L' arrabiata (Строптивая). Пауль Хейзе
Солнце еще не взошло. Над Везувием лежал густой серый туман, он простирался до Неаполя, покрывая пеленой маленькие прибрежные городки. Море было спокойным. А в гавани, в узкой бухте под высоким скалистым берегом Сорренто, рыбаки уже давно принялись за работу. Одни вытягивали на берег лодки и заброшенные на ночь сети. Другие крепили паруса на шхунах, несли весла и снасти, которые ночью хранились в больших, закрытых решетками кладовых в горах. Работы хватало на всех: уже не выходившие в море старики выстраивались в цепи, помогая тянуть сети, а старушки, стоявшие там и сям на плоских крышах, пряли или присматривали за внуками, пока их дочери работали с мужьями.
— Посмотри, Рахела! Вон наш господин священник, — сказала старушка десятилетней девочке, сидевшей рядом с ней за маленькой прялкой. — Он как раз садится в лодку. Антонио повезет его на Капри. Пресвятая Мария, какой у него сонный вид! — и она помахала рукой невысокому улыбающемуся человеку, который устраивался в лодке, аккуратно расправляя на скамейке полы сутаны. Люди на берегу ненадолго прервали работу, чтобы посмотреть на отъезд священника, дружелюбно кивавшего во все стороны.
— А зачем ему плыть на Капри? — спросила девочка. — Разве у людей там нет своего священника и они берут взаймы нашего?
— Ну что ты, глупышка, — ответила бабушка. — Там хватает и священников, и красивых церквей, есть даже один отшельник. Но на острове проживает синьора, которая раньше долго жила в Сорренто и тяжело болела, а падре часто исповедовал и причащал ее. Все думали, что ей уже недолго осталось. Но Пречистая Дева Мария помогла несчастной, и она выздоровела. Когда госпожа уезжала, то немало пожертвовала на церковь и на бедняков. Говорят, она вообще не хотела покидать Сорренто, пока падре не пообещал навещать ее на Капри и исповедовать. Вот ведь странно, как она к нему привязалась. Ну а мы благодарны небесам, что он наш священник — пожертвований получает много, словно сам епископ, и господа его уважают. Благослови его Мадонна! — и она опять помахала лодочке, которая готова была вот-вот отплыть.
— Ты уверен, что сегодня будет ясно, сын мой? — спросил священник, беспокойно взглянув в сторону Неаполя.
— Конечно, — откликнулся юноша, — солнце быстро рассеет туман.
— Ну тогда поплыли, надо бы успеть до жары.
Антонио взялся за длинное весло, чтобы оттолкнуть
лодку от берега, но вдруг остановился, глядя на крутую тропинку, ведущую от Сорренто к бухте.
На самом верху ее показалась стройная девушка, которая быстро спускалась, махая платком. Одежда ее была довольно бедной, а под мышкой она несла узелок. Но девушка высоко держала голову, и имела благородный, хотя и несколько дерзкий вид, а черная коса, уложенная вокруг головы, напоминала диадему.
— Чего же мы ждем? — спросил священник.
— Кажется, еще кто-то хочет на Капри. Если вы не против, падре, — нас это сильно не задержит. Девушка, совсем молодая, ей, наверно, еще и восемнадцати нет.
В этот момент она показалась из-за стены, ограждавшей извилистую тропинку.
— Лаурелла? — удивился священник. — Чего ей понадобилось на Капри?
Антонио пожал плечами. Девушка торопливо шла к лодке, не обращая ни на кого внимания.
— Добрый день, строптивая! — кричали ей молодые рыбаки. Надменный вид, с которым девушка принимала их приветствия, должен был только раззадорить насмешников, но они сдерживались при священнике.
— Здравствуй, Лаурелла, — сказал наконец и священник. — Как твои дела? Хочешь поехать с нами на Капри?
— Если позволите, святой отец!
— Спроси у Антонио — он хозяин лодки: каждый владеет своим имуществом, а Господь Бог — всеми нами.
— Вот, — не глядя на рыбака, Лаурелла протянула ему мелкую монету. — Если достаточно.
