Готфрид Келлер. Мартин Заландер. Глава III
Мальчуган между тем еще некоторое время ждал матушку в так называемом Цайзиге, раз — другой выходил навстречу, но быстро возвращался на прежнее место, опасаясь разминуться с нею; надо сказать, кратчайший путь от Кройцхальде в город вообще-то проходил не здесь, вот почему обитатели Цайзига и не знали эту немногочисленную семью.
Г-жа Заландер впервые пошла этой дорогой, так как другая вела мимо булочника, с которым она впервые не смогла расплатиться за месяц, и одна из дочек, посланная за хлебом, вернулась с пустыми руками. В ежечасном ожидании мужа она уже давно едва-едва сводила концы с концами да экономила и отказ булочника восприняла как позор и бесчестье, жестокая нужда внезапно выросла перед нею будто неразговорчивый судебный рассыльный.
Безмолвный гость явился так неожиданно, что нынче утром кормить детей оказалось нечем, кроме чашки молока; у нее самой вообще маковой росинки во рту не было. Вдобавок сегодня она ожидала разве что одно — единственное семейство, которое в хорошую погоду порой заходило под вечер выпить кофе на воздухе. Других посетителей она уже которую неделю не видела, а потому наличных денег у нее не осталось. Правда, долго размышлять об этом она не стала, сосредоточилась на другом: как бы прожить с детьми этот день, ведь скоро предстояло и кое-что еще — приезд мужа.
Потому-то она не поспешила заложить или продать что-либо из своего движимого имущества, а пошла в город к знакомому мелкому пекарю, у которого обычно брала булочки и тому подобное и не имела долгов. Без долгих разговоров она получила необходимый запас булочек и рогаликов, взяла у бакалейщика кулек жареных кофейных зерен и сахару к ним, у другого лавочника — кусок хорошей ветчины и полфунта свежего сливочного масла, и всюду ее встречали благорасположенно, так как она была женщина тихая, замкнутая, обычно в долг не просившая. Только булочник-сосед потерял к ней доверие, так как, живя у дороги, видел, что к кофейне ее почти никто больше не поднимается, и благоразумно выжидал, чем все кончится.
Несмотря на любезную предупредительность торговцев в городе, она взяла лишь ровно столько, сколько требовалось на сегодняшний день, хотя вышло бы то же на то же, запасись она сразу на несколько дней. В этом неброском свойстве характера, пожалуй, соединялись три качества: честная скромность, привычка уповать на близкую удачу и, вероятно, не в последнюю очередь чуткое, хоть и бессознательное стремление приберечь для себя следующую цель.
И вот г-жа Мария Заландер, одетая просто и опрятно, без цветов на шляпе, скорее тоненькая, чем широкая, с корзинкой на руке, наконец-то направилась по дороге через Цайзиг.
— Заждался, да, Арнольд?! — воскликнула она навстречу мальчугану, который радостно метнулся к ней из сарайного угла, где в конце концов присел на каменную стеночку. — Мне отпустили провизию, хоть я и не могла заплатить. А теперь пойдем быстрее домой, надобно приготовиться — вдруг вправду кто придет! Слава Богу, нынче не придется говорить, что в доме ничего нет!
— Но коли они все съедят, — сказал мальчик, — мы так и будем голодать?
— Ах, они же никогда не съедают все, разве только половину, а остатков нам хватит до завтра, когда у меня будет немного денег. Ну а если никто не придет, мы сами с удовольствием выпьем кофейку и поедим от души, а завтра видно будет!
Вскоре они поднялись на расположенную выше по склону Кройцхальде, откуда открывался вид на город и на окружавшую его местность. Тотчас подбежали Арнольдовы сестренки, Зетти и Нетти, забрали у матери корзинку; одной было десять лет, другой — девять, обе, как и брат, слегка бледноватые, такою бледностью отличаются здоровые дети, которых одолевает терпкая печаль, для них самих необъяснимая. Однако глаза девочек блестели более нетерпеливо и жадно, чем глаза мальчика, видимо спокойного по натуре.
Г-жа Заландер вошла в дом первой, дети, изнывая от любопытства, последовали за нею. Она немедля сняла шляпу, надела чистый белый передник, после чего распаковала корзину, булочки выложила на тарелку побольше, масло — на ту, что поменьше, ветчину порезала и разложила на блюде так, что казалось, будто ее очень много. Все это она проделала, не отправив в рот ни единого кусочка, чтобы не подавать дурной пример детям, которые, облокотясь на стол, глаз с нее не сводили.
