Готфрид Келлер. Мартин Заландер. Глава X
Братья, в полном согласии друг с другом, для окружающего мира разделились в том смысле, что каждый общался теперь с теми народными или гражданскими кругами, что соответствовали его партийной принадлежности. Не обладая покуда большим политическим умом и запасом идей, они без труда, скорее просто благодаря присутствию, нежели благодаря речам, умели привлечь к себе внимание, а с другой стороны, своим угодливым вниманием добиться благорасположения ораторов. Мало-помалу оба оказались полезны и небольшими канцелярскими работами, каковые с готовностью исполняли, и доверительными сведениями из лагеря конкурирующей партии — о намерениях и решениях, о забавных или неприятных инцидентах, личных трениях и прочем, что они без промедления доносили один другому. В итоге братья снискали среди своих однопартийцев репутацию энергичных и хорошо осведомленных политиков, сообщая новости осмотрительно и как бы совершенно невзначай. Кстати, поступали они так, по всей вероятности, не столько от злокозненного лицемерия, сколько от легкомысленной игры, которую вели с партийностью. И иные, более невинные интриги оба тоже старательно проворачивали. Отправляясь на открытое собрание, на заседание какого-нибудь общества или просто в трактир, они непременно устраивали так, чтобы время от времени им приносили из канцелярий срочные деловые письма и телеграммы, а не то и вызывали лично. Бывалые мелкие карьеристы посмеивались, но с уважением и симпатией. Считали это весьма толковым, прямо-таки под стать государственным деятелям, и никоим образом не выдавали широким кругам сей известный им секрет.
Братья замечательно процветали и ежедневно, каждый на своем месте, завоевывали в народе все больше почета и популярности. Уверенные надежды на должности начальников, однако, не сбылись. Тот, что собирался уйти на покой, вдруг взревновал и передумал; тот, что по истечении срока должен был расстаться со своим постом, предпринял отчаянные усилия, лично посещал избирателей на дому и снова утвердился в должности, хоть и с минимальным перевесом. Его заместитель Юлиан, непринужденно выставивший свою кандидатуру, получил такое количество голосов, что благодаря этому оказался в списках самых первых кандидатов.
В означенных обстоятельствах оба молодых человека, не теряя времени даром, осматривались за пределами городских нотариальных кругов и использовали вновь приобретенные дружеские связи, так что довольно скоро каждый из них был избран нотариусом в плодородном, зажиточном районе кантона — старолиберал Исидор к северу, а демократ Юлиан к востоку от Мюнстербурга.
В Цайзиге царила радость. Г-жа Амалия Вайделих восклицала: «Оба сына — нотариусы!», а папаша Якоб твердил:
— Да, достигла ты своего, что касается почета! Только вот с доходами у нотариусов, по слухам, обстоит сейчас не очень-то блестяще! Придется нам и впредь раскошеливаться!
— Ах, насчет этого не тревожься! — горячилась мать. — Такие парни долго на месте не застрянут!
— Во всяком случае, — упорно продолжал Якоб Вайделих, — вскорости каждому понадобится дом, солидное жилье; ведь нотариусам негоже нанимать комнаты у крестьян! Стало быть, сызнова денежки выкладывай!
Сыновья успокоили отца. Чтобы приобрести приличный дом, а то и небольшую усадьбу, сама чиновная жизнь предлагает наивыгоднейшие возможности в виде конкурсных аукционов, распродаж наследства и прочих случаев перемены собственника, а ловкий нотариус, коли откроет глаза пошире и не побоится рискнуть, стоит как-никак ближе всех к кормушке.
Папаша Вайделих толком не разумел подобных гешефтов, не слыхал он на своем веку, чтобы давние нотариусы прибегали к такой практике, но сам отнюдь не пренебрегал выгодой и счел, что, коли тут действует библейская истина: «Не заграждай рта волу, когда он молотит»,[10] — так ему же и лучше.
Добрая мама не могла более сказать ни слова, так она была растрогана и даже ошеломлена тем, что сыновья поселятся в собственных особняках, в сельской местности, далече друг от друга.