— Тебе деньги нужней, — пробормотал юноша и подвинул корзину с апельсинами, чтобы освободить место. Он вез их продавать на Капри — в эту пору на острове было так много приезжих, что местных фруктов не хватало.
— Задаром я не поеду, — возразила девушка, нахмурив черные брови.
— Иди сюда, дитя, — миролюбиво сказал священник. — Он честный юноша и не хочет зарабатывать на бедняках. Давай! — он протянул ей руку. — И садись рядом со мной. Видишь, он подстелил свою куртку, чтобы тебе было удобней сидеть. Обо мне-то он так не позаботился. Да чего и требовать от молодых людей? Девушкам они уделяют больше внимания, чем священникам. Ну-ну, Тонио, не надо извиняться, так уж Господь устроил.
Лаурелла забралась в лодку и села, сдвинув куртку в сторону. Юноша не стал ее убирать и лишь проворчал что-то сквозь зубы. Он с силой оттолкнулся веслом от берега, и лодка заскользила по волнам.
— Что у тебя в узелке? — спросил через некоторое время священник. Они уже вышли в открытое море, сверкающее под первыми лучами солнца.
— Шелк, пряжа и хлеб, падре. На Капри я хочу продать шелк женщинам, которые делают из него ленты.
— Ты сама пряла?
— Да, падре.
— Я помню, что ты тоже училась ткать ленты.
— Да, но у нас нет денег на собственный станок. А ткать в другом месте я не могу. Маме опять хуже, и ее нельзя надолго оставлять одну.
— Опять хуже! Что ты говоришь! Когда я навещал вас на Пасху, она вставала.
— Весна всегда самое тяжелое время для нее. С тех пор, как начались штормы, она все время лежит.
— Не переставай молиться, дочь моя, чтобы Пресвятая Дева была милостива к ней. И будь честной и прилежной девушкой, чтобы твои молитвы были услышаны.
Помолчав, он опять спросил:
— Когда ты спускалась на берег, рыбаки кричали: «Добрый день, строптивая!» Почему тебя так называют? Ведь настоящая христианка должна быть кроткой и смиренной.
Загорелое лицо девушки покраснело, а ее глаза вспыхнули.
— Они смеются надо мной, потому что я не танцую, не пою и не болтаю с ними, как другие. Не знаю, зачем они ко мне пристают, — мне нет до них никакого дела!
— Думаю, тебе следует быть немного приветливей с людьми. Пускай поют и танцуют другие, у кого жизнь легче. Но сказать доброе слово может каждый.
Девушка опустила голову и нахмурила брови. Некоторое время они плыли молча. Солнце уже взошло во всей своей красе и освещало Везувий, поднимавшийся из клочьев тумана, который еще окутывал его подножие, а белые домики Сорренто блестели среди зелени апельсиновых садов.
— А о том художнике больше ничего не слышно, Лаурелла, — вновь заговорил священник, — о неаполитанце, что хотел взять тебя в жены?
Она покачала головой.
— Он приезжал, чтобы писать твой портрет. Почему же ты ему отказала?
— А зачем ему это? Есть другие и покрасивее меня. И вообще — кто знает, что у него было на уме. Мама говорила, что он мог бы потом околдовать или даже убить меня с помощью портрета.
— Грех в такое верить, — серьезно ответил священник. — Разве Господь не оберегает тебя всегда, и ни один волос не упадет с твоей головы без Его воли. К тому же ты знала, что очень нравишься художнику. Иначе он не захотел бы на тебе жениться.
Лаурелла молчала.
— Почему ты ему отказала? Это был достойный и порядочный человек. И мог бы обеспечить вас с матерью.
— Мы бедные люди, — порывисто ответила девушка, — и моя мать давно болеет. Мы стали бы ему только обузой. Да и не пара я синьору. Он стеснялся бы меня при своих друзьях.
— Ну что ты выдумываешь! Говорю тебе, он порядочный человек. Кроме того, он хотел переехать в Сорренто. Не скоро опять появится такой, которого словно небеса послали вам помочь.
— А я вообще не хочу замуж! — упрямо проговорила девушка, потупив глаза.
— Ты что, дала обет или хочешь уйти в монастырь?
Она снова отрицательно покачала головой.