— Бодрей, ребятки! — сказала она, кое-как изобразив веселую улыбку. — Держите себя в руках, наберитесь терпения! Вот приедет отец, и все будет хорошо! А покамест придется нам еще некоторое время любоваться, как едят другие; давайте-ка шутки ради поглядим, сможем ли мы все-таки что-нибудь сделать! Вы вправду приготовили все летние задания, больше вам нечего считать, писать, учить наизусть? Доставайте книжки! Сдается мне, изречения и стихи запомнятся лучше прежнего, как раз по причине этого странного голодного дня.
Девочки слышать не желали об учении; Зетти, не по годам разумная, отговорилась желудочной коликой, так она назвала ощущение пустоты внутри; Нетти опасалась, что у нее разболится голова; обе предпочли бы, если можно, заняться вязанием, потому что каждая начала кошелек для отца. Один только Арнольд храбро уверовал в выдумки доброй матушки и заявил, что, пользуясь случаем, постарается разучить сложное песнопение к следующему церковному уроку; там четыре строфы по десять строк каждая, а строчки такие длинные, что конец загибается вниз, как силок на серых дроздов. Мать все одобрила и поспешила на кухню приготовить молочный запас, строго отмеренный утром и на всякий случай убранный под замок. Потом достала из шкафа горшочек, где по причине плохого поведения отпрысков оставалось еще довольно много меда. Им она наполнила хорошенькую хрустальную вазочку, а заодно подумала, что ложка густого питательного медку, вероятно, подействует благотворно и дети ненадолго забудут о своих юных страданиях. Сказано — сделано, с горшочком в руках она обошла детей, велела каждому открыть рот и облизать ложку.
Наконец она устало опустилась на стул и со вздохом оглядела странное заведение, в котором видела средство побороть или хотя бы немного сдержать непостижную власть судьбы. Ведь судьба является не только в образе вражеских полчищ, землетрясений, бурь и иных бедствий; разрушительная и несущая бесчестие, она вдруг обнаруживает себя и в самых непримечательных происшествиях тихой домашней жизни. Если сегодняшняя предусмотрительность потерпит неудачу или в итоге закончится стыдом, сможет ли она тогда снова изображать состоятельную хозяйку? Много недель назад корабль, который везет ее мужа и его добро, должен был выйти в море; а вдруг он затонул? Едва подумав об этом, она забыла о себе и своей участи, отчаянно стараясь отыскать смутный образ давно потерянного мужа. Погруженная в себя, словно на дне морской пучины, она вздрогнула от неожиданности, когда снаружи донеслись голоса и зазвенел садовый колокольчик, а дети, подбежавшие к окнам, объявили, что пожаловала профессорская семья.
Во дворе, сиречь в бывшем саду заведения, от давней рощицы больших деревьев уцелел один — единственный платан, затенявший своею пышной кроной последний столик. Семейство — седовласый господин с супругой и две старообразные дочери — уже устроилось за столом. Но дети у окна закричали:
— Ой, там еще один, долговязый незнакомец, который наверняка съест ветчину!
И в самом деле, долговязый лишний незнакомец успел подойти прежде, чем г-жа Заландер спустилась вниз и поздоровалась с посетителями.
— Как поживаете, госпожа Заландер? — обратился к ней старый господин. — Как видите, мы храним вам верность, пока тут есть хоть одно дерево! Принесите нам, как обычно, кофе, масло, подобное слоновой кости, и жидкий янтарь! Для дам!
— Под янтарем папа подразумевает превосходный мед, которым вы угощали нас последний раз! — пояснила профессорша хозяйке, которая слышала это объяснение столь же часто, как и эпитет, только на сей раз по рассеянности забыла улыбнуться.
— Ну а мы, мужчины, — продолжал профессор, — разопьем бутылочку сладкого красного винца урожая шестьдесят пятого года, каковое дотянуло если и не до Гёте, то до Шиллера и приятно пощипывает, выйдя на театр человеческого языка, дабы явить там свою игру. А к вину, времяпрепровождения ради, возьмем ломтик-другой копченого говяжьего языка, коли найдется у вас такой же нежный, как намедни.
— Языка, к сожалению, нет, — отвечала хозяйка, слегка покраснев, — однако ж могу предложить ветчину.