Покамест молодые нотариусы вступили в должности и исправляли свои обязанности в помещениях предшественников, но при случае каждый искал себе в окрестных городках подходящее жилище. Это давало возможность представиться местным старожилам и обменяться с ними любезностями. Дабы на теперешней стезе их не путали, они постарались сделаться внешне как можно более непохожими: Юлиан коротко постриг свои густые волосы и отпустил усики; Исидор помадил шевелюру и причесывал на пробор, к тому же Юлиан носил черную фетровую шляпу, большую, как тележное колесо, а Исидор — маленькую, размером с суповую тарелку.
Счастью было угодно, чтобы в скором времени обоим подвернулся случай недорого приобрести хороший земельный участок и вместо прежних владельцев записать в кадастр на свое имя. Позднее им удалось продать столько этой земли, что жили оба почти не платя налогов. Юлиан поселился к востоку от Мюнстербурга, в большой деревне Линденберг; дома, стоящие поодаль друг от друга, рассыпались вокруг подножия горы, а новая канцелярия сверкала белизной по-над всею местностью. Исидор избрал резиденцией церковный приход Унтерлауб, и его небольшой, но красивый сельский особняк опять-таки стоял на прелестном взгорке, окруженном зелеными зарослями буков, и назывался Лаутеншпиль, сиречь Звуки Лютни. Когда Якоб и Амалия Вайделих в определенную пору года погожим вечером поднималась на гребни, что повыше их цайзигской усадьбы, они видели вдали, как в лучах закатного солнца сверкают-искрятся белые стены и окна обоих домов.
Но не только небесный свет, благожелательность людей тоже как будто бы осеняла безмятежные жилища и их владельцев; ведь по прошествии опять-таки короткого времени там, где проживал Исидор, скончался старый депутат Большого совета, а там, где проживал Юлиан, другой депутат Большого совета волею обстоятельств вынужден был уйти в отставку. Старолибералы, огорченные утратой старого товарища, решили попытать удачи с молодою порослью и подняли на щит молодого нотариуса из Лаутеншпиля; демократы на востоке уже из-за большой шляпы обратили взоры на Юлиана из Линденберга, ведь оная шляпа как явный символ мировоззрения составляла яркую противоположность прическе на пробор и гладкому лицу Исидора и как бы бросала вызов всем инакомыслящим вообще.
Их призвали на очередное заседание Совета, насчитывающего две сотни членов, и, после того как выборы были признаны состоявшимися, ввели в зал для принесения клятвы; еще до заседания они под водительством рассыльного отыскали места своих предшественников и после краткой церемонии заняли оные.
Сидя один там, другой здесь, оба одинаково притихли и все же были рассеянны, так что толком не знали, что сейчас обсуждается. Мало-помалу они смекнули, что в руках у них конверты с печатными документами, раздали и новые бумаги, оба углубились в чтение и подхватили нить обсуждения законопроекта. Однако уже при первом голосовании, состоявшемся до полудня, их в зале не оказалось, они последовали за своими добрыми знакомцами, которые знаками позвали их в трактир, и вместе с ними поспешили на завтрак. Кворума недосчитались, голосования вообще не получилось, поэтому тотчас отрядили рассыльных с поручением созвать отсутствующих из ближних трактиров, меж тем как более серьезная и привычно выдержанная часть сенаторов, оставшаяся в ратуше, заслушивала какой-то отчет. В хорошо знакомых темных, шумных трактирных залах рассыльные стали у порога, громогласно призывая почтенных господ явиться на голосование. С некоторой сумятицей ретивые едоки, в том числе близнецы, поднялись и плотной толпой заторопились через старинную дверь на улицу.
Исидор и Юлиан сочли инцидент веселым и вошли в зал смеясь, а сидевший на возвышении недовольный председатель сказал соседу, первому вице-председателю:
— Скоро тут будет прямо как в школе, где мальчишек загоняют в классы!