— Правы люди, что укоряют тебя за строптивость. Своим упрямством ты только осложняешь жизнь больной матери. Какие причины заставили тебя отвергнуть надежную руку, которая хотела защитить вас? Ответь мне!
— У меня есть причина, — нерешительно сказала Лаурелла, — но о ней я не могу рассказать.
— Не можешь рассказать? Даже мне? Твоему исповеднику, которому ты всегда доверяла и который всегда был добр к тебе? Или я ошибаюсь?
Девушка кивнула.
— Так облегчи свое сердце, дитя. Если ты права, я первый скажу об этом. Но ты так молода и плохо знаешь людей, может быть, потом будешь раскаиваться, что упустила счастье.
Она бросила робкий взгляд на Антонио, который сидел позади и усердно греб, надвинув на лоб шерстяную шапку. Он пристально смотрел на море и, казалось, был погружен в собственные мысли. Священник проследил за взглядом Лауреллы и наклонил голову к ней поближе.
— Вы не знали моего отца, — прошептала она, и ее глаза потемнели.
— Твоего отца? Он умер, я думаю, когда тебе не было и десяти лет. И какое же отношение к твоему упрямству имеет отец, чья душа, наверное, покоится в раю?
— Вы его не знали, святой отец, и вы не знаете, что это только он виноват в болезни моей матери.
— Как так?
— Он очень дурно с ней обращался. Я до сих пор помню ночи, когда он приходил домой злой. Она не говорила ему ни слова и выполняла все его желания. Но он бил ее так, что у меня разрывалось сердце. Я накрывалась с головой одеялом и делала вид, что сплю, но на самом деле плакала всю ночь. А потом, когда он видел ее такой несчастной, лежащей на полу, он вдруг менялся, начинал обнимать и целовать, да так крепко, что она даже боялась, как бы он ее не задушил. Мать взяла с меня обещание, что я никому не скажу ни слова. Но вот уже десять лет, как он умер, а она до сих пор не может выздороветь.
Священник с сомнением покачал головой и сказал:
— Прости отца, как простила его твоя мать. Не думай о тех грустных событиях, Лаурелла. Придут лучшие времена, и ты все забудешь.
— Никогда я этого не забуду, — ответила она, вся сжавшись. — Поэтому я и хочу остаться в девушках, чтобы не принадлежать кому-то, кто будет меня бить, а потом целовать. Если сейчас кто захочет меня ударить или поцеловать, я смогу защититься. Но моя мать не могла противиться ни его побоям, ни его объятиям, потому что любила его. А я никого не хочу любить, чтобы стать из-за этого больной и несчастной.
— Ну, ты говоришь совсем как малый ребенок. Разве все мужчины такие, как твой отец? Неужели они все избивают жен? Ты же видишь немало порядочных людей по соседству с вами, видишь женщин, живущих в мире и согласии с мужьями.
— Ну и что, ведь наши соседи тоже не знали, как отец относился к матери, — она скорее бы умерла, чем кому-нибудь пожаловалась. Потому что любила его. Если любовь зажимает тебе рот, когда нужно звать на помощь, и делает беззащитной перед жестокостью, на какую и злейший враг не способен, то я никогда не отдам сердце мужчине.
— Говорю тебе, ты — ребенок и многого не понимаешь. Думаешь, твое сердце будет спрашивать, хочешь ты любить или нет, когда придет время; можешь убеждать себя в чем угодно — ничто не поможет.
Священник немного помолчал и добавил:
— А тебе казалось, что художник будет жесток с тобой?
— Иногда у него были такие же глаза, как у отца, когда тот просил прощения у матери. Глаза человека, который запросто может ударить ни в чем не повинную жену. Я очень испугалась, когда опять их увидела.
Лаурелла надолго замолчала. Ничего не говорил и священник. На ум ему приходили прекрасные назидательные слова, которые он хотел бы сказать девушке. Но при молодом рыбаке, уже проявлявшем некоторое беспокойство, он решил прекратить беседу.
Через два часа они были на Капри. Лодка причалила в небольшой бухте, Антонио на руках перенес священника через прибрежные волны на берег. Лаурелла не захотела дожидаться, пока он вернется за нею. Правой рукой она взяла деревянные туфли и подобрала юбку, а левой подхватила узелок и поспешно выбралась из лодки.
