Письма Теофиля де Вио
Вениамин Михайлов
Опубликованное к настоящему времени эпистолярное наследие Теофиля де Вио (1590-1626) составляют 76 писем на французском и 24 — на латинском языке. Издание этой части творчества началось в
Известные в настоящее время письма Т. де Вио представляют его эпистолярное наследие частично. Большая это часть или малая, обоснованно утверждать невозможно, но для того, чтобы представить возможный состав эпистолярного наследия, необходимо указать на два обстоятельства. Письма могли быть среди полученных и не сохраненных Жаном Мэре рукописей. Письма Т. де Вио к родным, составившие «объемистый пакет», были переданы некоему «энтузиасту-издателю», генеральному лейтенанту де Фенису. Современная исследовательская литература указаний на эти части эпистолярного наследия Т. де Вио не содержит. Следовательно, эпистолярное наследие Т. де Вио состоит из 100 писем (76 французских и 24 латинских), из которых 97 были известны уже в XVII в. широкому кругу читателей — современников их автора.
Письма Т. де Вио, в отличие от его поэтического творчества, снискали единодушное одобрение критиков и историков литературы. Ж. Мэре, первый издатель переписки, в
В целях дальнейшего изложения необходимо выделить явления, объединяемые понятием «письмо» и являющиеся предметом данной статьи. Художественные произведения в форме письма в данной статье привлекаются только для сопоставлений. Здесь не говорится также о письмах вообще, содержащих информацию о быте, экономической стороне жизни и т. д. Сугубо информационные письма оказывают на литературный процесс косвенное воздействие. Рассматриваются только те письма, в центре которых стоит личность, ее состояния и причины их породившие. В таких письмах состоянию личности находится эмоционально-психологическое объяснение, состоянию истории — объяснение философское, кроме того, вскрывается взаимодействие личности, среды и обстоятельств.
Письмо как жанр прозы и понятие о нем имеют долгую и непрерывную историю в антике и новом времени. В позднеантичной риторике письмо определялось как письменная беседа отсутствующего с отсутствующим, преследующая какую-то полезную цель; сообщается же в нем то же, что было бы сказано в диалоге. Современные исследователи оперируют этим определением, изменяя его в деталях. Устойчивость определения письма свидетельствует о постоянстве его функций и основных характеристик.
Письмо порождается ситуацией, в которой адресоваться непосредственно к окружающим автор по различным причинам не может. В этом смысле понятно, почему он, т. е. его внутренняя сущность, отсутствует для окружающих. Но автор письма как субъект переживания, возникшего под воздействием других, частично отсутствует и для самого себя: переживание делает его беспомощным, им частично утрачивается личностный статус. В этом смысле исходная ситуация письма предполагает «тройное отсутствие»: физическое отсутствие адресата, нравственное и мировоззренческое отсутствие среды, отсутствие психологической автономности автора письма. Несмотря на физическое отсутствие адресата, его нравственные и интеллектуально-психологические качества автору заранее известны. Из этого следует особая избранность адресата, его незаменимость при отсутствии для сообщения об исключительных переживаниях, обстоятельствах, проблемах. Особый статус адресата является условием единства слова и мысли автора в письме. Условия общения объясняют также такие выделяемые исследователями особенности письма как доверительность, искренность, полноту описания, естественность. Исходная ситуация письма с ее «тройным отсутствием» осознанно драматизируется в эпистолярной художественной литературе. В «Португальских письмах» (1669) уроженка Португалии из Франции адресуется к французу, находящемуся в Португалии. В «Письмах к госпоже Каландрини» (1787) черкешенка Аиссе, выросшая во Франции эпохи Регентства, обращается к нравственно твердой г-же Каландрини, живущей в атмосфере кальвинистской Женевы.