Обсуждение проекта продолжилось, но как — то не заладилось, поэтому председатель предложил сделать перерыв и возобновить работу после обеда. Собрание обрадовалось и доставило двум младшим членам новое удовольствие, когда они, каждый в окружении единомышленников, отправились в ресторан обедать. Там оба окончательно оттаяли, пройдя за картами и черным кофе посвящение равенства.
Два часа спустя, когда заседание Совета возобновилось, близнецы уже чувствовали себя как дома. В этот первый день они начали подражать внешним привычкам завсегдатаев постарше, занятых людей; Юлиан, покинув свое место, сел за один из столов посередине зала, заваленных канцелярскими принадлежностями. Не обращая внимания на запас уже нарезанных небольших листов, он вытащил из тетради превосходнейшей бумаги большой лист, расправил и вручную, без помощи фальцбейна, одним движением разорвал надвое, демонстрируя канцелярский навык, разорвал, кстати, совершенно ровно.
— Ишь ты! — сказал соседу г-н председатель, которому треск бумаги резанул по ушам. — Этого расточителя я никогда не назначу министром финансов! Как он обращается с прекрасной бумагой, благо ему она ни гроша не стоит!
Юлиан же продолжал рвать бумагу пополам, пока наконец не счел, что один из листков годится для письма, обмакнул перо в чернила, задумчиво поглядел в потолок и принялся писать, порой слегка прислушиваясь, чтобы не потерять нить обсуждения. Под конец он повернулся на стуле к оратору, откинулся назад, положил ногу на ногу и с пером за ухом, казалось, внимательно, даже напряженно слушал. Затем продолжил писать, наконец посыпал написанное песком, перечитал, сложил бумагу и вернулся на свое место.
Вскоре по примеру брата к столу отправился Исидор, взял листочек почтовой бумаги и быстро набросал письмо. А вот подпись изобразил медленно и солидно, затем вдруг привел кулак в круговое движение и через несколько времени опустил его на бумагу, начертив вокруг имени целую тучу закорючек. Ловко поставил среди них три точки, к благоговейному восторгу людей, наблюдавших за ним с галереи. Сложил письмо, спрятал в конверт и надписал адрес, потом взмахом руки с пером подозвал рассыльного, который внимательно стоял на своем посту. Тот на цыпочках услужливо подбежал — на груди у него на трех цепочках висел серебряный щиток, — принял письмо и вместе с облаткой поместил под приделанный к столу пресс, оттиснув малый государственный герб, после чего вынес из зала, точнее, через оконце в тяжелой дубовой двери передал одному из дежуривших снаружи курьеров. Исидор между тем отдыхал в кресле у стола, скрестив руки на груди и оглядывая публику на галерее.
— Бьюсь об заклад, — сказал соседу председатель, — он наверное заказал полдюжины франкфуртских сосисок, которые вечером хочет захватить домой!
— Или выписал миллион франков для своей ипотечной клиентуры, — смеясь отозвался вице-председатель. — Между прочим, вы как будто не слишком расположены к молодым новичкам в нашем Совете?
— Смотря по обстоятельствам! Если они начнут выступать попарно и вести себя как в карнавальном балагане или на иных мальчишечьих развлечениях, то должен признаться — Будьте добры, представьте мне ваше дополнительное предложение в письменном виде! — перебил сам себя председатель, когда оратор закончил выступление и сел на место. — Кто еще просит слова?
Послеобеденное заседание так затянулось, что по его окончании господа народные депутаты немедля отправились на вокзалы, чтобы доехать до родных мест. Ведь с тех пор как весь кантон был изрезан железнодорожными путями, уже не считалось благоприличным ночевать в столице, коль скоро можно за полчаса или за час добраться домой, а наутро столь же быстро вернуться.
Дабы не выставлять себя в невыгодном свете, братья Вайделих тоже почли необходимым поехать в свои округа, за компанию с коллегами по Совету. Вдобавок сложился обычай по дороге домой участвовать в разговорах, пусть даже только слушая, и, так сказать, до конца оставаться на посту.