— Пожалуй, я сегодня долго пробуду на Капри, — сказал священник парню, — так что не жди меня. Возможно, я приеду даже завтра утром. А ты, Лаурелла, передай привет маме. Я загляну к вам на этой неделе. Ты ведь вернешься до ночи?
— Если удастся, — отозвалась девушка, поправляя юбку.
— Знаешь, мне тоже надо сегодня плыть обратно, — сказал Антонио. — Я подожду тебя до вечерних колоколов. Ну а если не придешь, мне все равно.
— Обязательно приди, Лаурелла, — вмешался священник, — нельзя оставлять мать на ночь одну. Тебе далеко?
— В Анакапри.
— Ну, мне в Капри1. Храни тебя Бог, дитя, и тебя, сын мой!
Лаурелла поцеловала ему руку и попрощалась со спутниками. Однако Антонио не откликнулся. Сняв шапку, он прощался со священником и не смотрел в сторону девушки.
Но когда оба повернулись к нему спинами, Антонио перевел взгляд со священника, тяжело шагавшего по гальке, на Лауреллу, которая направлялась в гору, заслонив рукой глаза от солнца. Наверху она остановилась, словно желая перевести дыхание, и оглянулась. У ее ног лежала гавань, море сияло голубизной, вокруг возвышались обрывистые скалы, — ради такой картины, и правда, стоило повременить. Внезапно ее взгляд встретился со взглядом Антонио. Оба неловко пожали плечами, будто все произошло случайно, и девушка, сжав губы, пошла дальше.
Было едва за полдень, а Антонио уже два часа сидел перед рыбацкой таверной. Должно быть, его что-то беспокоило, поскольку он то и дело вскакивал и внимательно смотрел на дороги, ведущие к островным городкам. Погода кажется ему подозрительной, объяснил он хозяйке кабачка. Сейчас-то ясно, но он знает эти цвета моря и неба. Как раз такими они были перед последним штормом, когда он с трудом перевез семью англичан на материк. Она, наверное, помнит.
— Нет, — ответила женщина.
Ну так она попомнит его слова, когда еще до ночи все переменится.
— Много ли господ отдыхает у вас в Сорренто? — спросила хозяйка.
— Они только сейчас приезжают, раньше было слишком прохладно для купания.
— Да, весна в этом году запаздывает. А зарабатываете вы больше, чем мы здесь?
— Если бы я зависел только от своей лодки, мне бы не хватало даже на макароны два раза в неделю. От случая к случаю передам письмо в Неаполь или отвезу синьора порыбачить — вот и все. Но вы знаете, у моего дяди большие апельсиновые сады. «Тонино, — говорит он мне, — пока я жив, тебе не придется терпеть нужду, да и потом все будет в порядке». Так с Божьей помощью я и пережил зиму.
— У него есть дети?
— Нет, он не был женат и давно уехал из тех мест, где сколотил свое состояние. Теперь думает заняться рыбным промыслом и назначить меня управляющим.
— Так вы будете большим человеком, Антонио.
Юноша пожал плечами.
— У каждого своя судьба, — ответил он.
Потом опять вышел на солнце посмотреть, не изменилась ли погода. Хотя он и знал, что наветренная сторона только одна, но тем не менее внимательно поглядел на обе дороги.
— Я принесу еще бутылочку. Ваш дядя сможет оплатить, — сказала хозяйка.
— Нет, пожалуй, хватит и одного стакана. Вино мне уже в голову ударило.
— Не беспокойтесь, оно слабое, пейте сколько хотите. А вот и мой муж, теперь вы можете поболтать и с ним.
И правда, перебросив через плечо сеть, к ним спускался высокий мужчина в красной шапке на кудрявых волосах. Он относил в город рыбу, которую заказала синьора, чтобы попотчевать священника из Сорренто. Увидев юношу, рыбак радостно помахал рукой и, подсев к нему, завел разговор. Когда его жена принесла вторую бутылку настоящего капри, пришла Лаурелла. Она всем небрежно кивнула и остановилась в нерешительности.
Антонио вскочил.
