«Неприятные» пьесы
Р. Орлова
Ты читаешь первую страницу нового произведения — черные значки на белой бумаге вдруг начинают звучать разными голосами, вдруг заполняются лицами, которые ясно видишь. И открывается уголок неизвестного мира, где ходят и говорят живые люди.
Издание пьесы Лилиан Хеллман «Игрушки на чердаке» (она и поставлена в США в 1960 году) — продолжение старой дружбы с писательницей. На сценах наших театров шли ее пьесы «Семья Феррели теряет покой», «Лисички». «Леди и джентльмены», «Осенний сад». В 1957 году вышел однотомник драм Хеллман.
Итак, новая пьеса Лилиан Хеллман «Игрушки на чердаке».
Живут в маленьком южном городе сестры Анна и Кэрри. Похоронили мать и отца и остались в том же доме, где прошли их детство и юность, кончается и зрелость, вот-вот настигнет и старость.
Они никогда не любили этот неудобный дом, где по углам и на захламленном чердаке скапливается не только пыль, не только валяются детские игрушки — рядом со взрослыми людьми они выглядят нелепо и печально, — там оседают и несбывшиеся мечты, утраченные иллюзии. Разные были мечты: выйти замуж, бросить постылую службу, купить новый холодильник, поехать в Европу. Но взамен всего этого надо было тянуть лямку, отказывать себе, откладывать на черный день и прежде всего содержать Джулиана, обожаемого Джулиана, младшего брата, баловня семьи.
Джулиану неожиданно достались шальные деньги (он посредничал в продаже земельного участка). И на педантичных, расчетливых сестер вдруг сваливаются привезенные на грузовике мечты.
Эти шляпы, эти платья, эти меха уже не подходят постаревшим Анне и Кэрри. Их старые мечты лежат в коробках, висят на плечиках, стоят в ящиках, и перед ними в остолбенении застыли женщины. А Джулиан ничего не понимает: ведь он готовил сюрприз, он хотел как лучше.
Куплено то самое пианино, о котором Кэрри мечтала всегда, а в тот момент, когда пианино вносят в дом, ее только и заботит, почему молоденькая неряшливая жена Джулиана открывает парадную дверь, не потрудившись одеться.
Если назвать высоким словом «мечта» желание иметь новый холодильник, то она сбылась у сестер Берниерс, как сбылась в жизнях сотен, тысяч американцев. Но люди от этого не стали счастливее. Слуга-негр ворчит: снова велят включать холодильник; это сигнал: опять не состоится поездка в Европу.
И все-таки Хеллман имела право написать в предисловии к своим пьесам: «Я писатель, которого больше всего заботят моральные проблемы» (1944).
Кэрри действительно хотела новое пианино. Но это было лишь частью ее мечты, это — лишь символ стремления к счастью. Счастье не состоялось. И потому пианино, подаренное Джулианом, которого она к тому же любила больше, чем сестринской любовью, оказывается убогим заменителем. Оно лишь напоминает обо всем том, что не состоялось.
Больнее всего ранят друг друга самые близкие люди — муж и жена, брат и сестра, мать и дочь. Их удары болезненнее чужих. В «Игрушках на чердаке» тоже ранят друг друга Анна и Кэрри, Лили и ее мать, брат и сестры.
Пьесу, именно так воплотившую тему «человек и вещи» и тему «родных врагов», могла написать только Лилиан Хеллман. Но во втором акте существует еще и другая пьеса, своего рода социальный детектив — о том, как Джулиан достал деньги и как из-за неловкой ревности жены и сестры он потерял и деньги и самоуважение. В этих в быстром темпе развивающихся событиях труднее обнаружить своеобразие Хеллман.
Если принять известное деление Шоу, то пьесы Хеллман относятся к «неприятным». Эта неприязнь к окружающему миру — у Хеллман неприязнь, неразрывно сплетенная с любовью, — складывалась на всем протяжении жизни и творчества.
Лилиан Хеллман родилась и выросла в состоятельной семье на Юге, в Новом Орлеане. Рано ушла из дома, чтобы самой строить свою судьбу. Училась, много читала, много путешествовала по разным странам, по разным континентам мысли. И начала писать.
В 1934 году дебют на Бродвее, пьеса «Детский час», выдвинула ее в первые ряды американских драматургов. И дальше уже вся жизнь связана с театром. Когда Хеллман говорит: «Терпеть не могу театр!» — эти слова следует понимать: так люблю, что действительно не терплю плохих, даже и средних пьес, спектаклей, актеров.
Лилиан Хеллман воспитана тридцатыми годами, — тем временем, когда лучшая часть американской интеллигенции, отрицая окружающее, мечтала о счастье всех людей, путаясь, ошибаясь, спотыкаясь, активно искала пути к иному, более справедливому обществу. Она достойно шла сквозь трудные годы, выпавшие на долю ее поколения. В 1937 году она была с республиканцами в сражающейся Испании. В 1942-м она написала сценарий фильма «Северная звезда». В 1952-м ее вызвали в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Реакционным сенаторам из комиссии она показалась «краснее», чем была на самом деле. Вела себя на допросах мужественно и благородно — так же как вели себя в часы испытаний созданные ею герои. Последовал «знак доблести» — включение в черный список.