Тем же вечером в Цайзиге родители молодых советников сидели за столом в огорчении, чуть ли не в скорби. Гордые сегодняшним событием, которое увенчало триумфом все их жертвы и надежды, они целый день ждали минуты, когда сыновья придут навестить и приветствовать отца и мать. Еще в обеденное время они держали наготове сытную еду и добрую выпивку и долго понапрасну медлили, но в конце концов сели за трапезу. Позднее они то и знай бросали дела и выбегали на улицу в надежде увидеть, как по дороге из города идут новоиспеченные важные персоны. Да только те не появились.
— Видно, не нашли времени, — сказал Якоб Вайделих, — они теперь по горло в делах!
Когда поздно вечером еще раз вышли на улицу и в тишине услыхали гудки и перестук колес последних поездов, добрые супруги уже понимали, что не увидят сыновей. Жена утерла глаза, что с незапамятных времен случалось, только когда она чистила лук; ей мнилось, будто сыновья исчезли навсегда, укатили в неведомые края.
— Завтра опять приедут, — сказал Якоб, — и послезавтра, поди, тоже.
— Кто знает, подумают ли они о нас! Сдается мне, будто им уже нет до нас дела!
Жена тихонько воротилась в дом, чтобы никто не заметил ее огорчения и не догадался о его причинах, а через несколько минут ее примеру последовал и муж. Вместе они отведали хорошего вина, приготовленного для сыновей.
— И на что им, ровно бездельникам каким, каждый день мотаться туда-сюда? — сердито вскричала мать, — Ведь как удобно заночевать у нас и деньги попусту не тратить.
— Ничего ты не понимаешь! Им же надо проверить, что делается у них в конторах, а завтра с утречка, перед отъездом, назначить конторщикам работу. Оно и лучше, чем если б они три-четыре дня кряду там не появлялись! Для чего иначе нужны железные дороги, ради которых общины и государство по уши в долги влезли? Им это теперь на пользу, могут себе спокойненько целый день сидеть в ратуше, а вечером и утром все ж таки часок-другой поработать дома! Ответственность-то на них немалая!
В доме Мартина Заландера этот день тоже оставил примечательный след. Когда все семейство сидело за обедом, он достал из кармана газету, вышедшую в одиннадцать утра. Бросил взгляд на новейшие сообщения, в том числе об открытии заседаний Большого совета, а также о двух-трех первых решениях; вступление в должность двух молодых депутатов — нотариусов также было упомянуто.
Заландер знал о выборах, но как-то не подумал о том, что сессия открылась нынче и братья Вайделих в ней участвуют. А потому известие застало его врасплох. Нежеланные возлюбленные дочерей не только выступили как его покровители и едва не помогли ему войти в Большой совет, но теперь сами в нем заседали, тогда как он, испытанный и опытный демократ, отец, должен читать в газетах, что там происходит. На глазах у женской части семейства в его душу совершенно по-человечески закралась неприятная ревность.
— Что там в газете? Отчего у тебя такое обеспокоенное лицо? — спросила г-жа Мария, посмотрев на него, потому что заметила, как дочери исподтишка за ним наблюдают.
— У меня? — сказал он, не отрывая взгляда от газеты. — Да нет там ничего особенного! Просто читаю, что молодые Вайделихи нынче водворились в Совете!
Лишь теперь он поднял голову, так как жена шевельнулась, точно в испуге. И оба они увидели, что глаза девушек странно поблескивают, а губы подрагивают, словно говоря: ну теперь-то они достаточно взрослые?
— Суп пересолен, Магдалена, заберите у меня тарелку! — приказала мать вошедшей кухарке. Та взяла тарелку и ложку, попробовала суп.
— Не понимаю, — сказала она, — я точно солила не больше обычного!
— Тем не менее суп пересолен! У меня вообще пропал аппетит! — С этими словами г-жа Заландер отложила салфетку и встала.