— Мне пора идти, — сказал он. — Эта девушка из Сорренто приехала со святым отцом и до ночи должна вернуться к больной матери.
— Ну-ну, до ночи еще далеко, — отозвался рыбак. — У нас есть время выпить вина. Эй, жена, давай еще стакан.
— Спасибо, я не буду пить, — сказала Лаурелла, стоя поодаль.
— Налей, налей, жена. Она хочет, чтобы ее упрашивали.
— Оставь ее, — вмешался Антонио, — у нее упрямый характер, и если она чего не хочет, так ни один святой не уговорит.
Торопливо попрощавшись, он спустился к лодке, отвязал канат и остановился в ожидании девушки. Та еще раз кивнула хозяевам трактира и направилась к берегу. По дороге она оглядывалась, словно ожидая попутчиков. Но желающих плыть в Сорренто не было. Рыбаки отправлялись в море, сидевшие перед лачугами женщины с детьми пряли или спали, а приезжие ждали прохладного вечера, чтобы вернуться на материк. На берегу Антонио неожиданно подхватил Лауреллу и, как ребенка, усадил в лодку. Потом впрыгнул сам, взялся за весла, и скоро они уже вышли в открытое море.
Лаурелла села впереди, чуть боком, так что Антонио видел лишь ее профиль. Ее лицо стало еще серьезней, чем обычно. Волосы свисали на лоб, тонкие ноздри своевольно вздрагивали, а полные губы были крепко сжаты. Какое-то время они плыли молча. Лаурелла почувствовала, что ей напекло голову. Достав из платка хлеб, она повязала платок на голову и принялась за еду. Антонио протянул девушке два апельсина.
— Это тебе, Лаурелла. Не думай, будто я их специально для тебя оставил. Они, наверно, выкатились утром, и я их нашел, когда ставил обратно пустые корзины.
— Ну так и съешь их сам. А мне достаточно хлеба.
— Тебе, наверное, хочется пить, ведь ты много ходила.
— Наверху мне дали воды.
— Как хочешь, — ответил юноша и бросил фрукты в корзину.
Они опять замолчали. Море было гладким, словно зеркало, вода не шумела даже за кормой лодки. В вышине парили белые птицы, высматривая добычу.
— Ты могла бы отнести апельсины матери, — снова завел разговор Антонио.
— У нас они пока есть. А когда кончатся, я куплю еще.
— Ну, тогда передай их матери вместе с приветом от меня.
— Она же тебя не знает.
— А ты расскажи ей обо мне.
— Я тоже тебя не знаю.
Не первый раз Лаурелла говорила так. Это случилось год назад, когда художник из Неаполя приехал в Сорренто. Однажды в воскресенье Антонио с приятелями играл в боччиа на площадке неподалеку от главной улицы. Именно здесь художник впервые и увидел Лауреллу. Она прошла мимо с кувшином на голове, не обратив на него внимания. Пораженный неаполитанец застыл на месте. Ударивший по ноге шар напомнил художнику, что здесь не самое подходящее место для мечтаний. Он оглянулся, ожидая извинений. Но увидел Антонио, который смотрел на него вызывающе, и предпочел уйти. Об этом случае пошли разговоры, и они усилились, когда художник открыто стал ухаживать за Лауреллой. «Я его не знаю»,— недовольно ответила девушка на вопрос неаполитанца, уж не из-за того ли дерзкого парня она ему отказывает. Но до нее тоже дошли людские пересуды, так что она, должно быть, запомнила Антонио.
Теперь они сидели в лодке, как заклятые враги, и сердца обоих бешено колотились. Обычно добродушное лицо Антонио покраснело; он сильно ударял веслами, а его губы изредка подергивались. Девушка, казалось, ничего не замечала. С непринужденным видом она наклонилась и опустила руку за борт, чтобы почувствовать, как вода струится между пальцами. Затем сняла с головы платок и принялась приводить в порядок волосы. Лишь брови ее слегка вздрагивали, и она пыталась остудить мокрыми руками пылающие щеки. Молодые люди были совершенно одни в море, вокруг до самого горизонта не было ни единого паруса. Остров остался позади, а берег растворялся в солнечном мареве. Даже чайки не нарушали их одиночества. Антонио оглянулся. Внезапно краска отлила от его лица, и он опустил весла. Лаурелла взглянула на него с любопытством.