— Тоже недурно, несите ветчину!
Она поспешила в дом поставить на огонь кофе и молоко, наказав девочкам присмотреть, а сама постелила на стол кипенно-белую скатерть и расставила чисто вымытую посуду, словно заведение ее процветало. Вскоре там стояли и аппетитные закуски, недоставало только вина. В погребе у г-жи Заландер хранились две последние бутылки означенного сорта, больше не осталось вовсе никаких напитков, кроме полудюжины бутылок разливного пива, она даже не знала, можно ли его вообще пить. Вино она берегла для мужа, которого очень ждала. Со вздохом она взяла одну из бутылок и отнесла посетителям, тревожась, что они могут потребовать не только вторую, но и третью, что чревато опасностью раскрыть ее несостоятельность. Потом вынесла на воздух дымящийся кофейник и не забыла прихватить бутылку чистой холодной воды из источника.
Однако забота уже призвала ее обратно в дом, чтобы задержать детей, вышедших на порог, и отослать их в комнаты; ведь она опасалась, что бедняжки обступят стол и голодными взглядами выдадут говорливым господам и критическому любопытству женщин, что им хочется есть. Но она не могла помешать детям стоять голова к голове у окна и во все глаза смотреть на стол и бодро закусывающих посетителей. Они следили, как женщины разрезали булочки, намазывали маслом, подносили ко рту и за бойким разговором снова и снова повторяли эту процедуру. С большим удовольствием они отметили, что старый господин вскоре отодвинул свою тарелку и достал портсигар, а вот долговязый незнакомец с широким ртом и козлиной бородкой, к их ужасу, прямо-таки истреблял еду, устроил форменным образом фабрику для бутербродов с ветчиной, которые разложил по кругу на тарелке, а затем один за другим отправлял в рот. Дети содрогались, да и матери стало не по себе, когда по вине этого зловещего персонажа бутылка с вином быстро опустела и профессор заказал вторую.
Новое бедствие явилось в образе ватаги ребятишек, которые с громким гомоном, размахивая сорванными ветками и прутьями, ввалились во двор и, разинув рты, обступили столик небольшой компании. Возглавляли ватагу близнецы, Исидор и Юлиан, оба стояли, заложив руки за спину и выпятив обтянутые передниками круглые животики; они очень внимательно оглядели стол и воззрились на бутерброды с ветчиной, провожая каждый исчезавший в пасти долговязого, пока тот не покончил с едой. Профессор подцепил вилкой кусочек оставшейся ветчины и поднес его к носу близнеца, Исидора, со словами:
— Открой рот, закрой глаза!
Тот, недолго думая, повиновался и проглотил ветчину вместе с кусочком хлеба, который профессор тоже сунул ему в рот. То же произошло с Юлианом, и так старый господин поочередно угощал эту пару, которая стояла впереди, пока вся ветчина не исчезла. Остальную мелюзгу пичкали барышни, совали им в рот хлеб с маслом и смеялись, потому что малыши строили при этом забавные рожицы. Вскоре все тарелки опустели, ничего съестного на столе не осталось.
Г-жа Заландер стояла у окна позади своих детей, наблюдая, как и здесь властвует обычный ход вещей и одни съедают предназначенное для других. В глазах у нее потемнело, правда еще и потому, что незаметно надвинулась дождевая туча и по стеклам уже застучали первые редкие капли. В листве платана зашумел резкий порыв ветра. Общество поспешно встало. Старый господин постучал тростью по столу и попросил подбежавшую хозяйку поскорее подать счет. Но не успела она ответить, как он воскликнул:
— Ну вот, я еще и кошелек забыл, а может, даже потерял! — Тщетно обыскивая карманы, он обратился к своему долговязому спутнику: — Господин доктор! Выручайте! Может, вы богаты презренным металлом?
Тот, однако, уже так плотно завернулся в желтоватый плед, что добраться до портмоне ему было весьма непросто. Старик ждать не пожелал.
— Проставьте! — вскричал он. — Надо бегом бежать, коли мы намерены добраться до ближайшей стоянки извозчиков! Расплачусь в следующий раз, хозяюшка, вы ведь нас знаете!
— Пожалуйста-пожалуйста, господин профессор, ничего страшного, счастливо вам добраться до дома! — сказала г-жа Мария Заландер, сохраняя самообладание, однако, когда она провожала компанию, которая более не оглядывалась, к выходу со двора, в походке ее чувствовалась легкая неуверенность.