— Мария, не глупи, поешь! Или тебе нездоровится? — воскликнул Мартин, заметив, что жена побледнела. Встревоженный, он встал, дочери тоже изменились в лице и отодвинули стулья, собираясь помочь матери. Но та неожиданно справилась с собою.
— Сидите и ешьте, — сказала она, — я тоже постараюсь, насколько могу.
Все опять расселись по местам, взволнованная мать немного успокоилась и продолжала:
— Вижу, не отказываетесь вы от своего намерения, и все идет своим чередом. Коли имеете что сказать, говорите открыто, я более не вмешиваюсь, предоставляю вашему отцу слово и дело, коли надобно что-то делать!
— Не говори так! — сказал Мартин. — Не будем ссориться на глазах у детей! Ну так как же, — обратился он к дочерям, — что происходит с молодыми людьми, с близнецами?
Секунду-другую царила тишина. Потом барышня Зетти собралась с духом.
— Дорогие родители! — сказала она, потупив взор, а Нетти с сильно бьющимся сердцем сидела рядом. — Время настало. В следующее воскресенье они придут просить нашей руки. Пожалуйста, не противьтесь!
Вновь короткое молчание. Потом Заландер проговорил:
— Ну что ж, пусть приходят! Но до тех пор вашим родителям, полагаю, позволено еще немного подумать да и после испросить обычное время на размышление, коль скоро это представится желательным.
— О, мы отнюдь не хотим торопить события! — воскликнула Неттхен.
— Вот и хорошо, кушай, а то остынет! — заключил Заландер и в одиночку продолжил трапезу, поскольку дочери ликовали, а мать снова встала и молча занялась чем-то в комнате.
С этой минуты дочери выказывали отцу с матерью покорность и любовь. При том что твердо решили отстаивать свое личное право, они все же правильно понимали разницу между мирным уходом из родительского дома и резким разрывом. Вдобавок совесть у обеих вновь была чиста, с возлюбленными они не встречались, а переписку ограничили необходимым минимумом. Как бы для компенсации они в погожие утра или вечера поднимались иной раз на горный гребень, откуда могли видеть дом нотариуса в Линденберге и дом в Лаутеншпиле. У каждой через плечо на тонком ремешке висел бинокль, и, очутившись наверху, обе с увлечением вглядывались в голубую даль, и голубизна эта делала отдаленные предметы их любви еще тысячекрат прекраснее. Нетти умудрялась в бинокль сосчитать окна Юлианова дома; сестре сосчитать Исидоровы окна не удавалось, потому что об эту пору его дом находился в тени. Зато она видела в Лаутеншпиле белый дымок и отчетливо различала солнечный луч, игравший на пруду и среди деревьев.
«Как будет замечательно, — восклицала она, — когда я смогу датировать письмо: "Лаутеншпиль, первого мая"!»
«"В Линденберге, первого июня" тоже недурно! — вставляла Неттхен, по-прежнему глядя в бинокль. — Когда вы приедете в гости, мы будем обедать в верхней угловой комнате, видишь, крайнее окно слева, оттуда открывается чудесный вид! Он писал, что комната поистине прелестный маленький зал».
Теперь же обе с еще большим томлением, чем на ландшафт, смотрели навстречу грядущему воскресенью, которое не было для них столь неожиданным сюрпризом, как для родителей.
Г-жа Заландер между тем, переговоривши с Мартином, к сожалению, убедилась, что нет ни одной благовидной причины для продолжительного сопротивления, каковое, если дочери попросту сбегут, сделает предстоящие бракосочетания в глазах всего света лишь еще более вызывающими. Но присутствовать в роли жертвенного агнца при этой катастрофе, сиречь триумфе коварных дочерей, она была не в силах, а потому решила в воскресенье отправиться за город с давно обещанным визитом и одновременно своим отсутствием наказать преднамеренно заблудших, по ее мнению, дочерей. Однако, согласившись с мужем, что в любом случае нельзя не пригласить женихов к столу, сама позаботилась о благоприличном, но достаточно скромном обеде, и никто так не радовался, помогая хозяйке, как Магдалена, которая полагала, что счастливый исход полностью отпустит ей грехи. Она с удовольствием служила в этом доме и вовсе не хотела его покидать.