— Я должен положить этому конец, — вырвалось у него. — Все чересчур затянулось. Так, значит ты меня не знаешь? Ты же видела, что много раз я проходил мимо тебя, желая заговорить. А ты лишь поджимала губы и по-ворачивалась ко мне спиной.
— О чем мне было с тобой говорить? — отрезала она.
Я прекрасно понимала, что тебе хочется меня подцепить.
А я не желаю ни за что ни про что попасться людям на язычок. Ведь замуж за тебя я не собираюсь. Ни за тебя, ни за кого другого.
— Ни за кого? Ты же не всегда будешь так говорить. Из- за того что ты отказала художнику? Подумаешь! Да ты была совсем ребенком. А когда-нибудь почувствуешь себя одинокой и выйдешь за первого встречного.
— Никто не знает, что будет. Может, я и передумаю. Но тебе-то какое дело?
— Как какое мне дело? — Антонио вскочил с места, так что лодка закачалась. — И ты еще спрашиваешь? Да ты же видишь, что со мной происходит. Клянусь, не поздоровится тому, с кем ты будешь обходиться лучше, чем со мной!
— Да разве я тебе что-нибудь обещала? Разве есть у тебя на меня какие-то права?
— Разумеется! — крикнул Антонио. — Я имею на тебя право, как имею право попасть на небеса, если я честный парень! Ты думаешь, я буду спокойно смотреть, как другой поведет тебя под венец, и сносить насмешки?
— Можешь мне угрожать — я не боюсь. И тоже буду делать что хочу.
— Ты скоро перестанешь так говорить, — юноша задрожал от гнева. — Я все же мужчина и не собираюсь портить себе жизнь из-за какой-то упрямицы. Пойми, что ты сейчас в моей власти и должна делать то, что хочу я.
— Ну так убей меня, если осмелишься, — медленно произнесла она.
— Зачем же делать полдела, — голос Антонио звучал хрипло. — В море хватит места для нас обоих. Мне жаль тебя, — теперь он говорил тихо и даже сочувственно, — но нам придется пойти на дно вместе, прямо сейчас, — закричал он и резко схватил девушку. Но в следующее же мгновение отдернул руку, которую укусила Лаурелла.
— Я должна делать, что ты пожелаешь? — воскликнула она и оттолкнула Антонио. — Посмотрим, в твоей ли я власти! — С этими словами она прыгнула за борт и исчезла под водой.
Впрочем, она тут же вынырнула; одежда плотно облегала ее тело, а коса распустилась. Молча Лаурелла поплыла к бухте. Казалось, ужас парализовал Антонио. Он, согнувшись, стоял в лодке и не отрывал взгляда от девушки, будто перед его глазами совершилось чудо. Потом вздрогнул, сел за весла и быстро поплыл за ней, не обращая внимания на кровь, капавшую с руки.
Вскоре он настиг Лауреллу.
— Ради всего святого, — закричал Антонио, — вернись в лодку! Я был безумен. Бог знает, что на меня вдруг нашло. Можешь меня не прощать, Лаурелла, но не подвергай себя опасности, садись в лодку!
Она плыла, словно ничего не слыша.
— Ты не сможешь доплыть, до берега еще две мили. Подумай о матери. Если с тобой что-нибудь случится, я умру.
Лаурелла смерила взглядом расстояние до бухты. Потом, не говоря ни слова, подплыла к лодке и схватилась за борт. Антонио встал, чтобы помочь ей. Когда лодка накренилась под тяжестью девушки, куртка Антонио соскользнула со скамьи в воду, но он не заметил этого. Лаурелла ловко забралась в лодку и села на прежнее место. Юноша снова взялся за весла. Она же принялась выжимать юбку и приводить в порядок волосы. При этом девушка невольно посмотрела на дно лодки и только сейчас заметила кровь. Она бросила взгляд на окровавленную руку, которая держала весло так же крепко, как здоровая.