Возвращаясь, она увидела, как близнецы, полностью опустошив сахарницу, тоже устремились прочь вместе со своею ватагой. И мед они вычерпали дочиста.
Собственных детей она перед тем заперла в доме, а ключ унесла с собой, так что теперь в одиночку составила всю посуду на большой кофейный поднос, аккуратно сложила скатерть, сунула ее под мышку и под легкое дребезжание фарфора занесла все в дом, после чего пошла к детям, которые стояли, сбившись в кучку.
Увидев, что мать горестно опустилась в кресло, они подавили свои детские притязания на ее заботу и защиту, каковые нынче впервые оказались ненадежны. Их негромкие всхлипывания утонули в шуме ливня, который как раз хлынул вовсю, вокруг потемнело, и на некоторое время в сумеречной комнате воцарилась тишина. Г-жа Мария воспользовалась мгновением, чтобы собраться с духом. Она решила держаться до последнего и на сей раз вместе с детьми лечь спать на голодный желудок, но не вредить репутации возвращающегося мужа, выдавая свои расстроенные обстоятельства.
Само небо, казалось, пришло ей на помощь, потому что кругом посветлело; закатное солнце вновь отвоевало позиции и прогнало дождевую тучу вверх по горному склону на опушку леса, где та и повисла темной серой стеною, на фоне которой ярко сияло широкое подножие радуги, опирающейся на свежеокропленную дождем искристо-зеленую лесную лужайку. Такие интенсивные переливы красок видишь в жизни считанные разы и почти всегда сохраняешь в памяти. Поскольку радуга вспыхнула довольно близко, на ее фоне слева и справа проступали очертания стройных березок или ясеней, а их листва купалась в разноцветном блеске.
Недолго думая, мать воспользовалась дивной игрою красок, чтобы отвлечь мысли детишек от огорчений и, быть может, занять их, пока не подкрадется темнота и не навеет благодатный сон. Заодно она думала повеселить детей описанием чудесной пирушки и целиком заполнить тем их воображение, поскольку слыхала, будто голодные люди, коли видят во сне лакомые яства, проводят ночь вполне недурно, и даже сама надеялась чуток попировать.
— Смотрите, какая красивая радуга! — воскликнула она, и ее возглас вывел детей из задумчивости. Они встрепенулись и, забыв о слезах, во все глаза воззрились на это чудо.
— Им сейчас куда лучше, чем нам, если сказка не лжет! — снова воскликнула мать.
— Кому? Кому? — спросили дети.
— Как кому? Человечкам из горы! Разве вы про них не слыхали? Про земляных человечков, которые живут так долго, что за плечами у них маленькое бессмертие, конечно же не в буквальном смысле; ведь ростом они не больше среднего пальца. А живут, говорят, около тысячи лет. Так вот, когда они примечают, что в некой местности племя их вымирает, последняя сотня человечков в лучших своих нарядах собирается и, по обычаю, устраивает прощальную пирушку под радугой, точнее в земле под нею, там у них настоящая волшебная зала. Взгляните, снаружи можно заметить, какое разноцветье красок сияет-переливается изнутри! Существует якобы и другая причина распрощаться с обжитыми краями: когда тамошний большой народ начинает вырождаться, глупеет и становится скверным, сметливый подземный народец, наперед зная печальный исход, решает уйти прочь, чтобы избежать погибели. Тогда они тоже собираются под многими радугами и некоторое время проводят в веселье. Как бы то ни было, я не знаю, по какому поводу они собрались сейчас. Может, из-за вымирания, а в таком случае их там самое большее сотня, маленьких мужчин и их жен. Целый день они в своих каменных хоромах, в лесной чаще и возле укромных ручьев жарили, парили, варили всевозможную снедь и загодя отсылали в пиршественную залу, а теперь вот пришли туда, неся в заплечных шелковых мешочках с кисточкой свои золотые тарелочки, маленькие, со старинную монетку величиною, но для гномиков в самый раз. Длинные столы, составленные из кровельных черепичин, покрыты изысканными скатертями. Торжественной вереницею человечки обходят их вокруг. Впереди выступают десять рыцарей в доспехах, в кирасах из красных рачьих панцирей и таких же наручах и поножах; вместо шлемов — изящно завитые ракушки. Они несут старинные серебряные и золотые сосуды и прочие сокровища племени. Обходя вокруг столов, земляные человечки достают из мешочков свои тарелочки, ставят на скатерть и садятся, причем каждый серьезно пожимает руку соседу. Правда, засим следует бодрый да веселый пир — только и слышен звон золотых тарелок, крохотных ножичков и вилок. Сперва подают вкуснейшую рисовую кашу с изюмом, обложенную махонькими жареными сосисками, приготовленными из жаворонков и нежнейшей свинины. А уж как они поджарены — во рту тают! Перед каждыми тремя-четырьмя мужчинами стоит чаша с крюшоном, то бишь роскошный спелый персик, из которого вынули косточку, а возникшее углубление наполнили мускатным вином. Можете представить себе, как человечки орудуют там своими ложечками!