Воскресным утром, когда наемный экипаж уже стоял перед домом, мать еще раз выразила мужу и дочерям надежду, что, как бы то ни было, праздновать помолвку они не станут, нет смысла, ведь, будучи совершеннолетними, давно обручились без ведома родителей.
На радостях барышни охотно отказались от праздника, который матушка объявила излишним; они даже обрадовались, что нынче она уезжает, знали ведь, как близнецы робеют перед нею, а стало быть, без нее все пройдет куда легче.
Мартин Заландер, напротив, почти с печалью проводил взглядом отъезжающую жену, пораженный ее упорной неколебимостью в этом деле; он знал, как она честна и свободна от всякой неприязненности, и оттого угадывал в ее поведении тяжкое предчувствие беды, которое был не в силах разделить и все же не мог не уважать.
Г-жа Заландер уехала, а вскоре явились братья Юлиан и Исидор, оба празднично одетые. С ними в комнату вошло яркое солнце. Заландера прямо-таки ослепили лица девушек, которые даже не смеялись, но так сияли счастьем, что он невольно подумал: «Ах, если б и Мария видела это дивное зрелище!»
Барышни чинно сидели на диване в гостиной, отец и женихи — на стульях, юноши в таком смущении, что оно казалось доброй врожденной скромностью. Вышло так главным образом по причине отсутствия хозяйки дома. Трости свои братья оставили за дверью, по примеру приходивших в контору сельских жителей, шляпы держали в руках и в начале разговора сконфуженно озирались по сторонам.
В конце концов Заландер подвел их к цели визита; ему понравилось, что столь дерзкие молодые политики в серьезную минуту все же оказались очень скромными и даже робкими. Разумеется, после всего происшедшего им было не до длинных речей, так что произнесли они лишь несколько слов, коротко и непринужденно; г-н председатель Большого совета не нашел бы к чему придраться. Оба снова глянули по сторонам, Заландер меж тем спешно обдумывал ответ; благоустроенная комната усиливала непривычную почтительность братьев, а эта последняя — доброе впечатление Заландера; отбросив все сомнения, все возражения по тому или иному пункту, все вопросы об их жизненных планах и перспективах, он, правда с серьезной миной, объявил, что они с матерью не станут противиться намерению дочерей и лишь надеются, что эти союзы и т. д. и т. п., и, закончив на этом свою краткую речь, пригласил нотариусов, коли они не против, на обед.
Те все еще были настолько сконфужены, что даже не смели по обычаю женихов приблизиться к девушкам, хотя прекрасно их знали, а у невест торжественное достоинство сменилось смущением, которое их чуть ли не рассердило, ведь они и не догадывались, сколь возвышенными вдруг показались близнецам. Отец, с новым благоволением отметив эту чуткость и намереваясь оставить женихов и невест одних, ненадолго попрощался с ними, чтобы наведаться в контору и просмотреть поступившую почту.
За обедом нотариусы слегка приободрились, хоть и недостаточно, чтобы вести остроумный разговор. Заландер хотел потолковать о политике и заседаниях Совета, они же, казалось, были к этому не расположены и большей частью предоставляли говорить ему одному, что он в конечном счете опять-таки объяснил себе скромностью. Затем он подумал, что не мешает порадовать и старших Вайделихов, живущих неподалеку, и лучше всего прямо сейчас предложить дочерям прогуляться с женихами в Цайзиг и представиться будущим свекру и свекрови. Таким образом г-жа Мария Заландер избавится от необходимости делать первый шаг; сам он намеревался преподнести жене сюрприз и, заранее выйдя навстречу наемному экипажу, встретить ее на дороге.