Очевидно, что поиск адресата за пределами непосредственного окружения автора письма связан со значительностью содержания, посвященного событиям внутренней жизни. В центре эмоционально-психологической коллизии может стоять и адресат; в таком случае автор подробно комментирует ситуацию, формулирует ее нравственно-дидактический смысл. Сосредоточенность содержания письма на переживаниях и коллизиях индивидуальной судьбы обусловливает его соотнесение с лирикой. Предметом письма может быть и абстрактная философская проблема, коллизия духа, требующая интенсивной рефлексии в условиях диалога. Но замкнутость условий общения в письме не отменяет значения конкретной реальности и среды, которые отчасти детерминируют содержание письма. Объяснение внешних условий и причин возникновения напряженной коллизии, кроме описательной части, содержит обычно критику и оценку. Критика может быть полемической, тогда письмо сближается с памфлетом, сатирой, инвективой, эпиграммой. Гипертрофия полемизма и оценочности приводит к перерождению письма в пасквиль. Но во всех случаях, жанровая неопределенность письма усиливается и обусловливается отношением автора к внешним обстоятельствам внутренней ситуации. Итак, в письме автор проявляет себя в отношении к окружению и среде, но адресуется к корреспонденту за пределами среды. Выбор адресата, кроме условий и атмосферы общения, может непосредственно определять содержание письма любовного, дружеского. Если автор проявляет себя как субъект эмоционально-психологической коллизии, неценностной для окружения, в письме усиливается выразительное начало, исповедальность, элегичность. Преобладание критико-оценочного подхода к ситуации сближает письмо с сатирическими жанрами. Описательно-аналитический подход к ситуации сближает письмо с эссе, рассуждением. В случае, если философская рефлексия преобладает, письмо приобретает признаки трактата. Позиция автора могла бы служить критерием для тематической классификации эпистолярной прозы, если бы на практике личностность содержания не сочеталась со свободой в обращении к выразительным, повествовательным, критико-оценочным и философско-аналитическим возможностям.
100 известных писем Т. де Вио адресованы к 58 современникам, представляющим все сословия и группы французского общества XVII в. — от короля до слуги. Многообразие облика и статуса адресатов обусловливает широту и разнообразие тематики переписки: от проблем мира и войны до проблемы модных кружев для сестры-невесты. Если исходить из отношений автора и адресата, то в переписке Т. де Вио можно выделить письма любовные (Каллисте), доверительно-исповедальные, дружеские (к де Барро), благодарственные (к покровителям де Лианкуру, де Монморанси, герцогу Бэкингэму), разъяснительные, апологетические (Людовику XIII, генеральному прокурору М. Моле, адвокатам парижского парламента). Критико-оценочная позиция автора наиболее явно проявляется в письме-инвективе к Гезу де Бальзаку.
Аналитический подход к ситуации, установка на поиск морально-дидактического решения характерны для письма-рассуждения, адресованного покровителю и другу де Лианкуру, и апологетики. Письма к «Ученому мужу Питару» можно определить как проблемные. Они содержат актуально-полемические мировоззренческие вопросы о природе и аристотелизме («природа человека не так проста, чтобы Аристотель изрек о ней истины в последней инстанции»), о пространстве, пустоте и «ничто» и др. В отдельных случаях указание на адресат дополняется оценочным эпитетом, говорящим о невозможности общения, что приводит к снижению темы письма и усилению критико-оценочного подхода автора, например, в письме «Глупому приятелю». Наиболее сложный тип содержания письма возникал в случае, если Т. де Вио адресовался к близким по образу мысли и духа корреспондентам. Таких писем немного, одно из них на латинском языке к «Дражайшему брату Полю». Порождено оно ситуацией, близкой к сюжету романа П. Мериме «Хроника времен Карла IX»: братья по крови оказались в разных партиях по борьбе. Т. де Вио из протестантской семьи находился в армии короля, осаждавшей города и крепости протестантов, во главе сил которых был и его брат капитан Поль де Вио. Исходная ситуация мотивирует психологическую напряженность письма, адресованного брату по крови, духу и образу мысли и врагу по вере. Описание ситуации и состояния дополняется анализом событий и позиции брата с дидактическим выводом, после чего следует резкая смена темы: по контрасту с враждой военных лагерей — мирная жизнь братьев в единой и дружной семье. Если в прозаическом латинском письме жертвой борьбы и собственного ослепления был адресат, то в поэтическом «Письме Теофиля своему брату» в положении жертвы оказывается автор. Драматизму внешних обстоятельств противостоит устойчивость братства и взаимной поддержки:
„Mon frère, mon dernier арриу,
Тоу seul dont le secours me dure,
Et toy seul trouve aujourd’huy Mon adversité longue et dure,
Amy ferme, ardent, généreux,
Que mon sort le plus mal-heureux Pique d’avanture à le suivre,
Achève de me secourir;
Il faudra qu’on me laisse vivre
Après avoir fait tant mourir.