Так она продолжала усердно расписывать гномий банкет, руководствуясь не канонами вероятности, но знанием детских прихотей, пока фантазия ее не иссякла, а оттого пришлось подвести историю к концу, тем более что радуга померкла и последний вечерний свет уступал место сумеркам:
— Наевшись-напившись и наговорившись про свои юные дни, зрелые годы и умудренную опытом старость, они вдруг все разом встают, снова, но уже расхаживая по зале, пожимают друг другу руки и с легким замешательством говорят: «С доброю вас трапезой!»
И тотчас же устремляются к проему, через который входили, и начинают толпою протискиваться вон, наступая друг другу на пятки и подталкивая в спину, пока все не исчезают, в зале остаются лишь покинутые столы и все, что на них стоит, да одна-единственная незамужняя девица, совсем юная, лет этак двухсот от роду — по нашим меркам примерно двадцатилетняя особа. Ее обязанность — перемыть всю посуду, вытереть досуха и запереть в железном сундуке, а потом закопать на том месте, где стояла радуга. В этом ей помогают десять рыцарей, которые задержались снаружи и успели выспаться после персикового крюшона. И подобно крестьянам, которые, ставя межевые камни, сперва сыплют в яму обломки красной черепицы, так называемых свидетелей, рыцари бросают под сундук свои рачьи панцири, зарывают его и тоже уходят спать. Ну а как же с последней из человечков? Она закидывает за спину мешочек, где была ее собственная золотая тарелочка, и с посохом в руке одна-одинешенька уходит прочь, чтобы передать память вымершего племени другим собратьям. Говорят, в чужих краях, средь нового, более молодого племени, такие, как она, бывало, счастливо выходили замуж.
Тут г-жа Мария Заландер умолкла, все же несколько смущенная баснями, которые преподнесла детям, а трое ребятишек еще некоторое время сидели притихшие, провожали взглядом сказку, исчезнувшую, как и радуга. Только и успели, что заметить последнюю барышню с посохом и тарелочкой, бредущую по траве и полевым бороздам.
Неожиданно мать выпрямилась, повинуясь внезапному наитию, быстро прошла к своему секретеру, открыла дверки, выдвинула ящички и из одного вынула шкатулочку, где сберегала кой-какие золотые украшения. Это был свадебный подарок мужа, неприкосновенное сокровище, но искала она не его. Среди прочих мелочей там лежал бумажный сверточек, его-то она достала и развернула. Внутри обнаружилась блестящая золотая радужная тарелочка, сиречь старая-престарая монетка с углублением посредине, именуемая брактеатом.[3] В состоятельных семействах издавна охотно хранят такие монетные древности и только в знак особого благоволения дарят, например, крестникам. Вот и Мария Заландер получила золотую монетку, которую держала в руках, при крещении, в пеленочку, и сейчас неожиданно вспомнила про нее. В углублении была отчеканена неуклюжая мужская голова, а рядом россыпью виднелись буквы надписи: Heinricus rех. На бумажной обертке рукою Заландера помечено, что стоимость золота составляет десять франков, но продажная цена может быть выше вдесятеро и более.
Она подивилась, что раньше не вспомнила об этой спасительной вещице. И показалась себе чуть ли не этакой странницей из числа земляных человечков, которая завела в чужом краю кучу детей и теперь, чтобы их прокормить, вынуждена продать полученную в наследство золотую тарелочку.
— Все хорошо! — сказала она детям. — Эту ночь придется еще попоститься, вернее поспать, а завтра с утра отправимся в город, продадим памятную монетку и заживем припеваючи!
