал меня.
Криспи. В тот момент, когда я прикрывал эвакуацию господина Вильнёва из кафе, — он заперся там в одной дурно пахнущей комнатке, — эти пять арабов сдались моему капралу. Они не партизаны. Они приехали сюда с севера и читали наши листовки с обещанием амнистии. Один из них тяжело ранен.
Мари. Так я пойду вниз.
Криспи. Ладно. Но будьте осторожнее с этими пленными: все арабы коварны и беспощадны.
Мари. И опасны даже тогда, когда пятерых безоружных пленных арабов охраняют пять вооруженных солдат вашего взвода?
Криспи. Мои солдаты охраняют не только арабов, но и ваш собственный дом.
Мари. Это меня невероятно радует. А арабов я хорошо знаю. Я прожила среди них больше лет, чем мне хотелось бы оглашать.
Криспи. Бьенфэ, пойди с ней.
Мари с видом, исполненным собственного достоинства, спускается с лестницы. Бьенфэ идет за ней. Криспи наливает себе еще рюмку и предлагает Вильнёву, но тот отказывается.
Вильнёв выходит на балкон. Он явно нервничает.
Вильнёв. Отсюда утро выглядит совершенно обычным и мирным. Разве что площадь пустая, нет продавцов, не кричат дети. Начинается жара. В Африке всегда так. Утром прохладно, свежо, чудесно. А к полудню нестерпимая сухая жара. Я ее ненавижу. Я мечтаю о деревушке где-нибудь в Альпах, где прохладно даже в середине дня. Нынешней осенью я уеду из Африки.
Криспи. Счастливого пути!
Вильнёв. А вы здесь родились?
Криспи. В этой земле похоронен мой дед.
Вильнёв. Значит, для вас это родина?
Криспи. Больше, чем родина. Я не люблю сентиментальные слова. Для меня это слава, честь, победа. А вам, возможно, мои слова кажутся сентиментальными?
Вильнёв. Мне доступны эти понятия. Но моя связь с Африкой чисто коммерческая. А что говорят эти слова вашим солдатам? Ведь они не потомственные завоеватели и не наемные ландскнехты, которые создавали нашу колониальную империю. Они крестьяне, рабочие или студенты — вроде капрала, который спросил меня, читал ли я Симону Вейль. И вот теперь они должны защищать завоевания дедов. Охранять целостность нашей империи, когда она стала разваливаться...
Криспи. Ромбер интеллигент, Шварц слишком глуп для того, чтобы вообще что-нибудь соображать. Но Бьенфэ осознает смысл нашей борьбы. Каспар и Лелонг тоже. Бьенфэ среди них самый умный.
Вильнёв. Вы их хорошо знаете. Говорите о них так, будто они члены вашей семьи.
Криспи. Я прожил с ними долго в горах.
Вильнёв. Там, вероятно, было ужасно тяжело?
Криспи. Нет, это была увлекательная, возбуждающая жизнь. Бьенфэ, на мой взгляд, — подлинный представитель нашей расы. Но они все хорошие ребята. За исключением Ромбера... Ему я не доверяю. Хотя он и капрал.
Вильнёв. Но он будет выполнять свой воинский долг. Большего вам от него и не требуется. Мы же ведем не религиозную войну.
Криспи. Тут наши взгляды решительно расходятся. Я уже сказал, что эта страна означает для меня не только дом, но победу, честь, славу. Я скажу вам больше. Я сражаюсь не за эту страну в узком смысле слова. Ничего страшного, если мы потеряем ее пустыни и даже ее хлебные поля и виноградники. Я борюсь за освобождение моей подлинной родины — той, европейской. Здесь, в Африке, я сражаюсь за ее душу. И поэтому так важна духовная, моральная связь с солдатами. Я ощущаю эту связь с Бьенфэ и поэтому могу на него полагаться. И по той же причине не могу полагаться на Ромбера.
Вильнёв. Какая-то мистика.
Криспи. Ничего подобного. Реальность, осязаемая реальность. Я отдал себя целиком этой борьбе, потому что знаю, насколько люди моей расы выше африканских ублюдков. Европа больна потому, что она не признает подобных различий и верит в дурацкие демократические принципы, согласно которым все люди равны. Здесь, в Африке, мы боремся против этих принципов. И наша победа будет иметь решающее значение для Европы.
Произведения
Критика