Как и в прозаическом письме, Т. де Вио изображает «состояние на грани беды», подробно описывает обстоятельства во взаимодействии с переживанием, рисует идеал мирной жизни и дружбы, дополняющий описательную часть философской концепцией. Эти два письма раскрывают особую роль эпистолярной прозы в рамках творчества Т. де Вио: в письмах накапливался и сохранялся материал, который при соответствующих обстоятельствах мог стать содержанием литературных жанров. Письмо становилось документом о моменте частной жизни, который неизбежно растворяется в социальной истории. Письмо в прозе передавало часть содержания лирике, жанру письма-послания, письмо к де Барро в
Но взаимодействие устойчивых признаков содержания письма с другими жанрами осуществляется не только в пределах индивидуального творчества, но и в общем контексте литературного процесса. Анализируя роль писем в литературе XVII в., исследователи связывают ее со степенью условности содержания жанров и влиянием риторического канона. В преодолении условности галантно-авантюрного и пасторального романа, таких его признаков, как идеализированная героика и экзотика древней истории, идеализация интимно-психологических проявлений, искусственность внешнего фона, решающими факторами становились такие особенности эпистолярной прозы, как изображение неидеальной современности, взаимодействие индивидуального и социально-исторического, мотивированность исключительной ситуацией внутреннего переживания, документальность, безыскусность, использование различных стилевых регистров. Эти качества, которыми обладают и письма Т. де Вио, оказали воздействие на развитие эпистолярной художественной прозы, психологического и социально-бытового романа. Мотивированная интенсивность и достоверность переживания в письме воздействовала на изображение психологии страстей в трагедии классицизма.
Основным признаком влияния эпистолярного канона и риторики является ритуальность обращения в письме, этикетность, формальность. Как отметил А. Адам, это характерно для эпистолярного наследия Г. де Бальзака. В письме-инвективе Т. де Вио к Г. де Бальзаку автором декларированы безыскусность и простота как основные принципы повествования (Je suis sans art, je parle simplement et ne scais rien que bien vivre). Следовательно, на протяжении 10-х — первой половины 20-х гг. XVII в. параллельно развивались две эпистолярные тенденции: творчество Г. де Бальзака было ориентировано на риторический канон, творчество Т. де Вио — на современность темы и средств ее решения. Обобщая, можно заключить, что письма Т. де Вио, принадлежащие к внеподражательной эпистолярной традиции, созданные в переходный период первых десятилетий XVII в., изданные накануне переломного этапа 40-х гг., когда история менёе всего была условно-литературной, а поведение человека становилось в психологическом, социально-политическом и нравственном планах наиболее конкретным, оказывали воздействие на психологический и социально-бытовой роман и эпистолярную литературу XVII в.
Исходя из социального статуса и ситуации автора письма, в границах Ренессанса и XVII в. исследователи выделяют следующие разделы и этапы эпистолярной прозы: 1522-1624 — письма прославленных авторов от Эразма из Роттердама до Г. де Бальзака; 1560-1650 — письма почетных авторов, от королевских секретарей до Вуатюра; 1514-1656 — письма таинственных авторов, от Ульриха фон Гуттена до Блэза Паскаля. В этой классификации личности Т. де Вио трудно найти определенное место. Он был достаточно прославленным и знаменитым, о чем свидетельствуют приведенные ранее сравнения, интерес общества к его личности и позиции, литературная слава придворного поэта. Его личность была достаточно таинственной: начиная с
Мру де Л.