Дети недоверчиво воззрились на нее, наверно, сочли эти слова продолжением сказки, правдоподобность которой явно убывала по мере пробуждения чувства голода.
Тут звякнул дверной колокольчик. Это был Мартин Заландер, который после всех перипетий по поводу своего состояния забрал на вокзале чемоданы и ящики и, наняв двух работников, доставил их домой, чтобы не явиться к своим с совсем уж пустыми руками — странный, однако простительный самообман.
Не успела жена зажечь лампу, как он уже стоял на пороге комнаты и прямо в сумрак, где угадывал лишь смутные фигуры, взволнованно и негромко проговорил:
— Добрый вечер!
Узнав его голос, жена всплеснула руками, скованная испугом, медленно шагнула навстречу, пала ему на шею и тотчас расплакалась от радости.
— Ах, мой дорогой! — чуть прерывистым голосом сказала она. — Ты приехал? Ты наконец-то здесь?
— Да, милая моя Мария! И, еще не видя тебя, я чувствую, это ты, моя верная, милая половинка, во всем моя женушка! — Он крепко обнял ее, гладил ее плечи, руки, нежные щеки.
Она закрыла ему рот поцелуями, потом, не выпуская его из объятий, воскликнула:
— Дети, зажгите же лампу, чтобы отец вас увидел!
Девочки так и сделали, а когда стало светло, стали рядом с братишкой. К моменту разлуки одной дочке было два годика, другой же — три, и они еще смутно припоминали отца, а потому детская благонамеренность скоро помогла им узнать его. Обе смотрели на него доверчиво и с любопытством. Но мальчугану, Арнольду, в ту пору едва сравнялся год, и он не мог узнать отца, при том что мать много о нем рассказывала. Поэтому он оробел, потупился, но все же искоса нет-нет да и поглядывал на незнакомого мужчину, который подошел ближе, приподнял подбородок сперва ему, потом девочкам и снова и снова рассматривал всех троих, после чего заключил всех троих в объятия и расцеловал.
— Милая моя, — прошептал он, опять обнимая жену, — каких замечательных, красивых детей ты мне вырастила! И как же я рад, что смогу отныне помогать тебе!
— Они еще и послушные! — доверительно шепнула она ему на ухо; пока он любовался детишками, она при свете лампы разглядывала его: загорелый от тропического солнца, он казался почти таким же, как семь лет назад, и ничего чужестранного к нему не пристало.
Работники, доставившие багаж, постучали в дверь: мол, дело сделано. Г-жа Заландер указала, куда поставить вещи; муж расплатился и отпустил обоих, а затем, обратившись мыслями в ином направлении, но в добром, чуть ли не самозабвенно-радостном настрое вскричал:
— Ну-е, хозяюшка! Чем напоишь-накормишь мужа? Я голоден как волк, с утра толком ничегошеньки не ел!
— Мы все нынче, правда в первый раз, ничегошеньки не ели! — отвечала жена с улыбкой, рассчитывая таким образом подсластить ему горечь. — Аккурат перед твоим приходом вконец прогорели, но будь уверен, долгов у нас всего-то — месячная плата за хлеб и молоко.
Остановившимся взглядом Мартин Заландер смерил жену и детей, по очереди, молча, но вздыхая в душе: час от часу не легче! Потом воскликнул:
— Ради Бога, Мария, отчего же ты написала, чтобы я более не присылал тебе денег, ты, мол, и так справишься?
— Оттого что раньше в самом деле справлялась, — отвечала она, — и оттого что хотела, чтобы ты не растрачивал свои доходы и мог использовать их с большей пользою.
— Теперь говорить об этом бессмысленно, надо поесть, в первую очередь тебе и детям! Дома, стало быть, ничего нет?
— Ни крошки!
— Тогда сей же час едем в город, в хороший трактир, закажем ужин. Ох, бедняжки вы мои! Живо одевайтесь! Курточки и шляпы у детей есть?
Дети уже выбежали вон и скоро вернулись в воскресных нарядах, воротничках и шляпках. Мать тоже надела выходную шляпу, накинула шаль, натянула перчатки. — Вот видите, нынче все даже лучше, чем мы думали! — с радостным волнением сказала она детям, надеясь их расшевелить. Потом велела детям идти вперед и взяла мужа под руку. Он же, увидев в передней грязные приборы и бокалы, на секунду задержался и сказал:
— Тут все ж таки ели-пили, иначе откуда эта посуда?