Таковы факты. Они, скорее, свидетельствуют об идеях, дорогих Хеллман, а она не только создатель характеров в пьесах (в отличие от многих интеллектуальных драм у нее и запоминаются прежде всего люди), она и сама — характер, драматичный, яркий, противоречивый, неразрывно связанный со своим временем. Человек она угловатый, резкий, умный. Как и в пьесах, в ее поведении ранимость, нежность, истинная любовь к людям глубоко скрыты за защитной броней насмешек, острот.
Сейчас, когда времена маккартизма прошли, ее пьесы публикуются и ставятся, ставятся и фильмы по ее сценариям, она член Академии литературы и искусства, она удостоена премий и званий, о ее творчестве пишут диссертации.
Последняя пьеса «Моя мать, мой отец и я» (1963) — тоже из очень «неприятных» пьес. Пожалуй, самая неприятная.
Поэт Роберт Лоуэлл назвал эту пьесу «веселой разновидностью отчаяния».
Глава семьи, Герман Гальперн близок к банкротству, а его жена Рона охвачена манией покупок. Их сын, 26-летний Берни, никак не найдет себя, принимая каждое новое увлечение — гитара, медицина, спорт, живопись, скульптура, фотография, наконец, литература — за жизненное призвание.
Старая мать Роны перебирается к дочери и зятю, внося бесчисленные комические осложнения в их и без того не простую жизнь. При всех своих чудачествах она — единственная в семье, сохранившая остатки здравого смысла и простой доброты.
Служанка прекрасно понимает, что взбалмошная, беспомощная семья без нее не обойдется, и она прочно сидит на шее у хозяев.
В пьесе (вернее было бы назвать ее сценами, сюжет пьесы аморфен) точны приметы нашего времени. Пенится своеобразный «интеллектуальный коктейль»: отчуждение, битники, военный психоз, бизнес, негритянская проблема, джаз, психоанализ. Разнокалиберные идеи, противоречивые представления беспорядочно сосуществуют в сознании героев, как уцененные меха, шляпы, сервизы в квартире Гальпернов.
Хеллман зло высмеивает интеллектуальные забавы современного мещанина. Так, например, психоанализ для Роны Гальперн — лишь удобная ширма для адюльтера, а для ее великосветской знакомой госпожи Паркер — способ убить время и «модно» потратить большие деньги.
Обычная буржуазная семья изображена трезвым наблюдателем в формах самой жизни, строго реалистично. Каждый эпизод сам по себе извлечен из реальных обстоятельств. И тем не менее в нелепостях обычного, в несовместимом сочетании заурядных частностей создаются коллизии, характерные для драматургии абсурда.
Пьеса Хеллман к театру абсурда, конечно, не принадлежит. Здесь нет ни носорогов, захвативших европейский город, здесь никто не ждет таинственного, непостижимого Годо. Ощущение абсурдности возникает из быта. Вот Рона купила крабов, потому что это «модно» и дорого, а Ганна выбросила их в мусоропровод, потому что с ними много возни. Или мать Роны (которую в конце концов определили в дом престарелых) просит, чтобы страховая фирма дала ей «вперед» деньги, предназначенные для ее похорон.
Американцы много покупают. Рона много покупает. И драматург лишь чуть дальше продвигается в том же направлении, что и сама действительность, — охваченная военной паникой Рона мечется по магазинам, приобретает не только огромные партии консервов и норковую шубу, но и собрание сочинений Томаса Гарди, и стол для массажа. Так нагруженный реальными вещами ковчег погружается в пучину абсурда.
Так же абсурдна и так же естественно вытекает из ненормальной жизни и война, которая неизвестно почему возникает во втором акте и быстро кончается.
В США, как и во многих странах, царит сегодня культ молодежи. Дети, даже и взрослые дети ,— предмет подобострастного, едва ли не раболепного обожания окружающих. А Лилиан Хеллман рисует злой портрет великовозрастного болвана. Берни Гальперн ко всему равнодушен, он с детства привык только получать, знает одни права, но никаких обязанностей, он не способен принимать решения, он лишь безвольно перемалывает поступающую информацию. При этом, по природе своей, он вовсе не плохой парень, он чем-то сродни Холдену Колфилду. Но ведь и сэлинджеровский герой, проживи он еще десять лет, не взрослея, не приобретя чувства ответственности, воспринимался бы иначе, и многие его достоинства стали бы недостатками, даже пороками.
Все можно обесценить, лишить смысла — даже такое великое движение, как борьбу за гражданские права негров. Берни внезапно, между занятиями скульптурой и увлечением гитарой решает бороться и предлагает любовнику служанки срочно отправиться на Юг. И нашлись же американские критики, лишенные чувства юмора, которые на этом основании решили, что новая пьеса Хеллман — «антинегритянская»!
В конце пьесы происходит некое смещение, размываются границы между тем, что осмеивается, и кто осмеивает. Зрители даже с известным удовлетворением могут вернуться в мир абсурда обыкновенного, в быт Гальпернов. Теперь глава семьи извлекает немалые доходы из мошеннической операции, заменяя хорошую обувь покойников на плохую.
Две последние пьесы Хеллман — очень разные и в главном близкие — написаны в добротной, реалистической манере. И вместе с тем в этих пьесах впитан и опыт остросовременных течений в искусстве: Хеллман — реалист творческий, развивающийся. «Если бы я не надеялась, что буду двигаться вперед, я не хотела бы жить», — писала Хеллман двадцать с лишним лет тому назад.
Л-ра: Иностранная литература. – 1967. – № 4. – С. 264-266.
Произведения
Критика