МОНСЕНЬЕР,
с тех пор, как возраст и общение укрепили в моей душе рассудок, который Творцу угодно было даровать мне вместе с жизнью, по мнению достойных людей я привержен познанию достойных предметов на основаниях здравого смысла. Приятно льстить себя верой в подобное суждение. Поддержка окружающих укрепила мою решимость в любых обстоятельствах высказывать свое суждение открыто, и эта свобода настолько покорила меня, что стала правилом, которому я всегда следую, особенно же в случаях, если речь идет об интересах и пользе тех, кому я обязан любовью и преданностью. Я высказываю то, что думаю как по привычке, так и по природной склонности. Ваша репутация, Монсеньер, дорога мне наравне с собственной, это толкает на откровенность потому, что преданность моя не допускает равнодушия к вашему благу и оправдывает желание высказаться. Если в беседе такого рода есть нечто от упрека, то очевидно, что это не следует из моей натуры и горячего желания сохранить ваше расположение. Задуманное мною рассуждение легко может обернуться оскорблением, что для меня равносильно предательству и преступлению. Но так как своим первейшим долгом я полагаю помощь вам, что исключает притворство с моей стороны, то с вашей стороны станет неблагодарностью пренебрежение к моим советам. Вы являетесь единственным в мире человеком, моя полная преданность которому не содержит ничего от корыстного расчета, хотя это и не находит поддержки у несдержанных невежд и не вызывает у них особенного почтения. Благодарю Творца и ваш добрый нрав за то, что меня до сих пор не коснулось дурное обхождение с вашей стороны, что, конечно, повредило бы моей преданности. Подобно тому, как вы стремились удержать меня при себе, я опасался вас потерять, наше духовное родство позволяет мне не избегать ни устного разговора, ни письменного рассуждения: какие бы силы ни терзали мою душу, ваше имя сдерживает мои мысли. Итак, покончив с предварительными условностями, я остаюсь наедине со своим замыслом, пером и свободой души и взгляда на предмет, хотя и чувствую, что повод для рассуждения стесняет мою мысль. Ваше присутствие было бы для меня благотворным, если бы и для вас оно оказалось приятным, тогда я сочинил бы в вашу честь много лестного, если бы не существовало столь много очевидно досадного. Я пристально слежу за причинами вашего несчастья, глаза упрекают меня за преступную медлительность и корят за недостаток дружеского рвения. Людям вашего ранга позволительно совершать ошибки, а тем из вашего круга, кто завидует вашей знатности и заслугам, ваше унижение приятно, они охотно допустят, чтобы ваши добродетели погибли в столь низменных желаниях и недостойных намерениях. Но для человека, не равнодушного к вашей репутации, способного всю жизнь оставаться вашей тенью, а я действительно из их числа, ваше унижение нестерпимо, ведь оказывается, что и моя жизнь поругана; и если уж недуг так укоренился в вас, что вы его уже не чувствуете, то я обязан следить за недугом, пусть только ради собственного спасения и хотя бы сетовать за нас обоих. Вспомните, и это первейшая моя просьба, что вы сейчас в том возрасте, когда создается основа для будущей репутации и приходит жизненная зрелость. Все, чем вы жили до сих пор, скучно, заурядно и не стоит воспоминаний. Справедливо все же, что ваша юность подает надежды для благих упований, и суждение о ваших добрых задатках, смелости и порывах благородной души справедливо, правда только в той мере, насколько можно доверять свидетельствам немногих. Я не льщу вам, у меня нет для этого ни причин, ни желания. Несомненно, что вы родились под счастливой звездой, которая укрепляет надежды и преданность ваших друзей. Я никогда не встречал человека, недовольного вашим суждением, а встречу с вами принимали за благое предзнаменование, ваши черты светились радостью и участием ко всем, кто общался с вами и кто окружал вас, вы были баловнем не только семьи, но и фортуны. Ваши теперешние отношения с близкими мне неизвестны, но все заставляет предполагать, что они недовольны или не любят вас больше, а вместе с утратой надежды на ваше возвращение, исчезло