Все весьма одобрили его предложение — дочери потому, что рассчитывали на плодотворную прогулку, а близнецы потому, что совесть у них была нечиста и они надеялись помириться с родителями. Ведь за три дня заседаний в начале минувшей недели они ни единого разу не нашли времени навестить истомившихся ожиданием родителей, которые уже не знали, что и думать: то утешали себя тем, что сыновья стали важными особами и заняты важными делами, то отчаивались в сыновних сердцах и любви, вероятно заблуждаясь и в том и в другом. Вдобавок они знать не знали, что происходит в этот прекрасный воскресный день. Близнецы умолчали о своем намерении, дабы, к примеру, на рынке не случилась из-за материной болтовни какая-нибудь сцена, могущая им навредить.
Поэтому Якоб Вайделих и его жена Амалия, сидя на лавочке перед домом, предавались невеселым раздумьям, как вдруг заметили, что к ним направляются два одетых в черное молодых господина в высоких шляпах, каждый об руку с красивой, цветущей и нарядной молодой дамой. Ведь барышни Заландер рассчитывали доставить удовольствие и выказать толику почтения чужим родителям, а равно их сыновьям, коль скоро собственные родители не проявляли особо бурного ликования и восторга. Вот и пытались теперь ублажить родителей в Цайзиге, а заодно и себя потешить.
Муж и жена Вайделих первым долгом подумали, уж не помер ли кто в околотке, и родных сыновей признали, только когда те подошли совсем близко.
Но теперь уж наконец разглядели своих отпрысков, как никогда разрумянившихся от доброго вина и замечательного события, а когда вдобавок барышни Заландер были названы поименно и представлены как невесты, оба родителя, в особенности мать, вмиг забыли про все горести — ровно кто свечу задул. По крайней мере, у г-жи Амалии чуть ли не потемнело в глазах: барышни Заландер, из которых каждая, по слухам, стоит полмиллиона франков! То бишь коли отец их сызнова не наделает глупостей! Ведь кто нынче может твердо рассчитывать на миллион? Ну да ладно, сыновья теперь при невестах и крепко стоят на ногах, с полумиллионом или без оного.
Такие вот мысли бушевали в груди доброй женщины, однако вслух она их не высказала, сию же минуту поспешила в дом — принарядиться на скорую руку. Тем временем честный молочник и овощевод провел почетных гостей в сельскую горницу, усадил за стол, а сам, чтобы не пришлось тотчас заводить разговор, поторопился с чистым винным кувшином в погреб.
Пока он был там, прибежала жена, вскричала:
— Вот и хорошо, отдохните покамест! — и немедля скрылась за другой дверью, чтобы, как она выразилась, пригнать служанку, пускай пособит скоренько напечь оладий, немножко, одну мисочку, к кофею, который тоже надобно приготовить. Напрасно молодые люди, устремившись следом, кричали ей, что ни к чему это, не хотят они ни есть, ни пить. Ее это не касается, до вечера еще далеко, а ничего не готово, отвечала она и засеменила прочь, столкнувшись в дверях с мужем, который размеренной походкою аккурат вошел в комнату, с полным оловянным кувшином и большим куском сыра на разрисованной тарелке, поставил все это на стол, подал стаканы, но не сел, а опять вышел вон и немного погодя воротился с громадным блюдом нарезанной ветчины. Затем достал из шкафа тарелки поменьше, тоже расписанные пестрыми гвоздичками, ножи и вилки, а напоследок принес и порезал большой каравай крестьянского хлеба. Из кухни меж тем уже слышалось потрескивание огня и скворчание масла на сковороде.
_ — Ох, ты что ж это делаешь, отец? — воскликнула г-жа Вайделих, явившись на пороге, в белом кухонном переднике, с раскрасневшимся лицом. — Этакое угощение в самый раз после кофею! Куда мне теперь со всем этим, а?
— Как управишься, неси на стол все, что есть! — спокойно сказал Якоб Вайделих. — Пущай все тут стоит, тем богаче покажется наше убожество! Вдобавок и я, и мальчики предпочитаем кофею стаканчик винца.
— Конечно, мальчики! А вам известно, горе-советники, что мы еще на прошлой неделе сварили для вас эту отменную ветчину? Но вы ни на минуточку не заглянули, мы ждали понапрасну.