— Да, ели-пили, но мы-то лишь смотрели! Идем, завтра я тебе расскажу, какая из меня хозяйка!
Они вышли из дома; мать заперла дверь, и они проворно зашагали вниз по дороге, хотя вот только что с ног падали от усталости. Мария Заландер конечно же уверенно опиралась на локоть мужа, о печалях которого никак не подозревала. А он просто надеялся без помех посидеть где-нибудь со своим семейством; но, когда они проходили мимо большого, ярко освещенного сада, где играла музыка и было множество народу, детям захотелось утолить голод под звуки скрипок и флейт: они остановились, с вожделением глядя сквозь решетчатую ограду в сад, ведь там, за столиками, кстати говоря, повсюду виднелись трапезничающие посетители.
— Они правы! — сказал отец. — Почему бы им не послушать сегодня застольную музыку? Постой с ними здесь минутку, я посмотрю, найдется ли укромный уголок, где нас не потревожат!
Он зашел в дом и обнаружил в нижнем этаже зал с открытыми окнами, где сидело несколько человек; однако соседняя небольшая комната была совсем пуста, хотя и там стоял круглый накрытый стол. Он тотчас провел туда жену с детьми и усадил за стол, над которым висела газовая люстра.
О, с каким же довольным видом дети сидели, положив ладони на скатерть и временами легонько барабаня пальцами по столешнице.
Мартин Заландер пожал руку жене, которая сидела с ним рядом, а потом через стол каждому из детей. Он ничего при этом не говорил, был счастлив, забыв обо всем остальном. Подошел официант принять заказ.
— Мария, выбери, будь добра, чего хочется тебе и что полезно детям! А я, с твоего позволения, внесу поправки, коли ты станешь скупиться! — сказал Заландер.
— Горячего супа, наверно, не найдется? — спросила она у официанта.
— Отчего же, в концертные вечера по желанию подается полный ужин; отвечал тот.
— Вот это по нашей части, — заметил Заландер, можно не ломать себе голову, верно, Мария?
— Совершенно с тобою согласна! — сказала она, радуясь, что избавлена от всего прочего. Официант быстро разложил салфетки и столовые приборы, остальные принадлежности из посеребренного нейзильбера уже сверкали на столе. Вскоре он подошел с супницей, из которой поднимался душистый пар.
— Поставьте ее на стол, — сказал Заландер, — и не спешите нести прочие блюда, нам торопиться некуда! В накладе вы не останетесь.
— Как прикажете! — Официант удалился, покамест оставив общество наедине с супом. Заметив, что супруга, уютно расположившаяся в кресле, как раз собралась подняться, чтобы наполнить тарелки, Заландер удержал ее и взялся сам разливать суп, благоухающий словно амброзия. А едва они вооружились ложками, оркестр в саду грянул что-то бравурное, так что средь этой бури фанфар и барабанов первую ложку дети поднесли ко рту со странно смешанным чувством жгучего голода и душевного восторга. Впрочем, первоначальный шум скоро сменился пианиссимо, и публика в саду безмолвно внимала; те, что в доме, продолжали орудовать ложками, снаружи кто-то шикнул, отчего г-жа Мария испугалась, дети засмеялись, а Мартин Заландер закрыл окно.
— Ешьте, не обращайте на них внимания! — успокоил он. Так они и поступили, и немного погодя сытые дети угощались простеньким десертом. Каждый получил бокал вина, а мать выпила целых три, и мужу казалось теперь, будто он в раю, ведь со всех сторон ему навстречу сияли оживленные, слегка разрумянившиеся лица, которые как бы говорили, что есть счастье — этакая травка — непропадайка!
Так или иначе, мысленно он сказал себе: правда то, что я вижу, а не то, что знаю!
Дети совсем воспрянули духом; Арнольд тихонько подобрался поближе к отцу и вдруг сказал:
— Отец, ты разве не помнишь, что сегодня я уже видел тебя, у источника, когда вайделиховские мальчишки насмехались, что у меня не мама, а матушка?
В суматохе последующих событий Заландер совершенно забыл и тот инцидент, и лицо мальчугана, но сейчас взял это лицо в ладони и воскликнул:
— А ведь верно, клянусь Богом! О чем я только думаю! Кабы я знал, что моя кровь находилась совсем рядом!