и желание оказывать вам услуги. Большинство из ваших друзей, сообщавших мне о вас только хорошее, с некоторых пор стали молчаливыми и как бы сомневаются в том, на чем раньше настаивали. Они опасаются ошибочных выводов и не желают создавать вашу репутацию за счет своей собственной. И если вы оказались неспособны утвердиться в общественном мнении или самоустранились, допустив ошибку, тем самым вы освободили других от обязательств перед вами, вы пренебрегаете друзьями и обязанностями, ваше время поглощено опасной бездеятельностью, все принесено в жертву опустошительной лености, в своем кругу вы стали поводом для презрительного злорадства. Страсть, которую вы некогда питали к «...», была столь же неистовой,
но менее опустошительной, а после того, как она утихла, вы не должны были позволить еще более недостойной поработить себя. Следствием явится то, что изнеженность подточит храбрость, рассудок ваш утратит здравый смысл. Моими стихами вы станете пренебрегать, и я прошу вас забыть о них: поэтический вымысел заслуживает эту кару, которую я решил претерпеть до конца. Знайте также, что желание воспевать вас в стихах слабеет, поэтому я обратился к прозе, которую вы вообще не любите, а мою — в особенности, за свободу от какой бы то ни было подражательности, за прямоту и суровость, соответствующие моему характеру. Без сомнения, мои стихи оказались бы лучше прозы и понравились бы вам, но все мои рифмы потонули в печали, причина которой — ваше унижение; если это рассуждение окажется бесполезным и не возвратит моей радости, пусть тогда моя Муза и ваша слава сгинут навеки,
Но если еще горит пламень
Высоких порывов в твоей душе,
и если вы удостоите вниманием проявления моей дружеской преданности, вы обретете свободу, наверстаете упущенное, восстановите рухнувшие было надежды. Не следуйте с таким ожесточением и упорством за низменными желаниями, пусть даже и утверждают, что сильные духом преступают меру в страстях и доходят в них до предела, что в любви их всегда таится кровь, а в ненависти — смерть. Я, тем не менее, полагаю, что без этих крайностей достоинства великих мужей были бы более совершенными. Я не указываю вам на образцы, так как не столь красноречив и не сумел бы извлечь из них большой пользы, равно меня не беспокоит слава проповедника, я только здраво рассуждаю для вас и ради вас по душевной склонности и близости темперамента. Я нахожу, что вы предаете себя, исказив прежний образ жизни, полный достоинства и умеренности. Вы упрекаете меня за следующие стихи:
Знатность, почести, золото, слава,
По здравом рассуждении рассеются как дым,
Успех-насмешник приходит и уходит,
К нему стремится только невежда.
Это справедливые сентенции, но следовать им можно только за стенами монастырей, вдалеке от обстоятельств мирской жизни и светского образа мысли. Но так как мы живем в обществе и чувствительны к презрению и восхвалению, роскоши и бедности, то это обязывает нас заботиться о своем благополучии. Заметьте, насколько вы отдалились от этого человеческого долга, как недостойны вас ваши помыслы и поступки. Что это за место, где вы постоянно обретаетесь, а достойное вас пустует? Что это за любимчики, в жертву которым принесены истинно любящие вас? Все порвать и разрушить легко, но оставьте упорство, не безумствуйте без причины, не ополчайтесь против себя. Вы беспрерывно терзаете себя, отказываетесь заглянуть в свои мысли. Поймите, что ваши желания разжигаются ловкими приемами, вас держат в беспокойстве и неопределенности, потому что за удовлетворением наступило бы окончательное отрезвление. Знайте, что порывы со временем угаснут, но исцеление временем дорого обходится человеку и является постыдной слабостью, тогда как разум базвозмездно предоставляет столько рецептов лечения. Но если окажется, что вы обречены на прозябание в подобном ослеплении, то молю Творца, чтобы все силы вашей души были поглощены страстью, и там не осталось места для ненависти по отношению к тому, кто не уступит чести и никогда не упустить случая служить вам с пользой, искренностью и преданностью. Остаюсь, Монсеньер, Ваш и проч.