— Возьми, — Лаурелла протянула платок. Юноша покачал головой и продолжал грести. Тогда она наклонилась к нему и перевязала рану платком. Хотя Антонио и сопротивлялся, Лаурелла взяла из его раненой руки весло и начала грести. Оба молчали. Ближе к берегу им стали встречаться рыбаки, забрасывавшие сети на ночь. Они окликали Антонио, подшучивали над Лауреллой. Но те никому не отвечали.
Солнце еще стояло высоко, когда их лодка достигла бухты. Лаурелла расправила почти высохшую юбку и выпрыгнула на берег. Старуха с пряжей, видевшая их отъезд, опять стояла на крыше.
— Что у тебя с рукой, Тонино? — крикнула она.
— Ничего страшного, — отозвался он. — Я напоролся на гвоздь. Завтра все будет в порядке
— Я приду приложить тебе травы.
— Не волнуйтесь. Все уже позади, а завтра вообще пройдет. У меня любая рана быстро заживает.
— Прощай, — сказала Лаурелла и направилась по тропинке, ведущей наверх.
— Доброй ночи, — крикнул ей вдогонку юноша. Потом он вынул из лодки снасти и корзины и побрел по каменной лестнице к своей лачуге.
Антонио ходил взад-вперед по комнатке. Сквозь небольшие окна, прикрытые деревянными ставнями, дул ветерок. Одиночество было ему по душе. Он остановился перед иконой Богоматери и задумчиво посмотрел на звездочки из серебристой фольги. Но молиться не стал. Да и о чем он мог просить сейчас, когда уже ни на что не надеялся?
День все не кончался. Антонио мечтал о темноте, ведь он так устал, да и рука сильно болела. Присев на табуретку, он снял повязку. Опять потекла кровь, а вокруг раны образовалась опухоль. Он аккуратно промыл рану и подержал руку в холодной воде, чтобы успокоить жар.
«Она права, — подумал юноша. — Я не заслужил другого обращения. Завтра перешлю ей платок через Джузеппе. А меня она больше не увидит».
Он перевязал рану, держа тряпку левой рукой и зубами, тщательно выстирал платок и положил его сохнуть. Затем бросился на кровать и закрыл глаза.
Антонио очнулся от дремоты, потому что в окно ярко светила луна, кроме того, опять заныла рука. Он быстро встал, чтобы остудить руку в воде, и услышал шорох за дверью.
— Кто там? — спросил юноша и открыл дверь. Перед ним стояла Лаурелла.
Она вошла и поставила на стол корзинку.
— Ты пришла за платком? Могла бы не волноваться, завтра утром я попросил бы Джузеппе отнести его тебе.
— Дело не в платке, — быстро возразила Лаурелла. — Я ходила на гору и собирала травы, которые останавливают кровь. Вот! — она подняла крышку корзинки.
— Это ни к чему. Мне уже гораздо лучше, а если бы и стало хуже, так поделом. Тебя кто-нибудь видел здесь так поздно? Сама знаешь, люди сплетничают даже безо всякого повода.
— Мне ни до кого нет дела, — живо ответила она. — Но я хочу посмотреть на рану и приложить травы.
— Говорю тебе, все в порядке.
— Так дай посмотреть, чтоб я поверила.
С этими словами девушка взяла его совсем беспомощную руку и развязала тряпки. Когда она увидела опухоль
то невольно отпрянула и вскрикнула:
— О Господи!
— Да ничего особенного, — попытался успокоить ее
Антонио. — Это пройдет за сутки.
Она покачала головой:
— Да ты теперь неделю не сможешь выходить в море.
— Думаю, уже послезавтра все будет нормально.
Лаурелла взяла кувшин и промыла рану, потом положила на нее целебные листья и перевязала руку льняными бинтами, которые тоже принесла с собой.
Когда все было закончено, он сказал:
— Спасибо тебе. Послушай, если ты хочешь сделать еще что-то хорошее, то прости меня за то, что мне такое взбрело в голову, и забудь все, что я говорил и делал. Я и сам не понимаю, как это получилось. Ты же никогда мне не давала повода, в самом деле, никогда.
— Я сама прошу у тебя прощения, — проговорила девушка. — Мне нужно было вести себя по-другому и не раздражать тебя. А эта рана...