Г-жа Мария удивленно подняла глаза.
— Ты что же, был после полудня поблизости и к нам не пошел? — спросила она, чуть ли не с обидой.
Теперь он осознал, что скверное его положение все-таки явь, однако взял себя в руки, ведь так надобно, нельзя же сообщить о новой беде здесь и сейчас. Он был из тех, кто предпочитает молчать о подобных вещах, словно виноват в них сам, а не чужая подлость.
— Сказать по правде, я еще в два часа был наверху, на пути к вам! Но в Цайзиге встретил старого знакомца, Мёни Вигхарта, и он силком потащил меня к «Рыжему парню», там мы надумали забрать на вокзале мой багаж, чтобы покончить с этой проблемой; потом надо было уплатить пошлину на таможне, что изрядно затянулось, еще я попутно обменял английские деньги, которые имел при себе, нашлись и другие дела, словом, по обыкновению, время шло, и настал вечер. Но ты не сердись, так само собой получилось, так уж устроен ход вещей!
Она давно удовлетворилась объяснениями и в душе была рада, что ход вещей распорядился таким образом и муж не увидел странную сцену с посетителями, а посторонние люди не стали нежеланными свидетелями их встречи.
Лишь около одиннадцати они отправились в обратный путь, на Кройцхальде. Меж тем взошла луна, и они шли озаренные ее сиянием, дети шагали впереди и скоро запели песню, к удовольствию отца слаженно, выказывая хороший слух и звонко. Жена не отпускала локоть мужа, расспрашивала, рассказывала, говорила о пустяках и всем своим существом наслаждалась приятным поворотом судьбы.
Но чем ближе они подходили к дому, тем тяжелее становилось на сердце у мужа, ведь близилась минута, когда ему придется вернуть жену с небес на землю.
Нет, не сегодня, сказал он себе, пусть она нынешней ночью спит крепко, счастливо, беззаботно, она так давно это заслужила! Утро вечера мудренее!
Вот и дом, безмолвный, облитый лунным светом; они отперли дверь, дети опять устремились вперед, зажгли свет, и комната разом ожила, чего давненько не случалось в такой час. Мать заметила на полу бумажку с радужной тарелочкой, незаметно подняла ее и отошла к шкафчику, будто по делу, а по правде, чтобы потихоньку спрятать. В счастии ей было приятно связать с милой вещицей и приключением маленькое суеверие, что и в будущем монетка, возможно, принесет удачу, пока находится при ней.
— Ну-ка, дети, живо в постель! Завтра с утра пораньше вам надобно встать и сбегать за провизией, чтобы отцу и всем нам было чем позавтракать. Потом и мне надо будет кой — куда сходить.
С этими словами она выпроводила возбужденных ребятишек в комнату, где они обычно все вместе ночевали. Отец пошел с ними — посмотреть, где они обитают, и хорошенько укрыть их одеялами. По виду не скажешь, что здесь живут люди, которым только что было нечего есть, все чисто и аккуратно, а уж в соседней комнате тем более, где жена еще несколько месяцев назад приготовила постель для него.
— Если б ты нынче не приехал, — пошутила она, — то завтра я бы для начала продала за ненадобностью твою постель, понятно?!
— Вполне! Могла бы и раньше это сделать, вместо того чтобы устраивать этакие фокусы да голодать. Кстати, я уже несколько раз хотел спросить, — продолжал он, указывая в открытое окно на освещенные луною окрестности, — куда подевались прекрасные деревья, которые росли вокруг дома. Владелец что же, вырубил их и продал, дуралей этакий? Это же был целый капитал для кофейни!
— У него отняли землю, вернее, принудили отдать ее под строительство, когда несколько других землевладельцев добились прокладки ненужной улицы. Улица теперь есть, тенистая зелень начисто исчезла, земля превратилась в каменистый песчаный пустырь, а участки под строительство никто не покупает! И с тех пор как деревья вырубили, заработков у меня считай что не стало!
— Вот уж подлинно мерзавцы, сами себе все портят. Что ж, пожалуй, пора и отдохнуть… Послушай, Мария!
— Да, Мартин?
— Спорим, одну вещь ты определенно забыла!
— Какую же?
— Мою старую разувайку для сапог!
— Вот она! — Мария вытащила разувайку из — под изножия кровати.