Дражайшему брату Полю
Тому, что за несколько месяцев ты не получил от меня ни одного письма, существует простое объяснение: я должен был обращаться к врагу и брату в одном лице и направить приветствия и порицания одновременно одному и тому же человеку. Меня долго терзали противоположные чувства, пока, наконец, разум и природа не восторжествовали над этим разладом души: природная симпатия не допускает ненависти к брату, а разум убеждает в том, что долг мой состоит в прославлении столь доблестного врага. Я обязан порицать твои замыслы, и мои братские чувства страдают от этого, так как ты не на нашей стороне, о чем я сожалею, но в глубине души радуюсь, когда слушаю очевидцев твоего героизма. Смелые и хитроумные предприятия, направленные на погибель наших сторонников, были так успешно исполнены, столько препятствий было преодолено с беззаветной храбростью, что если доблесть врага даже и преступление, все же я не могу подавить симпатии к твоим преступлениям. Мне стало известно о кровопролитной битве, в которой армией короля командовал герцог д’Эльбёф3. Знакомые мне люди обнаружили тебя под грудой трупов наших и ваших солдат, безоружного, покрытого грязью и кровью, и, узнав, что ты мой брат, обошлись с тобой менее жестоко, чем обычно, за выкуп предоставив тебе свободу. Освобождение из плена — несомненное благодеяние, но тяжкой несправедливостью является твое поражение и беспомощность перед врагом. Если б обычная жестокость войны не извиняла подобных унижений, если бы твое пленение не было оплачено еще более страшной участью многих наших солдат, я с трудом простил бы тех, кого обязан благодарить за снисходительность к тебе: преклонение перед братом-врагом породило бы враждебность к моим сотоварищам по борьбе.
Брат мой, слишком много жестокостей было совершено обоими сторонами, оставь военное ремесло и пользуйся на покое своей славой. И если ты, наконец, настолько окреп духом, чтобы уже не в подражание мне, а единственно из одной последовательности своего собственного характера преодолеть слепую страсть к безрассудной религиозности, то приезжай ко мне. Я буду ждать тебя, приезжай разделить мой успех. Прошу тебя, научись смотреть и видеть то, чем является искренность твоих вельмож, ведь их показная набожность — это только прикрасы и приманка для простодушного доверия. Брат мой, разве не постыдно и не недостойно прозябать в невежестве темной толпы, когда тебе столь щедро дарована Творцом необыкновенная проницательность ума. Исследуй себя сам и подчинись рассудку, освети закоулки души светом разума, который разлит повсюду Творцом земного мира и структуры вселенной. Стань поистине зрячим, отвори глаза; туман заблуждения не опасен тому, кто прямо смотрит в суть вещей. Недостойно, чтобы пустые страхи смущали рассудок человека, достигшего зрелости. Твоя вера не для просвещенного человека, она хороша для кормилицы и наставников, которые воспитывали тебя больше по привычке и обычаю, чем по разумению.
Но достаточно об этом. Только изучи сам свое упорство, не кривя душой, и ты сможешь изменить образ мысли. На этом отодвинем в сторону серьезные дела, достаточно о королевском и божественном, оставим в покое небо. Лучше скажи мне, как идут дела у нашего земледельца Даниэля. Богатый ли в этом году вырос урожай и как управляется наш агроном с уборкой? Отличаются ли наши поля от соседних? Мыслимо ли безоружному защитить то, что выращено? Каковы виды на виноград и пшеницу? Как сестра, что она думает о замужестве? что ей необходимо? Кашляет ли мачеха, свирепствует ли по-прежнему? Не родила ли служанка? Напиши мне обо всем. Если тебе не трудно, изложи все в гасконских стихах, расскажи о друзьях, которых мы больше не увидим, пусть скорбь не приходит без поэтического утешения. Знай, что у меня все по-прежнему благополучно. Хочу только, чтобы это затишье продлилось и ты тоже обрел счастье. Меня не беспокоят твои хлопоты о моей части наследства, я приглашаю тебя разделить мою удачу и успех. Твой брат Теофиль всегда в твоем распоряжении. Прощай и люби меня.
Л-ра: Литература 29 (3). – Вильнюс, 1987. – С. 74-85.
Произведения
Критика