— Не сердись, мама! — оправдывались сыновья. — При наших должностях мы сами себе не хозяева; дела и обстоятельства в этот первый раз так нами завладели, что мы до самого отъезда никак не могли освободиться. Надо надеяться, впредь такого больше не будет.
— Дай-то Бог! — сказала мать. — Но от оладий мне ужас как пить хочется! Налей-ка полстаканчика, отец, да и молодым господам тоже, коли уж вино на столе!
Вайделих разлил по стаканам прозрачное розовое вино.
— Доброго здоровьица, барышни! Будь здоров, отец! И вы, Исидор и Юлиан, тоже! — Г-жа Амалия единым духом ополовинила стакан, утерла передником рот и, явно освеженная, продолжила: — Как поживают ваши уважаемые родители, барышни? Мама здорова? И папа тоже?
— Спасибо, отец и матушка в добром здравии! — отвечала Зетти. — Передают вам и господину Вайделиху сердечный привет и надеются в скором времени иметь случай лично приветствовать почтенных родителей наших женихов!
Пора и тебе, отец, молвить словечко. — Радостная г-жа Амалия подтолкнула мужа, который, зная историю помолвки лишь наполовину, все же сумел в целом оценить положение; он слегка откашлялся и произнес:
— Мне, то бишь нам, большая честь выпала, вот и весь мой сказ! Я простой фермер (сыновья заставили его выучить это слово, так как давнее название, крестьянин, всегда предполагавшее существование господина, среди суверенного народа, дескать, уже не в ходу), я простой фермер и не мастер говорить складно да по-ученому! Могу только приветствовать милых барышень, которые мне весьма по душе, никогда бы не подумал, что заполучу этаких благородных невесток! Господь вас благослови!
— Я давным-давно их благословила! — воскликнула мама Вайделих. — Так тому и быть! Давайте-ка выпьем за это!
Она до дна осушила свой стакан, но на сей раз растроганно утерла передником глаза, а не рот, ведь изрядная доля всех ее помыслов и надежд, казалось, вот сейчас претворяется в жизнь. Первым долгом она снова поспешила на кухню, чтобы продолжить свои труды над счастием; было слышно, как она мелет кофе, колет сахар и заодно громко разговаривает со служанкой, которая, держа на длинной вилке оладью, пребывала в полном изумлении по поводу происшедшего.
Из прогулки, на которую рассчитывали молодые люди, ничего не вышло; хозяйка не желала прерывать нежданный праздник помолвки, не желала укорачивать себе триумф, и ее радостное настроение передалось остальным, в том числе и невестам, которые здесь снискали стойкостью своих чувств куда большее одобрение, нежели в отчем доме, и откровенно этим наслаждались. Все даже спели хором несколько песенок; возле дома толпилась любопытная ребятня, у старинного источника с трубкой из обрезанного ружейного ствола стояли соседки, привлеченные разлетевшимся слухом, надеялись увидеть женихов и невест.
И надежды их оправдались. Господа нотариусы, невзирая на уговоры матери, не могли остаться на ночь, поскольку обоих утром ждали срочные дела, а невесты в конце концов с радостью отправились восвояси, чтобы попасть домой до возвращения матери.
Зрители у источника, женщины и ребятишки, поэтому сподобились увидеть, как маленькая праздничная процессия неожиданно вышла из дома и направилась через площадь, парами, впереди женихи и невесты, позади родители. Мама Вайделих желала себя показать и настояла, что они с отцом проводят сыновей и их невест.
— Глядите! — шептался народ. — Вон они идут! Нотариусы, оба, черт побери! А это, стало быть, барышни, у которых денег, сказывают, куры не клюют! Чистенькие да приветливые! А старуха-то, гляньте, расцвела ровно роза! Добрый вечер, госпожа Вайделих, добрый вечер, господин Вайделих!
Амалия благодарно кивала женщинам, ведь они так мило толпились у дороги.