— Это была самозащита. Не извиняйся. Ты поступила правильно, и я благодарен тебе. Теперь иди спать, а еще... вот твой платок.
Он протянул девушке платок, но она продолжала стоять и, казалось, боролась с собой. Наконец сказала:
— Из-за меня ты потерял куртку, а ведь в ней были деньги за апельсины. Мне это пришло в голову только по пути домой. У нас нет таких денег, а если б и были, то принадлежали бы моей матери. Но у меня есть серебряный крест, который оставил художник. Я случайно на него на-ткнулась и не хочу больше хранить его. Если ты его продашь, — мама тогда сказала, что он, должно быть, стоит несколько пиастров, — то возместишь пропажу, а, если не хватит, я сама заработаю — буду прясть по ночам.
— Я ничего от тебя не возьму, — ответил Антонио и отодвинул крестик, который Лаурелла положила на стол.
— Нет, ты должен взять. Кто знает, как долго ты еще не сможешь работать. А я не хочу его больше видеть.
Ну так выброси в море.
— Это же не подарок, он принадлежит тебе по праву.
— По праву? Нет у меня никаких прав на твои подарки. Если мы когда-нибудь случайно встретимся, то не смотри на меня, чтобы я не думал, будто ты хочешь напомнить о моей вине перед тобой. А теперь — доброй ночи, и пусть на этом все кончится.
Антонио положил ей в корзинку платок, крестик и закрыл крышку. Когда же он взглянул на Лауреллу, то испугался. По ее щекам текли слезы, но она, казалось, не обращала на них внимания.
— Матерь Божья! — воскликнул он. — Уж не больна ли ты? Ты вся дрожишь.
— Ничего, — ответила девушка. — Я хочу домой! — и повернулась к двери. Но слезы пересилили ее, она прижалась лбом к косяку и громко зарыдала. Прежде чем Антонио успел подойти, чтобы ее утешить, она неожиданно обернулась и бросилась ему на шею.
— Я не могу этого больше выносить, — воскликнула она и отчаянно прижалась к нему. — Я не могу больше слышать, как ты мне говоришь хорошие слова и просишь меня уйти с грузом на совести. Ударь меня, бей, проклинай! Или, если ты и вправду еще любишь после всего, что я тебе причинила, то возьми меня и делай что хочешь. Только не прогоняй! — Новые бурные рыдания прервали ее речь.
— Люблю ли я тебя? Пресвятая Мария! Неужели ты думаешь, что через эту рану вытекла вся кровь из моего сердца? Разве ты не слышишь, как оно бьется, будто хочет вырваться на волю, к тебе? Если ты говоришь все это, чтобы меня испытать или из сострадания, то не надо, иди, я и это забуду. Ты не должна считать себя виноватой в моих страданиях.
— Нет, — она подняла голову с его плеча и твердо посмотрела на него, — я люблю тебя и наконец признаюсь тебе. Я долго противилась своему чувству, но не могу больше заставлять себя отворачиваться, когда ты проходишь мимо. И я хочу поцеловать тебя, чтобы в другой раз, когда ты засомневаешься, ты мог бы сказать себе: «Она меня поцеловала, а Лаурелла не станет целовать никого, кроме того единственного человека, за которого хочет выйти замуж».
Она поцеловала его.
— Спокойной ночи, мой любимый! Иди спать, и пусть твоя рука заживает. Не провожай меня, потому что я боюсь ничего и никого, кроме тебя.
Она открыла дверь и исчезла в темноте. А Антонио щ дошел к окну и долго смотрел на море, и ему казалось будто звезды дрожат.
Когда священник вышел из исповедальни, где долго находилась Лаурелла, он тихонько посмеивался: «Кто бы мог подумать, что Господь Бог так быстро смягчит это удивительное сердечко? А я-то упрекал себя, что слабо грозил демону своенравия. Нам с нашей близорукостью не понять путей Господних! Благослови ее, Господи, и дай мне дожить до того дня, когда сын Лауреллы повезет меня через море на отцовской лодке! Ну и строптивая!»
1853 г.
1 Городок на острове Капри. (Здесь и далее примечания переводчиков.)
2 Игра в шары
Новеллы
Критика
